Никаких нареканий, цены сказка
Вы мне платите? Я везу. Через таможню провез? Провез. А остальные всякие бандитские разборки — ваши дела. Тем более что по ментовским документам у него — все в цвет. Труп обнаружен голым. А? И фотографии эти в столе — мы еще удивлялись — у него для отмазки лежали. Вот, дескать, посмотрите своими глазами…— Логично.— И за шелупонью, как ты говоришь, этой — его личная инициатива. Хозяин-то, как я его себе представляю с твоих слов, если бы знал, что я к его товару хоть какое-нибудь отношение имею, так сидеть бы мне давно на цепи где-нибудь в подвале и, жидко под себя какая, вспоминать, куда я футболку девал. Так?— Примерно…— Ну вот. Он и этих-то двоих, про которых ты рассказал, ко мне втемную послал. Футболка, мол, белая, такая вот. А что да как, я думаю, они и не спрашивали. Надо, значит надо. С вас аванец. А принесем — расчет. Скроить Скроить — утаить в свою пользу.
он решил футболочку, Петя. Денежек срубить самостоятельно. Жадный он. Каждую копеечку любит, причем всякую. Не понимает — где можно, где нельзя. Поэтому и сдали его. Не из-за этой конкретной футболки, конечно, на таможне-то засада до этого была, а уж потом он ее скроить решил, но сути дела это не меняет. Нет в данной конкретной ситуации с футболкой за ним никого и ничего, кроме его собственной жадности. И выходит, что против нас он — один-одинешенек, бедолага. Мы же его…— Что?— Схаваем. — И потомственный дворянин, один из предков которого во времена правления Иоанна Грозного ведал его личным архивом, руководил составлением Государева Родословца и Разрядной книги, а затем был воеводой в Ливонии, Александр Васильевич Адашев-Гурский по-блатному раскинул пальцы веером.— Ну… — Волков подинькал крышкой зажигалки. — Есть, в общем-то, логика в логовницах. А как конкретно?— Да вот же, Петя, — Александр указал рукой на телевизор. — Уверен я, что от этой порнухи Невельским воняет. Это же ниточка. Потянем за нее, потянем и посмотрим. Да мы его просто посадим. Да еще по такой статье… Ты пару эпизодов смог бы обратно перекатать на такую, знаешь, маленькую, которая в камеру вставляется?— Почему нет…— А камеру достать такую?.. я в этом ничего не понимаю, ну, чтобы вот тут открывалось — и как будто телевизор маленький?— Сони. Гандикап.— Вот. Придется нам этого мальчишку с тобой колоть.— А чего это ему перед тобой колоться?— Не передо мной, а перед тобой. Я детям врать не могу.— Почему?— Стыдно. Переживаю потом. Да и у меня все равно не получится. А ты — профессионал. Он на кассете что делает?— Ну… Бабу уестествляет.— А вот мне почему-то кажется, что он ее насилует. С особым цинизмом-— Ну знаешь, так он и купился. Они сейчас уже лет в двенадцать такие ушлые. Тем более которые улицы хлебнули.— Посмотрим.— Ладно, — Петр встал с кресла, — давай я тебе белье дам. Завтра поезжу, послушаю, что в городе говорят. И про «контрабас», и про детскую порнуху.— А который час?— Да два часа ночи.— Господи… А ты заметил, что в белые ночи время исчезает? Не ощущение времени, а само время?— Так оно же все равно в каждой ситуации свое собственное.— Так-то так, но обычно все ситуации между собой соотносятся, а в эту пору — они как-то по отдельности. У всех событий какая-то своя собственная логика. Как у пьяного.— Пьяный лишен логики. Она ему чужда.— Не скажи, не скажи, — Гурский стелил себе на диване. — А где ты сейчас трудишься? Тачка бандитская, трубка, «Абсолют»…— Да есть тут… охрана, сопровождение и прочая, прочая.— А ты — кем?— Ну… есть надо мной, есть подо мной.— А где больше?— Подо мной. Но все это суета и томление духа.— И много платят?— Да это все казенное. Тачка, трубка. А так — жалованье. Хватает, если водки много не жрать.— И кто платит? В ака-анцовке?— Да… Я же тебе говорю, раньше все просто было: здесь — криминал, ворье, убивцы, здесь — я, а тут — рабоче-крестьянская власть. А теперь… Они, по-моему, и сами перестали понимать, настолько все перемешалось и срослось, агентура там и все прочее. Главное, что все делают одно большое и очень важное дело — бабки. В ака-анцовке.— И тебе перепадает.— Пока не выперли. В глаза закапывал? Еще разок на ночь, и еще один день — утром и вечером. Очень хорошее средство. И рожу мажь, мажь. Завтра еще дома посидишь, а там, глядишь, и выйти с тобой можно будет.— Если б еще знать, когда утро, когда вечер. А вот воскресенье когда?— Послезавтра.— Вот послезавтра мы в Колпино и махнем. Они, Кирилыч этот с женой, по воскресеньям на Поклонную гору ездят с самого утра.— Куда-а?..— А в церковь, баптистскую.— Вот… — Волков потряс пальцем. — Вот она откуда, зараза-то…— Да брось ты. Там люди разные. Господь рассудит.— Все равно.— Спокойной ночи.— Спи. — Петр взял со столика пульт, повернулся к тихонько работавшему все это время телевизору и, на секунду заинтересовавшись, сделал чуть громче. «И последнее, — сказала ему с экрана ведущая криминальных новостей. — Сегодня в одной из глухих деревушек Рязанской области из личного пистолета Дантеса был застрелен неизвестно как там оказавшийся вор в законе Батсвани, по кличке Пушкин…»— Господи… — Волков ошарашено впитал в себя текст, выключил телевизор и, отмахнувшись от него двумя руками, пробормотал, выходя из комнаты:— На ночь-то глядя…— Ранним воскресным утром, день спустя, джип Волкова, взметая вихри тополиного пуха, катил по полупустым улицам, направляясь к выезду из города.— Петя, давай, пожалуйста, еще разок ситуацию прокачаем, может, я вчера что не так понял.— Так а что понимать-то? Порнухи этой с малолетками и даже совсем с детьми в городе — море. Есть импортная, но в основном наша. На любой вкус. И такая, и сякая, и с мальчиками для педрил включительно. Есть совсем дешевая, в полевых условиях да на хазовках каких-то. А есть дорогая, вроде твоей…— …я бы попросил…— …а что? Короче, такие, как у нас с тобой, часто используют как рекламный ролик, что ли. Мол, если нравится, то будьте любезны… Имеем предоставить исходный матерьял. И бабки за это клиенты отстегивают немалые. В общей массе — фирма, да новые русские всякие. Ну и богема изредка, она же у нас продвинутая в этом смысле… Да и богатеть стала.— Богатая богема, Петр, это нонсенс. Как врачи-убийцы и санитары-оборотни.— А у нас все — нонсенс. И мы с тобой во всем этом — самый большой нонсенс.— Мы — соль земли. Мы — ее горькие слезы.— Ладно, запахни свои бледные ноги… Короче, если нам парня не расколоть, никаких концов у нас на Леву твоего нету. Тогда тебе только в Баден-Баден. Здесь он тебя достанет.— А если его грохнуть?— Ты, что ли, грохнешь?— Ты.— Ну, спасибо…— Шутка.— А со спонсорами его и вовсе чисто. Это даже не фирма, а… в общем, они — подразделение концерна определенного. Там и банковские дела, и нефть, и технологии. Вот так. И под крышей они у ФСБ. То есть понятно, что они и втемную крутят, но их не достать. Уж извиняй. И потом, сомневаюсь я, что они с Левой «контрабас» какой-нибудь затевать станут. Не тот уровень. Они ему совершенно бескорыстно бабки на счет безналом переводят из сердобольных, так сказать, соображений и искренне горды собой. Это сейчас становится у богатых престижно. И слава Богу.Гурский нажал кнопку на ручке дверцы, и стекло мягко скользнуло вниз.— Слушай, — задумчиво сказал он, — технологии… А? Ну не на совете же директоров такие решения — о контрабанде очень умной — принимаются. Смотри… Кто-нибудь один, для себя лично, замутил с Невельским какую-нибудь поганку. Ну не случайно же он с этими куртками ночевал в запертом кабинете, на самом-то деле! Помнишь, я рассказывал? Ведь если, как ты говоришь, это что-то очень хитрое, то много возить и не надо, в одну-единственную куртку зашил и поехал, а Леве и говорить не нужно — в какую именно. На всякий случай. Получатель сам знает. И часто возить не надо. Так, время от времени.А потом — или этот, который умник, перед своими же прокололся, и они ему кислород перекрыли, а заодно и слушок про Левин канал пустили, чтобы и ему впредь неповадно было, или Кирилыч от себя, по жадности своей, что-нибудь повез, а тот узнал, и обидно ему стало. И это он его вломил. Своей собственной «крыше». В неформальной беседе, за определенную мзду. Может, Лева-то ему больше и не нужен. Возьмут его на чужом товаре и уберут с горизонта, и гора с плеч. Не станет же он на самом-то деле сам на себя еще и предыдущие эпизоды навешивать, он же не идиот. А этот и концы обрубит, и чистеньким изо всей истории выскочит. Ты же говоришь — он умный?— Ну вот теперь понятно, кто и зачем к тебе первыми вломились.— На границе-то его таможне взять не удалось…— …и теперь они его обложили и разрабатывают по всем правилам, только он после засады на таможне — пуганый. И затихнет с поездками. И выходит, что не достать им его. Нет у них методов против Кости Сапрыкина. А вот тебя он достать очень даже может. Не век же тебе прятаться.— Да и глупо как-то…— Глупо не глупо, а если он к серьезным людям обратится — порвут тебя, как грелку. Тут нам с тобой упредить его надо обязательно. Факт.— Я вот что думаю: если Невельский решился тайком от своего «работодателя» каналом этим рискнуть, то уж больно серьезными должны быть соображения. Он же и так далеко не бедствовал. А тут уж, по логике вещей, явно что-нибудь и вовсе типа — один раз и на всю жизнь, а?— И что?— Да футболка. Где ж она может быть…— Может, ты под гипнозом вспомнишь?— Да не берет меня. Был у меня случай один…— Вроде того, как Кол Черниговский нарколога споил?— И ничего смешного, между прочим. Этого нарколога потом через капельницу откачивали. А все потому, что нечего умничать, мол, «запой мнимый», «запой истинный»… Попили-то они всего ничего — недели полторы, деньги кончились. Кол похмелился и за переводы уселся, с русского на английский для какого-то журнала по биологии, а этот дурак чуть не крякнул. А туда же, учить вздумал…— Гипнотизер-то выжил после общения с тобой?— Да он, понимаешь, психотерапэ-эвт по специальности и, на беду свою, курсы какие-то по гипнозу перед этим прошел краткосрочные. И занесла его нелегкая в нашу компанию. Откуда взялся? По-моему, Марьяна его приволокла. Выпил он водочки и, опять же, умничать стал. Тайники, мол, подсознания… И все приставал ко всем, дескать, давайте заглянем в глубь вашего естества. Ну, достал всех. Мы ему чуть-чуть снотворного скормили незаметно и говорим, мол, ну ладно, давайте. Он обрадовался, взял два стула, поставил один напротив другого, уселся и говорит, на меня показывая: «Давайте вы, пожалуйста». Я сел напротив, он шарик такой, на ниточке, из кармана достает, между нашими с ним рожами раскачивает, как маятник, и говорит: «Считайте, пожалуйста». Я стал считать: «Раз, два, три…» Шарик блестящий качается, он на меня пялится, я-на него, а сам про себя думаю: «Вот, пока я здесь как дурак сижу, выжрут они без меня всю водку или не успеют?»— Не успели?— Конечно же, нет. Этот идиот в транс впал. Где-то на счете девяносто шесть. А я-то не понял, думал — притворяется. И говорю: «Барышня, а вы в курсе, что женщины Востока уже сняли с себя паранджу?» А он этак кокетливо плечико приподнял и говорит: «И что?» А я ему:«Раздевайся и ты…»— Сексуальную ориентацию поменял?— Эпсолутли. Даже уж и не знаю, как теперь его зовут…— Слушай, а что Невельскому в этом баптизме?— Ну, всяко… У него сиротский приют, а там — гуманитарка, шмотки всякие, да и бабки-в своей вульгарной наличной сущности. Приезжают штатники или там финны: «Хали-люйя!» А он им: «Халилюйя! Пожертвуйте на сироток ё мани, блу джине энд все, что ю хев…»— И дают?— Еще как. Наличманом. И потом — контакты всякие. «Бог тибье лу-убит!» — и поехали в Чухляндию. Разный народ там… тусуется.— Контакты, говоришь… А до которого они там часу? Мы после Колпина можем успеть?— Вполне.— Так к нему кто угодно мог с подарками заявиться?— Конечно.— А ты говоришь, — и Волков укоризненно посмотрел на Гурского, — спонсоры…— Петя, ну я же не вникал. Ну, приезжают, ну, шмотки привозят, ну, значит, спонсоры… Они же все на одну рожу.— Ладно. Ты дорогу-то от Колпина помнишь?— Да там рядом, минут десять на машине. Когда автомобиль остановился на подъездной дорожке, ведущей к широкому, обсаженному кустами двору, в глубине которого стояло приземистое двухэтажное здание, Волков присвистнул:— А что здесь раньше-то было?— Профилакторий какой-то. Для «трудящих» масс. Ну что, пойду я парня искать. В разведку, за «языком». А ты знаешь, кстати, почему Ленку «спутницей» зовут?— Потому что — спутница.— Ты с какого курса вылетел?— Я, между прочим, восстановился и все-таки закончил, в отличие от некоторых.— Так ты юрфак добил?— Вплоть до диплома.— А академичку университетскую помнишь?— А то…— Ну, так Ленка же каждый раз книжки всякие приносила удивительные. У ее деда библиотека была — конец света. И, в частности, брошюра «Спутник партизан». Ее сбрасывали с самолетов над партизанскими районами во время войны. Содержание — просто сказка… Как выиграть войну посредством соломы и грязи. Там главы такие были: «Как командиром стать», «Как справедливым быть». И — «Смелому танк не страшен». «Смелый, — там говорится, — танка не испугается. Он, приноравливаясь к рельефу местности, подпустит танк поближе. А потом, вспрыгнув на броню, замажет смотровые щели грязью, а пулемет заткнет соломой или загнет топором. Экипаж танка он возьмет в плен, но не допустит самосуда, а поведет на допрос к командиру».— Круто.— Вот поэтому Ленка сначала была «спутницей партизан», а потом просто «спутницей». Люблю ее безумно…— Я тоже.— Ох… Ты придумал, как с мальчишкой говорить?— Давай, Фарафонов, предоставь объект.— Цинизм заготовил?— Ну иди уже…— Петр Хведотович, — Гурский взглянул на задернутые легкой занавеской и чуть приоткрытые четыре окна второго этажа, остальные окна были распахнуты настежь, — а подайте-ка мне парабеллум…— Иди, иди, если что — ори громче. Александр пошел по асфальтовой дорожке, поглядывая на окна второго этажа и всматриваясь в лица ребят, которые катались на роликах и скейтах по двору.— Здравствуйте, Саша, — поздоровалась с ним вышедшая на широкое крыльцо и зажмурившаяся от яркого солнца очень полная женщина в белой поварской куртке и белом фартуке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
он решил футболочку, Петя. Денежек срубить самостоятельно. Жадный он. Каждую копеечку любит, причем всякую. Не понимает — где можно, где нельзя. Поэтому и сдали его. Не из-за этой конкретной футболки, конечно, на таможне-то засада до этого была, а уж потом он ее скроить решил, но сути дела это не меняет. Нет в данной конкретной ситуации с футболкой за ним никого и ничего, кроме его собственной жадности. И выходит, что против нас он — один-одинешенек, бедолага. Мы же его…— Что?— Схаваем. — И потомственный дворянин, один из предков которого во времена правления Иоанна Грозного ведал его личным архивом, руководил составлением Государева Родословца и Разрядной книги, а затем был воеводой в Ливонии, Александр Васильевич Адашев-Гурский по-блатному раскинул пальцы веером.— Ну… — Волков подинькал крышкой зажигалки. — Есть, в общем-то, логика в логовницах. А как конкретно?— Да вот же, Петя, — Александр указал рукой на телевизор. — Уверен я, что от этой порнухи Невельским воняет. Это же ниточка. Потянем за нее, потянем и посмотрим. Да мы его просто посадим. Да еще по такой статье… Ты пару эпизодов смог бы обратно перекатать на такую, знаешь, маленькую, которая в камеру вставляется?— Почему нет…— А камеру достать такую?.. я в этом ничего не понимаю, ну, чтобы вот тут открывалось — и как будто телевизор маленький?— Сони. Гандикап.— Вот. Придется нам этого мальчишку с тобой колоть.— А чего это ему перед тобой колоться?— Не передо мной, а перед тобой. Я детям врать не могу.— Почему?— Стыдно. Переживаю потом. Да и у меня все равно не получится. А ты — профессионал. Он на кассете что делает?— Ну… Бабу уестествляет.— А вот мне почему-то кажется, что он ее насилует. С особым цинизмом-— Ну знаешь, так он и купился. Они сейчас уже лет в двенадцать такие ушлые. Тем более которые улицы хлебнули.— Посмотрим.— Ладно, — Петр встал с кресла, — давай я тебе белье дам. Завтра поезжу, послушаю, что в городе говорят. И про «контрабас», и про детскую порнуху.— А который час?— Да два часа ночи.— Господи… А ты заметил, что в белые ночи время исчезает? Не ощущение времени, а само время?— Так оно же все равно в каждой ситуации свое собственное.— Так-то так, но обычно все ситуации между собой соотносятся, а в эту пору — они как-то по отдельности. У всех событий какая-то своя собственная логика. Как у пьяного.— Пьяный лишен логики. Она ему чужда.— Не скажи, не скажи, — Гурский стелил себе на диване. — А где ты сейчас трудишься? Тачка бандитская, трубка, «Абсолют»…— Да есть тут… охрана, сопровождение и прочая, прочая.— А ты — кем?— Ну… есть надо мной, есть подо мной.— А где больше?— Подо мной. Но все это суета и томление духа.— И много платят?— Да это все казенное. Тачка, трубка. А так — жалованье. Хватает, если водки много не жрать.— И кто платит? В ака-анцовке?— Да… Я же тебе говорю, раньше все просто было: здесь — криминал, ворье, убивцы, здесь — я, а тут — рабоче-крестьянская власть. А теперь… Они, по-моему, и сами перестали понимать, настолько все перемешалось и срослось, агентура там и все прочее. Главное, что все делают одно большое и очень важное дело — бабки. В ака-анцовке.— И тебе перепадает.— Пока не выперли. В глаза закапывал? Еще разок на ночь, и еще один день — утром и вечером. Очень хорошее средство. И рожу мажь, мажь. Завтра еще дома посидишь, а там, глядишь, и выйти с тобой можно будет.— Если б еще знать, когда утро, когда вечер. А вот воскресенье когда?— Послезавтра.— Вот послезавтра мы в Колпино и махнем. Они, Кирилыч этот с женой, по воскресеньям на Поклонную гору ездят с самого утра.— Куда-а?..— А в церковь, баптистскую.— Вот… — Волков потряс пальцем. — Вот она откуда, зараза-то…— Да брось ты. Там люди разные. Господь рассудит.— Все равно.— Спокойной ночи.— Спи. — Петр взял со столика пульт, повернулся к тихонько работавшему все это время телевизору и, на секунду заинтересовавшись, сделал чуть громче. «И последнее, — сказала ему с экрана ведущая криминальных новостей. — Сегодня в одной из глухих деревушек Рязанской области из личного пистолета Дантеса был застрелен неизвестно как там оказавшийся вор в законе Батсвани, по кличке Пушкин…»— Господи… — Волков ошарашено впитал в себя текст, выключил телевизор и, отмахнувшись от него двумя руками, пробормотал, выходя из комнаты:— На ночь-то глядя…— Ранним воскресным утром, день спустя, джип Волкова, взметая вихри тополиного пуха, катил по полупустым улицам, направляясь к выезду из города.— Петя, давай, пожалуйста, еще разок ситуацию прокачаем, может, я вчера что не так понял.— Так а что понимать-то? Порнухи этой с малолетками и даже совсем с детьми в городе — море. Есть импортная, но в основном наша. На любой вкус. И такая, и сякая, и с мальчиками для педрил включительно. Есть совсем дешевая, в полевых условиях да на хазовках каких-то. А есть дорогая, вроде твоей…— …я бы попросил…— …а что? Короче, такие, как у нас с тобой, часто используют как рекламный ролик, что ли. Мол, если нравится, то будьте любезны… Имеем предоставить исходный матерьял. И бабки за это клиенты отстегивают немалые. В общей массе — фирма, да новые русские всякие. Ну и богема изредка, она же у нас продвинутая в этом смысле… Да и богатеть стала.— Богатая богема, Петр, это нонсенс. Как врачи-убийцы и санитары-оборотни.— А у нас все — нонсенс. И мы с тобой во всем этом — самый большой нонсенс.— Мы — соль земли. Мы — ее горькие слезы.— Ладно, запахни свои бледные ноги… Короче, если нам парня не расколоть, никаких концов у нас на Леву твоего нету. Тогда тебе только в Баден-Баден. Здесь он тебя достанет.— А если его грохнуть?— Ты, что ли, грохнешь?— Ты.— Ну, спасибо…— Шутка.— А со спонсорами его и вовсе чисто. Это даже не фирма, а… в общем, они — подразделение концерна определенного. Там и банковские дела, и нефть, и технологии. Вот так. И под крышей они у ФСБ. То есть понятно, что они и втемную крутят, но их не достать. Уж извиняй. И потом, сомневаюсь я, что они с Левой «контрабас» какой-нибудь затевать станут. Не тот уровень. Они ему совершенно бескорыстно бабки на счет безналом переводят из сердобольных, так сказать, соображений и искренне горды собой. Это сейчас становится у богатых престижно. И слава Богу.Гурский нажал кнопку на ручке дверцы, и стекло мягко скользнуло вниз.— Слушай, — задумчиво сказал он, — технологии… А? Ну не на совете же директоров такие решения — о контрабанде очень умной — принимаются. Смотри… Кто-нибудь один, для себя лично, замутил с Невельским какую-нибудь поганку. Ну не случайно же он с этими куртками ночевал в запертом кабинете, на самом-то деле! Помнишь, я рассказывал? Ведь если, как ты говоришь, это что-то очень хитрое, то много возить и не надо, в одну-единственную куртку зашил и поехал, а Леве и говорить не нужно — в какую именно. На всякий случай. Получатель сам знает. И часто возить не надо. Так, время от времени.А потом — или этот, который умник, перед своими же прокололся, и они ему кислород перекрыли, а заодно и слушок про Левин канал пустили, чтобы и ему впредь неповадно было, или Кирилыч от себя, по жадности своей, что-нибудь повез, а тот узнал, и обидно ему стало. И это он его вломил. Своей собственной «крыше». В неформальной беседе, за определенную мзду. Может, Лева-то ему больше и не нужен. Возьмут его на чужом товаре и уберут с горизонта, и гора с плеч. Не станет же он на самом-то деле сам на себя еще и предыдущие эпизоды навешивать, он же не идиот. А этот и концы обрубит, и чистеньким изо всей истории выскочит. Ты же говоришь — он умный?— Ну вот теперь понятно, кто и зачем к тебе первыми вломились.— На границе-то его таможне взять не удалось…— …и теперь они его обложили и разрабатывают по всем правилам, только он после засады на таможне — пуганый. И затихнет с поездками. И выходит, что не достать им его. Нет у них методов против Кости Сапрыкина. А вот тебя он достать очень даже может. Не век же тебе прятаться.— Да и глупо как-то…— Глупо не глупо, а если он к серьезным людям обратится — порвут тебя, как грелку. Тут нам с тобой упредить его надо обязательно. Факт.— Я вот что думаю: если Невельский решился тайком от своего «работодателя» каналом этим рискнуть, то уж больно серьезными должны быть соображения. Он же и так далеко не бедствовал. А тут уж, по логике вещей, явно что-нибудь и вовсе типа — один раз и на всю жизнь, а?— И что?— Да футболка. Где ж она может быть…— Может, ты под гипнозом вспомнишь?— Да не берет меня. Был у меня случай один…— Вроде того, как Кол Черниговский нарколога споил?— И ничего смешного, между прочим. Этого нарколога потом через капельницу откачивали. А все потому, что нечего умничать, мол, «запой мнимый», «запой истинный»… Попили-то они всего ничего — недели полторы, деньги кончились. Кол похмелился и за переводы уселся, с русского на английский для какого-то журнала по биологии, а этот дурак чуть не крякнул. А туда же, учить вздумал…— Гипнотизер-то выжил после общения с тобой?— Да он, понимаешь, психотерапэ-эвт по специальности и, на беду свою, курсы какие-то по гипнозу перед этим прошел краткосрочные. И занесла его нелегкая в нашу компанию. Откуда взялся? По-моему, Марьяна его приволокла. Выпил он водочки и, опять же, умничать стал. Тайники, мол, подсознания… И все приставал ко всем, дескать, давайте заглянем в глубь вашего естества. Ну, достал всех. Мы ему чуть-чуть снотворного скормили незаметно и говорим, мол, ну ладно, давайте. Он обрадовался, взял два стула, поставил один напротив другого, уселся и говорит, на меня показывая: «Давайте вы, пожалуйста». Я сел напротив, он шарик такой, на ниточке, из кармана достает, между нашими с ним рожами раскачивает, как маятник, и говорит: «Считайте, пожалуйста». Я стал считать: «Раз, два, три…» Шарик блестящий качается, он на меня пялится, я-на него, а сам про себя думаю: «Вот, пока я здесь как дурак сижу, выжрут они без меня всю водку или не успеют?»— Не успели?— Конечно же, нет. Этот идиот в транс впал. Где-то на счете девяносто шесть. А я-то не понял, думал — притворяется. И говорю: «Барышня, а вы в курсе, что женщины Востока уже сняли с себя паранджу?» А он этак кокетливо плечико приподнял и говорит: «И что?» А я ему:«Раздевайся и ты…»— Сексуальную ориентацию поменял?— Эпсолутли. Даже уж и не знаю, как теперь его зовут…— Слушай, а что Невельскому в этом баптизме?— Ну, всяко… У него сиротский приют, а там — гуманитарка, шмотки всякие, да и бабки-в своей вульгарной наличной сущности. Приезжают штатники или там финны: «Хали-люйя!» А он им: «Халилюйя! Пожертвуйте на сироток ё мани, блу джине энд все, что ю хев…»— И дают?— Еще как. Наличманом. И потом — контакты всякие. «Бог тибье лу-убит!» — и поехали в Чухляндию. Разный народ там… тусуется.— Контакты, говоришь… А до которого они там часу? Мы после Колпина можем успеть?— Вполне.— Так к нему кто угодно мог с подарками заявиться?— Конечно.— А ты говоришь, — и Волков укоризненно посмотрел на Гурского, — спонсоры…— Петя, ну я же не вникал. Ну, приезжают, ну, шмотки привозят, ну, значит, спонсоры… Они же все на одну рожу.— Ладно. Ты дорогу-то от Колпина помнишь?— Да там рядом, минут десять на машине. Когда автомобиль остановился на подъездной дорожке, ведущей к широкому, обсаженному кустами двору, в глубине которого стояло приземистое двухэтажное здание, Волков присвистнул:— А что здесь раньше-то было?— Профилакторий какой-то. Для «трудящих» масс. Ну что, пойду я парня искать. В разведку, за «языком». А ты знаешь, кстати, почему Ленку «спутницей» зовут?— Потому что — спутница.— Ты с какого курса вылетел?— Я, между прочим, восстановился и все-таки закончил, в отличие от некоторых.— Так ты юрфак добил?— Вплоть до диплома.— А академичку университетскую помнишь?— А то…— Ну, так Ленка же каждый раз книжки всякие приносила удивительные. У ее деда библиотека была — конец света. И, в частности, брошюра «Спутник партизан». Ее сбрасывали с самолетов над партизанскими районами во время войны. Содержание — просто сказка… Как выиграть войну посредством соломы и грязи. Там главы такие были: «Как командиром стать», «Как справедливым быть». И — «Смелому танк не страшен». «Смелый, — там говорится, — танка не испугается. Он, приноравливаясь к рельефу местности, подпустит танк поближе. А потом, вспрыгнув на броню, замажет смотровые щели грязью, а пулемет заткнет соломой или загнет топором. Экипаж танка он возьмет в плен, но не допустит самосуда, а поведет на допрос к командиру».— Круто.— Вот поэтому Ленка сначала была «спутницей партизан», а потом просто «спутницей». Люблю ее безумно…— Я тоже.— Ох… Ты придумал, как с мальчишкой говорить?— Давай, Фарафонов, предоставь объект.— Цинизм заготовил?— Ну иди уже…— Петр Хведотович, — Гурский взглянул на задернутые легкой занавеской и чуть приоткрытые четыре окна второго этажа, остальные окна были распахнуты настежь, — а подайте-ка мне парабеллум…— Иди, иди, если что — ори громче. Александр пошел по асфальтовой дорожке, поглядывая на окна второго этажа и всматриваясь в лица ребят, которые катались на роликах и скейтах по двору.— Здравствуйте, Саша, — поздоровалась с ним вышедшая на широкое крыльцо и зажмурившаяся от яркого солнца очень полная женщина в белой поварской куртке и белом фартуке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10