«Будда Амида, славься!» — такая молитва доступна даже самому темному, неразумному человеку! Не принижайте себя, полагая, будто грех ваш чрезмерен; помните — даже повинный в Десяти грехах и Пяти ослушаниях возродится к жизни иной, если, раскаявшись, встанет на путь добра! Не отчаивайтесь, полагая, будто добродетель ваша слишком ничтожна; если будете молиться от всего сердца, будда Амида встретит вас у врат рая! Ибо сказано: «Провозглашающий от чистого сердца святое имя, обретет жизнь вечную в обители рая!» Это означает: если человек будет искренне, от всего сердца провозглашать имя Будды, он достигнет Чистой райской земли, что лежит на закате... И еще сказано: «Покайся чистосердечно!» Это означает: если человек будет постоянно призывать имя Амиды, сердце его очистится от греха... Ибо сказано: «Имя будды Амиды подобно острорежущему мечу, отсекающему все греховные стра— сти!» Соблюдайте эту заповедь, и демоны не посмеют приблизиться к вам! И еще сказано: «Провозглашай имя будды Амиды, и развеются все твои прегрешения!» Соблюдайте эту заповедь, и отпустятся все грехи! Простота — вот главный смысл вероучения Дзёдо — Чистой земли. Все, о чем я только что вам поведал, его главная суть. Но сподобится ли человек возрождения к новой жизни — целиком зависит от того, есть ли вера в его душе? Нужно веровать искренне и глубоко, паче же всего — не питать никаких сомнений! Уверуйте всей душой в эти главные догматы веры, постоянно помышляйте о Будде, и пусть уста ваши не забудут при этом провозглашать его благодатное имя! Призывайте его всегда, в любой час, в любом месте, при любых обстоятельствах, во всех четырех состояниях — идете или стоите, лежите или сидите; поминайте его при каждом из трех деяний — тела, уст, помыслов, — и нет ни малейших сомнений, что в час кончины вы навеки покинете мир сей, где несть предела страданиям, и вновь возродитесь к вечной жизни в обители рая, откуда уже нет возврата в мир скорби! — так поучал его святой старец.
— Я хотел бы воспользоваться этой счастливой встречей, — сказал князь Сигэхира, несказанно обрадованный словами старца, — чтобы получить от вас посвящение в духовное звание и соблюдать все заветы... Но для этого нужно, наверное, прежде принять постриг?
— Нет, это самое обычное дело, когда человек, не ставший монахом согласно всем правилам и обрядам, посвящается в духовное звание и соблюдает заветы веры! — ответил старец и, приложив ко лбу Сигэхиры бритву, сделал вид, будто сбривает ему волосы, а затем преподал ему все Десять заветов, и Сигэхира, прослезившись от радости, воспринял эти заветы и соблюдал их. Старец, тоже растроганный до глубины души, со стесненным сердцем, обливаясь слезами, разъяснил ему смысл всех заветов. Сигэхире очень хотелось преподнести старцу какой-нибудь дар, как то положено при посвящении в монахи. Он попросил Томо-токи доставить в темницу прибор для туши, хранившийся у одного знакомого самурая, и преподнес эту тушечницу старцу.
— Не отдавайте ее никому, пусть она постоянно будет у вас на глазах! При взгляде на нее думайте: «Вот тушечница, принадлежавшая Сигэхире!» — и молитесь за мою душу! А если будет у вас свободное время, прочитайте за упокой моей души хотя бы один свиток сутры! — так говорил он, проливая обильные слезы, и старец, не в силах найтись с ответом, молча спрятал тушечницу на груди, в складках одежды, и удалился, утирая слезы рукавом монашеской рясы.
Сказывают, что отец Сигэхиры, покойный Правитель-инок, как-то раз преподнес Сунскому двору7 много золотого песка, и сунский император прислал ему эту тушечницу в качестве ответного дара. Надпись па тушечнице гласила: «Великому правителю Японии, на мыс Вада».
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПРИМОРСКОЙ ДОРОГЕ
Меж тем решено было отправить Сигэхиру в Камакуру, ибо князь Ёритомо настойчиво требовал доставить пленника к нему в ставку. Сперва Сигэхиру передали из-под стражи Санэхиры Дои в усадьбу Куро Ёсицунэ, а в десятый день третьей луны того же года отправили в Камакуру под охраной Кагэтоки Кадзихары. Уже тогда, когда, пленного, его привезли из западных земель в родную столицу, сердце его сжималось от боли, теперь же, когда ему предстояло миновать заставу Встреч, Аусака, и держать путь на восток, нетрудно понять, что творилось у несчастного на душе!
К берегу Синомия8
вышел пленник, к заросшему яру,
В древние годы Энги
обитал здесь поэт Сэмимару9,
Сын государя Дайго,
нелюбимый, четвертый по счету,
Внемля неистовству бурь,
здесь, бывало, играл он на кото.
Целых три года подряд
приходил сюда некий вельможа
В ясные летние дни
и ненастные зимние тоже.
Ветер ли, дождь или град,
к ветхой хижине шел Хиромаса
И, притаившись в саду,
слушал цитру до позднего часа.
Он же поведал друзьям
три напева, три чудных мотива,
И сохранилась в веках
эта музыка, дивное диво...
Вспомнил предание князь,
о поэте, в лачуге живущем10, —
Снова взгрустнулось ему
о былом, настоящем, грядущем.
Холм Аусака давно
скрыли кручи, туманом одеты.
Гулко копыта гремят
по мосту Карахаси, что в Сэта.
«Жаворонок в вышину
над селением Нодзи взовьется...
Рябью подернута гладь
бухты Сига»11, как в песнях поется...
Вот и Кагами-гора,
что прозвали в народе Зеркальной.
Хира, скалистый хребет,
замаячил над пустошью дальней.
К югу от Хиры свернув,
горных тропок минуя излуки,
Преодолели они
перевал через гребень Ифуки.
И лишь немного спустя
вышли к Фуве, дорожной заставе12.
Да, на заставе приют
каждый путник потребовать вправе,
Но бесприютна душа
на дворе постоялом, в харчевне.
Дело иное привал
у заставы заброшенной, древней.
Где и развалины стен,
и обломки затейливой крыши —
Все навевает печаль,
красотою изысканной дышит.
Будто свой жребий узнать
захотел он у моря Наруми1',
Князь, утирая слезу,
предавался безрадостной думе.
Вот уж и Восемь мостов —
Яцухаси, что в землях Микава.
Здесь к Нарихире14 пришла
этих строчек крылатая слава:
«В шелке китайских одежд...» —
вспомнил князь над бурлящим потоком
И сокрушенно вздохнул
о своем злоключенье жестоком:
«Нити реки меж камней15
разрываются снова и снова.
Так же и сердце мое
разорваться от боли готово!»
Мост Хамана16 перешли.
В шуме ветра меж кронами сосен
Ропот мятущихся волн
был под вечер уныл и несносен.
Ведь не случайно подчас
даже в дни тишины и покоя,
Сумерки душу томят
непонятной, тревожной тоскою...
Так, укоряя судьбу,
исчисляя несчастья и беды.
Прибыл под стражею князь
в небольшое селенье Икэда.
Ночь провели они в доме госпожи Дзидзю; ее мать Юя была здешней хозяйкой дев веселья.
— О диво! — воскликнула Дзидзю, увидав Сигэхиру. — Бывало, в прежние времена, я не смела даже через людей послать ему робкий привет, а теперь он сам очутился здесь, в таком захолустье! — И она преподнесла Сигэхире стихотворение:
В пути истомившись,
найдете вы жалкий ночлег под кровлею ветхой
— о, как нестерпима, должно быть,
тоска по цветущей столице!
Сигэхира ответил стихотворением:
В пути истомившись,
по родине я не грущу —
невольный скиталец,
я знаю, что радостей жизни
не видеть мне в милой столице..
.
— Кто эта женщина? — спросил он. — Изящные стихи!
— Как, неужели вы не знаете? — почтительно отвечал ему Ка-гэтоки. — Князь Мунэмори, глава рода Тайра, пребывающий ныне в Ясиме, в бытность свою правителем здешней земли17 так любил эту женщину, что увез ее с собой в столицу, когда его отозвали назад. Она же все время молила его отпустить ее обратно на родину, потому что здесь оставалась ее престарелая мать. Но князь Мунэмори не соглашался. Тогда она сложила стихотворение, — а было это как раз в начале третьей луны, в пору цветения сакуры:
Что делать, не знаю.
Так жаль расставаться с весной
в столице цветущей, —
но в дальних краях, на востоке,
родные осыпаются вишни...
Тогда князь отпустил ее, и она опять вернулась сюда. Это лучшая поэтесса на всей Приморской дороге!
Дни незаметно текли
и уже их сменилось немало.
Так по пути на восток
середина луны миновала.
Вишня в окрестных горах,
словно снег запоздалый, белела.
В дымке улавливал взор
островов и заливов пределы.
В том безотрадном пути
вспоминал Сигэхира о многом,
Думал о славе былой,
о грядущем уделе убогом...
Мать Сигэхиры, госпожа Ниидоно, сокрушалась, что у сына до сих пор нет потомства, о том же горевала и супруга его Дайнагон-носкэ; обе молились богам и буддам, но молитвы не помогали. Теперь, вспомнив об этом, Сигэхира промолвил:
— Хорошо, что боги не услышали их молитвы! Если б у меня были дети, я страдал бы еще сильнее!
Путь их лежал на восток
через горы, все прямо и прямо.
Там миновали в свой срок
и вершину Сая-Накаяма.
Пленник в бессильной тоске
слезы лил на рукав, понимая —
Больше не видеть ему
несравненного горного края18.
Стежку в Уцунояма
проводил он невидящим взглядом:
Травы укрыли тропу
мрачным темно-зеленым нарядом19.
Двинулись дальше, и вот
за Тэгоси открылся им вскоре
Снежный сверкающий пик
в поднебесном лазурном просторе.
«Что там за круча вдали, —
Сигэхира спросил, — кто мне скажет?»
«В Каи гора Сиранэ», —
отвечали учтивые стражи.
Слезы с ланит отерев,
любовался он дивной картиной
И сочинял про себя
пятистишье в манере старинной:
«Пенять не пристало на то,
что прожита жизнь в заботах бесплодных,
если было тебе дано видеть в Каи пик Сиранэ...»
Через один переход
миновали заставу Киёми.
Фудзи влекла ва восток,
над равниной застывшая в дреме.
С севера встали стеной
Аояма — Зеленые горы.
Сосны там пели меж скал,
расточая на ветер укоры.
С юга морей синева
пролегла без конца и без края.
Мерно катились валы,
на прибрежный песок набегая.
На Асигара-горе
поклонились святилищу бога,
Что сочинил эту песнь,
знаменитую прелестью слога:
«Если б любовью жила,
Исхудала бы, верно, в разлуке —
Стало быть, сердцу ее
Незнакомы любовные муки...»20
Вот уж давно позади
речка Марико, лес Коюруги,
Оисо и Коисо —
бухты, славные в здешней округе,
Яцума, дол Тогами,
мыс Микоси в убранстве тумана...
О как немного уже
остается до вражьего стана!
7 ГОСПОЖА СЭНДЗЮ
Князь Ёритомо без промедления встретился с Сигэхирой.
— Да, я принял решение успокоить гнев государя и смыть позор с имени моего покойного отца ёситомо, — сказал он. — Для этого вознамерился я разгромить весь дом Тайра, но вот уж никак не думал, что доведется встретить вас здесь, в Камакуре, в положении пленника! Если и дальше так пойдет дело, то, пожалуй, и с князем Мунэмори, ныне пребывающем в Ясиме, тоже здесь повидаюсь... Скажите, как случилось, что вы загубили храмы в Наре, Южной столице? Совершилось ли это по приказу покойного Правителя-инока или вы сами приняли такое решение в пылу сражения? То было страшное преступление!
— Прежде всего скажу о сожжении Южной столицы... — отвечал Сигэхира. — Это случилось не по велению Правителя-инока и не по моему личному безрассудству. Я отправился в Нару, чтобы усмирить непокорных монахов и положить конец их бесчинству, и тут неумышленно вышло так, что храмы сгорели; я не в силах был этому помешать. В давние времена обе наши семьи, Минамото и Тайра, соревновались в усердном служении трону, но потом счастье отвернулось от Минамото — это известно, не стоит сейчас вновь вспоминать былое... А наше семейство, напротив, начиная с годов Хогэн и Хэйдзи, постоянно усмиряло врагов государя и было за это осыпано монаршими милостями сверх меры. Промолвлю с благоговением — через августейшую государыню-мать мы породнились с самим императором! Свыше шестидесяти человек из нашего рода удостоились высоких придворных званий; словами не описать, как благоденствовало и процветало наше семейство в эти последние двадцать лет! Но теперь и от нас отвернулось счастье, и вот я здесь, перед вами, пленный... Говорят, будто тот, кто истреблял врагов государя, удостоится милости трона до седьмого колена... Неправда, тысячу раз неправда! На наших глазах Правитель-инок не однажды, не дважды рисковал жизнью ради спокойствия государя, однако счастье длилось только при его жизни... Кто мог думать, что потомкам его выпадут на долю такие беды?! С тех пор как настал конец счастливой нашей судьбе и нам пришлось покинуть столицу, я был уверен, что костям моим суждено лежать непогребенными где-нибудь в долинах или в горах или память обо мне поглотят волны морские, омывающие западные земли нашей страны... Но уж никак не думал, что доведется очутиться здесь, на востоке... С горечью помышляю о жестокой судьбе моей, предначертанной еще в прошлых рождениях! Но из книг достоверно известно, что иньский властитель Тан был заключен в темницу Ся-тай21, а чжоуский правитель Вэнь-ван томился в заключении в Юли...22 Стало быть, даже в глубокой древности такое случалось... А уж в наше гиблое время, когда приблизился конец света, тем более возможна такая участь! Пасть от руки врага в плену — не позорная смерть для воина! Прошу вас об единственной милости — велите поскорей отрубить мне голову! — и, сказав это, он умолк и больше не произнес ни слова.
— Доблестный воин! — со слезами на глазах воскликнул Кагэ-токи, услышав речь Сигэхиры, и все сидевшие в ряд самураи, преисполненные сочувствия, увлажнили слезами рукава своих боевых кафтанов.
Князь Ёритомо тоже был тронут.
— Мне и во сне не снилось считать дом Тайра моим личным врагом, — сказал он. — Я всего-навсего повинуюсь приказаниям государя-инока! — И так как он был уверен, что монахи Нары, Южной столицы, без сомнения, потребуют выдать им Сигэхиру, виновника гибели святых храмов, то временно отдал его под надзор Мунэмоти, жителя земли Идзу, — точь-в-точь как в преиспод-
ней десять властителей ада каждые семь дней передают грешника из рук в руки для новых мучений!
Но у этого Мунэмоти было доброе сердце, он жалел Сигэхиру и не обращался с ним жестоко, напротив, всячески ухаживал за пленным. Истопив баню, он предложил ему искупаться. «За время пути я весь покрылся потом и грязью, — подумал Сигэхира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97