Тем более что это даже не контрабанда в строгом понимании этого термина. Где написано, что из страны нельзя вывозить пирамидон?— Нигде, — согласился Волков. — А зачем вам вывозить пирамидон?— Не ерничайте. Видите ли, существовала некая лаборатория, весьма закрытая, я ею заведовал. И было это, казалось бы, совсем недавно. На нужды этой лаборатории, как, впрочем, и многих других, сходных с ней не по профилю, а… м-м… по принадлежности к курирующему ведомству, страна отдавала последние копейки. Да что отдавала, ее никто и не спрашивал. И дело того стоило. Были колоссальные прорывы в чистой науке. Они имели, конечно, и прикладное значение, очень важное для… ведомства, но ценность была не в этом. Мы занимались, вы уж извините, я постараюсь на пальцах, чтобы понятней было… синтезом веществ, воздействующих на психику человека. Радость, боль, счастье, отчаяние — это все химические процессы, происходящие внутри головного мозга. Вам понятно?— Это мы понимать можем.— Ничего вы не понимаете. Вам, я уверен, ужасы людоедские рисуются. Страсти всякие. А мы думали о медицине, понимаете? О психиатрии. Эффективно лечить тяжелейшие недуги. Помогать людям, а не уродовать их. Вот в чем была задача.— А об остальном вы старались не думать.— А, полагайте, как угодно. Давайте и Курчатова осуждать, и Сахарова. Они над бомбами работали.— Мы отвлеклись.— Да. И было одно очень перспективное направление. После появления аминазина, например, исчезло такое понятие, как «буйный больной». А здесь возникало нечто принципиально новое. Ну… Становилось возможным модулировать совершенно иную, новую личность — при патологических изменениях первоначальной. Вы себе это можете вообразить? Никаких клиник с пожизненно содержащимися там полулюдьми. Да и никаких приговоров к высшей мере наказания, если хотите… Никаких пожизненных заключений. Патологическая личность превращается в нового полноценного члена общества.— А если не так радикально, то из простых призывников — идеальные солдаты, бойцы спецподразделений, да и вообще спецвойска.Валерий Алексеевич отложил погасшую трубку.— Будем рассуждать об этике в науке? Ну, давайте остановим прогресс. Давайте ходить без порток и лечить заговорами. Ведь скальпелем-то тоже зарезать можно. Давайте отнимем у хирургов все колющие и режущие предметы и отправим их, всех скопом, в Свято-Заслюнявский монастырь. Пусть они за нас лучше молятся. О нашем здравии. И в конечном итоге об упокоении души. Вот приблизительно так наверняка и рассуждали эти идиоты. А скорее всего, они вообще никак не рассуждали. Просто разворовали все деньги, и все.— Это вы о ком?— Да о них, о них… К которым вы, я уверен, не принадлежите. Развалили великую страну, уничтожили созданное поколениями, глумятся над прошлым и на будущее руку подняли!— По-моему, вы сгущаете краски, Валерий Алексеевич.— Сгущаю? Я еще мягок в выражениях. Отказ от финансирования фундаментальной науки — что это, как не уничтожение будущего, а? Наша лаборатория — частный случай, согласен, но ведь это происходит в масштабах… ужасающих. Сгущаю краски… Нет, молодой человек, это — крах. Полный крах, поверьте.— Мы опять отвлеклись, — Волков заказал себе кофе.— Да, так вот. Лабораторию нашу закрыли, но один мой коллега продолжил работу. В какой-то нищей лаборатории непонятно каким образом существующего НИИ. В условиях каменного века! В свое личное время! И получил препарат!— Гений.— Да, да! Отчаянно самоотверженный человек. Естественно, обратился ко мне, я же все-таки… Ну вот, взгляните, дескать! Я обомлел. Не поверил даже сначала. А он, знаете, как это обычно бывает, не от мира сего, словом. «Пойдемте, — говорит, — у вас авторитет, мы им сейчас это покажем, они сразу все поймут. Вернут лабораторию, ведь необходимо продолжать исследования! Ведь вот же он, препарат! Теперь же только работать и работать!» Представляете? Я ему говорю: «Куда? Куда мы пойдем? К этим? Которые тебя уничтожили как ученого? Оглянись вокруг. Они же созидать не способны. Они умеют только разрушать и воровать, воровать». Короче говоря, удалось мне через свои связи, еще со времен того самого ведомства оставшиеся, на тот момент эти каналы еще срабатывали, переправить крохотную частичку продукта в один из европейских центров. Ответ пришел ошеломляющий! И не смотрите на меня так. Я вам в прежние времена про измену Родине сам бы сумел так сформулировать, как у вас и не получится, я вас уверяю… Не верите? Мало бы не показалось.— Да вы знаете, Валерий Алексеевич, вам как-то сразу верится.— И правильно. Тем более что передай вы кому-нибудь этот наш с вами разговор, все это будет выглядеть бездоказательной болтовней. Нет этого препарата на сегодняшний день для всего так называемого ученого мира. Даже названия нет.— Я вас умоляю… А кстати, этот коллега ваш, ведь авторство его?..— Во-первых, он только завершил, пусть гениальным образом, но только завершил работу целого коллектива. А во-вторых… Он погиб. Лаборатория сгорела. Чудовищная нелепость! Остались, конечно, его записи, но в них… он так небрежно… знаете — один пишем, два в уме. И чудом, просто чудом у меня остались компоненты. Но в весьма ограниченном количестве.— Так какая разница — много, мало? Остальные-то футболки есть. Что за сыр-бор вокруг одной-единственной, если штук двадцать пять в наличии?— Да-а?.. — Валерий Алексеевич допил свой коньяк и стал задумчиво набивать заново трубку. — Я не буду вас спрашивать, в каком звании вы были, когда послали их к чертовой матери. Я даже не буду спрашивать, чем вы сейчас занимаетесь. Я от одного только вопроса удержаться не могу: что вы-то здесь делаете?— Живу я здесь.— Да… И это вы, выходит, знаете. А Невельский?..— Забудьте. Зачем он друга моего обидел?— Петр Сергеич, голубчик, помогите мне. Я умею ценить профессионально исполненную работу. Обещаю.— Так помогите и вы мне, Валерий Алексеевич, в свою очередь.— Хорошо. Я вас понимаю. Вам важен нравственный аспект. Вам, как это?.. — «за державу обидно». Так нет же державы. Нет ее! Были хамы, но они хоть меру знали. Свою, конечно, хамскую, но меру. Меру! А эти? Это их вы отождествляете с державой, чьи интересы должны оберегать?— Мы постоянно отвлекаемся.— Нет, уж позвольте. Вы что же считаете, я не понимаю, какого черта мы здесь сидим и битый час лясы точим? Я прекрасно уяснил, что сломать вас могу, поскольку вы — одиночка, но напугать вас невозможно. Мне не нужно вас уничтожать, вы мне, поверьте, симпатичны. И выход на футболку у меня только через вас. Значит, я должен убедить. Убедить в том, что, вернув мне ее, вы не сделаете ничего дурного. Я таких людей, как вы, поверьте, знаю. Работал с ними. И эти идиоты еще локти кусать будут, когда поймут, что они наделали, когда отвергли таких, как вы. Только поймите, наконец, Россия — это вы, я, Бог знает кто еще, но ни в коем случае не те учреждения, которые управляются из Кремля.— Вы меня почти убедили. Почти…— Ну хорошо… Не двадцать пять, а девятнадцать перевез этот урод Невельский. Понимаете?— Нет,— Ну двадцать, двадцать их было изначально. Двадцать должно и быть. Ну… препарат возникает на конечном этапе синтеза из двух компонентов. Назовем их "А" и "Б". И соединиться они должны в строго определенной пропорции по отношению друг к другу. Все, что осталось после гибели моего коллеги, — его записи, в которых еще разбираться и разбираться, и эти самые два компонента в той самой пропорции "А" по отношению к "Б". И все. Понятно?— В общих чертах.— Ну, слава Богу! Так вот. С транспортировкой компонента "А" ~ никаких проблем. Абсолютно инертная жидкость. Положил в карман пробирку и полетел. А вот "Б"… В нем-то все и дело. Он же наркосодержащий. И главное, формула его мне непонятна. И стоит одному тупому таможеннику сунуться с глупыми вопросами, и все. Все рухнет. А каналами прежними уже не воспользоваться. Нет их уже. Людей тех нет, да и структур тоже. Так, одни обломки. Вот я и заказал сначала в одном месте определенное количество конкретной ткани. Абсолютно чистый хлопок. Затем пропитал ее определенным образом компонентом "Б". Далее, в другом месте сшил из этой ткани футболки. Получилось ровно двадцать. Одни из них побольше, другие — поменьше, чтобы минимальное количество отходов при раскрое. Отходы все собрал, до ниточки. Они у меня.— Так это же целая ванна нужна…— Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть, у вас не получается. Естественно, технология процесса пропитки такова, что на носовом платке — не получится, к сожалению. Но когда из всей этой ткани будет извлечен компонент, его будет ровно столько, сколько было изначально, — лабораторное количество. Необходимое для дальнейшего синтеза.— Пардон.— И вот, когда все готово, когда я уже получил определенное финансовое обеспечение от европейских коллег, вот в этот самый момент и появляется этот… идиот. Я, знаете, был дружен с его сестрой в свое время. Бываю здесь в Питере наездами, люблю этот город. Ну и встречались, общались по старой памяти. Но так — без амикошонства. И вот как-то, сам не знаю как, возникла эта идея с его поездкой в Прибалтику. Ну явно бес попутал. Ведь что соблазнительно: Пыталовская таможня — это вам не Брест. А там… Этот подлец клялся, что опыт имеет. Мне бы, дураку, по одной в неделю отправлять, коллеги бы организовали… но соблазнился. Не терпелось очень поскорее к работе приступить. И пожалуйста, получите…— Вы меня извините, а что, нельзя, что ли, если футболок девятнадцать, ну и… компонента этого "А" немножко отлить?— Немножко. Нет, он говорит — немножко… А сколько это — немножко?! Да на поиски пропорций вся жизнь уйдет! Может быть, у этого… случайно получилось?! Это же — тончайший синтез!— Но ведь вы же отослали туда на анализ, помните? У них же есть препарат? Ну, пусть чуть-чуть.— «Кока-кола» продается по всему миру. Это конечный продукт. А секрет компонентов содержится в трех разных сейфах. В том-то и дело. Препарат есть, но как получен — непонятно. Ну непонятно…— собеседник Волкова втянул голову в плечи и широко развел руки. — Для исследований необходимы два компонента "А" и "Б" по отдельности, но в строго определенной пропорции плюс анализ компонента "Б" и дальнейшее наблюдение за процессом синтеза. Все. Есть еще вопросы?— Да нет.— Футболка у вас? Сколько вы хотите?— Валерий Алексеевич… — Петр положил на стол обе руки ладонями вниз. — Повторяю, ее у меня нет. Во всем, что я вам сказал, не было ни слова лжи. Но у меня есть соображения, где искать. И после разговора с вами — убежденность в том, что искать стоит. Стоит…— Сколько стоит?— Ну… — Петр пожал плечами. — Сколько не жалко.— Хорошо. Давайте так. Этот подонок Невельский со мной торговался. И выторговал весьма… весьма, вы знаете, достаточную цену, хоть он и сотой доли не знал того, что теперь известно вам. Этот дурак пытался мне деньгами компенсировать утраченную им футболку. Подозревал, сукин сын, что какой-то супернаркотик переправляет. О дальнейших партиях пытался выяснить… Я его не разубеждал, разумеется. Так вот. Я, поскольку человек честный, даже счет на его имя открыл. Там. На него его деньги должны были быть переведены. Но не будут. Их я вам отдам. Наличными. Не побрезгуете? Далее. Завтра вечером вам позвонят. Вы встретитесь с этим человеком и совершите обмен. Почему-то мне кажется, что завтра футболка у вас будет.— Полагаете?— Оставим… Записывайте цифры: четыре, один, ноль, восемь. Записали? Ваш номер телефона. Дадите?— Отчего же… — и Волков продиктовал номер сотового телефона. — Один вопрос. Возможно, я и найду ее, но… неизвестно ведь, где она за это время побывала, через чьи руки прошла, в каком состоянии. Ведь тончайший синтез…— Петр Сергеевич, вы мне ее найдите только, а там я сам разберусь.— Значит, найти и предоставить.— И все. За все остальное никакой ответственности вы не несете. Ну? Всего наилучшего?— Очень приятно было познакомиться.В квартиру Адашева-Гурского Волков позвонил около полуночи условным еще со времен юности звонком.— Никого нет дома! — послышалось из-за двери.— Это я, Сашка, открывай.— Нет! — голос приблизился и раздавался из-за самой двери. — Я тебе не верю. Ты убил моего друга Петра Волкова, украл его голос, а теперь хочешь меня съесть. Я тебе не открою, убийца…— Саня, ну посмотри в глазок.— Это унизительно… ну ладно, ну-ка отойди. А если ты убил моего друга и напялил на себя его кожу?— Ну хочешь, я ушами пошевелю? Смотри.— Ой, Петя! — Гурский открыл дверь и обнял Волкова. — Как же я тебя сразу не узнал? Но знаешь, в наше время необходимо постоянно быть максимально бдительным. А то, ты не поверишь, такие истории бывают, стоит открыть дверь, а тебе тут же тюк по голове, и готово дело. Я, например, так никогда не поступаю. Пошли…Они вошли в комнату и уселись в кресла.— Ну как? — спросил Волков. — В кондиции?— Нет, Петя. Еще нет. Без компании тяжело. Необходимо общение, а так в сон клонит. Но кое-какие мысли уже есть. Вот, пожалуйста, — и Александр указал рукой на развернутый телевизор со снятой задней крышкой.— Да, слушай, действительно…— А как? Нет, ну а как? Работаем. Будь спок.— Паркет вскрывать будешь?— О! Это мысль. Не исключено… А впрочем, что это я все о себе да о себе. Ты-то как? Не хвораешь?— Слушай, дай-ка я тоже выпью, день сегодня… да и на тебя смотреть больно.— Выпей, Петя, выпей. Но не налегай на стратегический запас, мне еще с ним работать и работать.— Может, пельменей сварить? — Петр вернулся из кухни со стаканом.— Не кокетничай. Сырок вот — закусывай. За победу?— За нашу победу.— Ну так и что? — Гурский выпил, взял ломтик сыру, занюхал и положил на место. — Как там на фронтах?— Сейчас. — Волков выпил полстакана водки, зажевал сыром, прикурил сигарету и, чуть расслабившись, попросил:— Подожди чуть-чуть… Это же просто чума какая-то.— И почумее видали.— Ты когда-нибудь замечал, что у меня умные глаза?— Буркалы и буркалы. А что — барышня оценила?— Мужик.— Петр… Ты меня пугаешь. Нашего же большинства и так все меньше и меньше. Ты же офицер, в конце концов. Держи себя в руках.Где-то очень высоко в прозрачных небесах над застывшим в своей зыбкой неподвижности городом Святого Петра мелодично динькнула полночь, но таинственный звук этот совпал во времени с «диньком» открывшейся крышки волковской «Зиппы» и остался незамеченным ни городом, ни самим Волковым, прикурившим очередную сигарету, и, конечно же, его не заметил агностически настроенный к виртуальной, по его мнению, природе реальности белых ночей Адашев-Гурский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10