И что нижегородских Борисовичей, невзирая на пакостный погром Владимира, надо приветить добром, по слову старца Кирилла, а не кидать против них все новые и новые рати… Отыграться следовало на Великом Новгороде, да и то только после того, как разрешится нынешняя пря с Витовтом… Лаяли, вишь, и бесчествовали его! А две лодьи детских трупов под Вороначем, ето как? Не пес разве? Ты же когда-то сам был крещен в православие, тесть дорогой!Почто ж детей-то поубивал, поморозил? Такого-то и нехристи не часто творят!А Софья продолжала кричать, теперь уже ругая его бояр и упрекая за то, что приблизил Морозовых заместо Акинфичей. «Уж лучше бы ругала за то, что мирволю Всеволожскому!» — думал меж тем Василий, молча выслушивая попреки жены. Федька Свибл, во время оно, достаточно холку натер! Ладил Юрия поставить великим князем, а его, Василия, забыть в Орде. Не получилось! Потому только, что хватало сил и дерзости зимою сбежать из Орды! И уцелеть! Он, Василий, помнит об этом. И Юрий помнит! И как тут быть, ежели земля и так поделена, после смерти Владимира Андреича, на десяток уделов, и ежели так будет продолжать, все воротит на свои оси, и прежние усилия владыки Олексия и батюшковы изойдут дымом.Да, и с литвином Свидригайлой не получилось, и — права Софья! — даже и в Орду к Булат-Салтану ездил он зря! Пытался через него надавить на булгарских князей, что разбили брата Петра на Лыскове, как-то перетянуть хана Большой Орды на свою сторону. Сколько передали даров! Самому Булат-Салтану, его эмирам, бекам, женам, дворцовой челяди… Царь все обещал исполнить… И был убит Джелаль эд-Дином, и вместо него Едигей поставил Тимур-хана, который тотчас затеял войну с Едигеем. Едва не захватил Едигея в полон, но старый лис вырвался, ушел в Хорезм, отсиделся в Ургенче, и теперь в Орде новый правитель, и все, почитай, надобно начинать сначала.Еще летом, когда уже Василий Дмитрич был в Орде у Булат-Салтана, тверской князь Александр Иваныч поехал с Твери в Литву и наехал Витовта в Киеве. Там же были один из сыновей Тохтамыша, Зелени-Салтан, о чем Александр, обмыслив, послал тайную весть на Москву. Витовт был упорен и, по всему судя, хотел восполнить теперь свою неудачу десятилетней давности, посадив на ордынский престол Тохтамышева сына. Александр был убежденным сторонником православия и потому, при всех спорах и сварах Твери с Москвой, отнюдь не жаждал католического засилья на Руси. Как бы он и сам, и его отец ни относились к Витовту, как бы ни кумились с ним, но и о прежнем соглашении двоюродных братьев, что в случае смерти Витовта Литва, а с нею и Русь, отходят к Польше, в Твери не забывали.Юрий на Москве, получив заместо брата весть из Киева, тяжко задумался. Ему впервые стало страшно Витовтовых затей, и он не ведал, что должно вершить. Оставалось одно — ждать возвращения брата и молить Господа, чтобы не совершилось с ним какой пакости в Орде, пакости, при которой смерть была бы лучшим исходом. А ежели схватят и Васильевым именем начнут приказывать Москве? И все-таки приходило ждать. Он тогда как раз отъезжал в Галич, который упорно заселял и обустраивал, и толковал с боярами и женой о зловещем известии.— Пойдет на Русь! — вздергивая округлившимся после родин подбородком и потряхивая звончатыми колтами головного убора, отмолвила Анастасия. Они с Софьей, будучи двоюродными сестрами (Софья по матери, а Анастасия по отцу), враждовали всегда. Анастасия не могла простить Софье захват Смоленска ее отцом, а Софью Витовтовну вообще начинало трясти при одном упоминании имен Юрия Дмитрича и его супруги.— Тохтамыша не смог всадить на ордынский престол, дак сына егового всадит! И еще татар наведет на нас!Юрий сопел, слушая жену. Молчал, прикидывал, глядя на ширь озера, на холмы, покрытые бором: куда, в случае набега татарского, мочно будет увезти жену и детей? Разве в монастыри, основанные преподобным Авраамием!Тоже ученик Сергия! Мысль о Радонежском подвижнике, крестившем его, Юрия, отеплила сердце. Когда минуют все сии беды и скорби, подумал, надлежит в память преподобного воздвигнуть в Троицкой обители белокаменный храм!Все-таки в то, что Витовту удастся, даже с помочью татарской, захватить Русь — не верилось!— Ты опять будешь помогать Василию! — кричала Юрию Анастасия.— Я буду помогать языку русскому, как помогал всегда! У нас не Литва, и преподобный Сергий был прав! Да еще и задолго до нас сказано: «Аще царство на ся разделится — не устоит!»— По лествичному праву… — пыталась возразить Анастасия…— По лествичному праву я должен править в черед за Василием! Отказной грамоты я, слава Богу, не подписал!— А тем часом Витовт захватит всю Русь, как он уже захватил Смоленск!А в Орде утвердит Тохтамышева сына!— Не та теперь Орда! — морщась, возражает Юрий. — Да и у Витовта сил не хватит, слишком многого хочет Софьюшкин отец! Нет, либо он станет латынским королем над ляхами и литвой, что всего вернее, либо православным князем над Русью!Анастасия глубоко вздохнула полною грудью (сыновей кормила сама, не доверяя кормилицам, и груди не опали до сих пор: не в стыд покрасоваться перед супругом, не то что Софья, у которой, поди, и живот обвис, и сама-то… Ох, не любила Анастасия двоюродную сестру!). Ее Юрий был высок, статен, стойно батюшке Юрию Святославичу, токмо без того безудержного гнева и без похоти той — яровит был до женок Юрий Святославич Смоленский, на том и споткнулся перед концом! Но не хотелось думать о батюшковых грехах. Было и схлынуло. Батюшка в могиле, а отчина — град Смоленский, захвачен Литвой! И все яснее становит, что — надолго, ежели не навсегда. И с немецкими рыцарями, с божьими дворянами етими, как их зовут новогородцы, смоляне дрались, и доблестно, бают, дрались, одни и устояли в той сече у Грюнвальда! Погордилась в душе земляками своими, погоревала молча о том, что не стали столь же доблестно за покойного родителя, поглядела на мужа:— Чем не князь! Красовитее Василия, стратилат, и муж совета, — всем взял!А не судьба… А ну, как Василий умрет! Тогда черед ее Юрию наступит!Отказной грамоты ведь не подписывал! А по лествичному счету… Отменили они тут, на Москве, лествичный счет! Почему-то верилось, что ее Юрий переживет Василия, хотя супруг избегал баять о том, и гневал, когда заговаривала Анастасия. И только иногда детям, укладывая отроков в постель,— буйный норов ее родителя полностью передался старшему сыну, Василию, так ведь и бывает, от деда — внуку! Да и второй, Дмитрий, мало отстал — этим и сказывала, убаюкивая, что ихний батюшка мог бы, может, стать великим князем Владимирским… И у отроков тотчас загорались глаза…Стучали топоры. Отстраивались хоромы горожан. На росчистях возникали новые деревни. Юрий Дмитрич, возвращаясь из походов и путей, деятельно укреплял и заселял свою вотчину. И уже не Звенигород, а Галич становился главным его городом, как Серпухов у покойного Владимира Андреича. В Москве Юрий жить не любил. Долили боярские злобы, мышиная возня думцев, упорная ненависть Софьюшки. Здесь, в Галиче, он был полновластным господином своей земли, здесь был хозяином, и сюда бы, повернись по-иному судьба, с охотою перенес и столицу княжества. Нет, не перенес! Нынче уже навек стала Москва главным городом Залесской Руси!Все-таки не мог и он простить Василию потери Смоленска! Так легко было… Да и сам Юрий предлагал присоединить город к Московской волости!Справились бы и с Витовтом! А то — Литва стоит нынче под Можаем, Ржева, и та переходит из рук в руки, не поймешь, чья! Минули времена великих князей киевских, когда литва из болот не выныкивала, а русские рати били и ляхов, и угров! Минули… И не скоро настанут вновь… Юрий вздохнул. Пусть бы лишь только брат воротил невережен из Орды! *** Василий успел-таки приехать до ордынского переворота, и сейчас его корили бояре. Иван Кошкин намекал, что паки и паки был прав, что не слал даров хану, и что ежели бы не Едигей… Ежели бы не Едигей! Бояре вздыхали, а теперь вон — и жена ругает взапуски, и брат Юрий, верно, гневает у себя в Галиче.Шла осень, птичьи караваны тянули на юг. Желтели копны сена и скирды сжатых хлебов на полях, где скоро начнут расстилать льны. Жизнь шла своим заведенным побытом, и иногда становило не понять, имеют ли какой смысл княжеские усилия и подвиги воевод?Так ничего не ответивши Софье, — а нечего было отвечать! — Василий вышел на глядень, вдыхая горький аромат осенних полей и лугов, задумался.Внизу Иван, единая надежда отцова, горячил коня, раз за разом подымая его на дыбы. Покойный Федор Кошка любил в эту пору собирать грибы. Возвращаясь из Орды, отправлялся в лес: в лаптях, в посконине, стойно мужику, и весь сиял! Ни охоты не любил, ни конских ристаний — в Орде надоскучило! — возражал в ответ. А вот выехать в бор, по грибы, самая была ему сладкая утеха. Ни терема, ни земли, ни злато-серебро, все то, чем щедро наделил детей, не занимало так старика, как самое невинное, самое крестьянское дело, скорее бабья, чем мужичья забава — грибы собирать! И в доме у них, вспомнил Василий, во всю зиму не переводились и рыжики, и сахарные грузди, и волнухи, и сушеный боровой белый гриб, годный и на варево, и на приправы, и едва ли не все собрано было самим Федором с немногими слугами своими! Иван Кошкин уже другой. И Федор Голтяй другой. Уже той, отцовой простоты нет ни в одном из них. И в липовых лаптях, в онучах, с посохом можжевеловым, они уже в лес не пойдут! А он, Василий? А ему — соколиная охота, кречеты, бешеный бег коня, к чему обык в Орде, и тоже осталось на всю жизнь!Пусть он и зря потратил серебро в Орде, но хоть клятого Идигу боле там нет. И не воротит? Пожалуй, и не воротит уже, эмирам надоскучила еговая власть! А Тохтамышевы дети? Не лучше бы было без них? Бают, Зелени-Салтана видели у Витовта в Киеве. И опять тесть будет торговать Русью? Сговаривать ежели не с Тохтамышем, дак с еговыми детьми? Когда это окончит! Когда наконец Русь будет зависеть токмо от самой себя! А то все — не хан, так Витовт! Взял, вишь, триста тысяч золотых… Не сам-один, с Ягайлой взяли! Сколь еще кто из них получит! Ягайло-то хоть и ленив, да хитер! Поди, и нынче думает, как бы двоюродника уморить, да Литву забрать под себя! А Софья все «батюшка да батюшка…» Надоело!Перевесясь через резные балясины ограды, Василий крикнул доезжачего.— На охоту, батюшко? — радостно отозвался тот. И когда Василий подтвердил кивком головы, заспешил упредить загонщиков, псарей и дружину.Не заходя в терема, переходами, спустился в нижние сени.Постельничего вызвал, потребовав принести дорожный охабень и зипун охотничий, зеленый. «Нож не забудь!» — крикнул. Все же сборы заняли время.Надо было переменить сапоги и порты, достать саадак и колчан, рогатину, короткий охотничий меч, и когда уже вовсе был готов, и хорты в сворах, и дружина верхами сожидали его во дворе, показалась Софья, в туго застегнутом охотничьем зипуне, разом обтянувшем и означившем грудь, в рыжей лисьей шапке, в перстатых рукавицах, в короткой, до щиколоток, юбке, в какой удобно сидеть на лошади, и невысоких сапожках. Глянула победно: «И я с тобою!» — произнесла. Приняла охотничий нож и взлетела в седло подведенного ей аргамака.Василий закусил губу, давешняя почти старуха обернулась у него на глазах почти молодой женщиной. Она расправила княжеское корзно, закрывавшее круп лошади, и крепче уселась в седло. Аргамак танцующею иноходью понес ее за ворота. И разрешения не спросила у мужа своего! Как встарь! С невольным восхищением Василий поглядел ей вслед и тронул коня.Все-таки, пока ехали подолом, пока проминовали посад, и псари вели на сворах повизгивающих от нетерпения хортов, не давая разбегаться по сторонам, а смерды, оставляя работу и вглядываясь из-под руки на княжескую охоту, провожали глазами дорогих коней в узорной сбруе и разряженных доезжачих и загонщиков, — все то время, не умеряя конской рыси, Василий думал о государственных делах, прикидывая, как ловчее замирить нижегородского князя, и как вновь обойти Витовта, не давши ему влезть в новогородские заботы.Но вот они выехали в осенние луга, но вот первый, еще не перелинявший косой рванулся из-под сенной копны, утекая от собак, что с воем и криком устремили следом, и он все забыл, отдаваясь бегу коня. Удивительное чувство возвращенной молодости охватывает, когда рвется под тобою дорогой конь, и летит земля, и со свистом склоняются травы, и там, впереди, под дружный перезвон собачьих голосов замаячит серая ли спина убегающего волка, или рыжий лисий хвост, или бурая щетина кабана, летящего с визгом со всех ног почти по воздуху, меж тем как псы, изгибаясь и окружая, все более нагоняют и нагоняют его. И тот незабвенный миг, когда, отбросив стремена и выпрямляясь в седле, падаешь в гущу рычащих и воющих собачьих тел и вонзаешь охотничий нож в тугую плоть загнанного зверя…А потом — потом все остальное доделывают доезжачие и псари.Оттаскивают от туши скулящих псов, связывают лапы зверя и подымают тушу на пружинящей жерди, которую понесут холопы на плечах либо укрепят в ременной беседке меж двух конских спин, дабы так довезти до дому. Мелкую дичь, и даже пушистую рыжую лису, лесную красавицу, укрепят на седле, чтобы видно было, что охотник не пустой возвращается с поля. И, конечно, по чарке хмельного подносят загонщикам, доезжачим и псарям, а те порою и «Славу» споют господину. И тут хмурое до того небо раскроет глубокую осеннюю синеву и солнечным золотом обрызнет пестроцветные пажити и оранжевое великолепие осенних рощ. А воздух! Несравнимый ни с чем воздух осени! Где и запах вянущих трав, и аромат хвои, и грибная прель, и пьянящий душу запах далеких земель, сказочных стран, распростертых там, за морями, за лесами, за краем неба, по которому текут волнистые облака, да с далеким трубным криком тянут и тянут на юг вереницы гусиных и журавлиных стай, пролетают лебеди, сказочные птицы темных преданий далекой, чудской еще, языческой старины… И хочется туда, за окоем, в земли незнаемые, подалее от споров и ссор, от княжеских усобиц и боярской спеси, от всего того, что мельчит и принижает то высокое, что дано нам Всевышним один-единственный раз, и имя которому — жизнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73