Как жаль, что приходится расставаться!
Тут самообладание изменяет ему, и он плачет. Впрочем, может быть, виною тому хмель?.. А о госпоже Оомия и говорить нечего: глядя на Гэндзи, ставшего за эти годы еще прекраснее и величественнее, она вспоминает свою ушедшую дочь, тяжкие вздохи теснят ее грудь, а по щекам текут слезы. Видно, не зря считают, что рукава монашеского платья промокают быстрее других.
Как ни благоприятствовали тому обстоятельства, Великий министр не стал говорить о Тюдзё. Ему показалось неучтивым заводить разговор о деле, в котором министр Двора, по его мнению, проявил некоторое недомыслие.
Тот же не решился заговорить первым; так и осталась меж ними недоговоренность.
– Мне следовало бы проводить вас, но я боюсь обеспокоить ваших домочадцев своим внезапным появлением, – говорит министр Двора. – Как-нибудь я нарочно приеду к вам, чтобы отблагодарить за честь, которую вы изволили оказать нам своим сегодняшним посещением.
Напоследок Гэндзи берет с него обещание:
– Я рад, что состояние больной оказалось лучше, чем предполагалось, так что прошу вас непременно пожаловать ко мне точно в назначенный день.
Наконец оба министра удаляются, окруженные пышными свитами. Сыновья министра Двора и приближенные его терялись в догадках:
– О чем же они говорили? Они давно не виделись и, кажется, остались вполне довольны друг другом…
– Возможно, речь снова шла о передаче каких-то дел?
Столь превратно толкуя увиденное, они и представить себе не могли истинной причины этой встречи.
Неожиданная новость озадачила и взволновала министра Двора. Должен ли он немедленно перевезти девушку к себе, открыто признав своей дочерью? Трудно было поверить, чтобы Великий министр взялся опекать ее, руководствуясь исключительно бескорыстными соображениями и не имея никаких тайных намерений. Скорее всего и признание его было обусловлено тем, что, попав в затруднительное положение, он боялся стать предметом пересудов. Очевидно, не желая навлекать на себя гнев живущих в его доме особ, он не решался вводить девушку в их круг и не знал, как с ней поступить. Все это, конечно, досадно, но вряд ли подобные обстоятельства способны умалить достоинства девушки. Да и посмеет ли кто-нибудь пренебречь его дочерью лишь потому, что она какое-то время жила в доме Гэндзи? Вот только что скажет нёго Кокидэн, если Великий министр в самом деле пожелает отправить свою воспитанницу на службу во Дворец? Но можно ли противиться его воле?
Разговор этот состоялся в Первый день Второй Луны.
Шестнадцатый день, на который приходился в том году праздник Другого берега, был сочтен наиболее благоприятным для проведения церемонии Надевания мо. Предсказатели заявили, что в ближайшее время лучшего дня ожидать нечего, а как состояние старой госпожи не ухудшалось, в доме на Шестой линии поспешно приступили к приготовлениям. Зайдя по обыкновению своему в Западный флигель, Великий министр подробно рассказал девушке о разговоре с ее отцом и посоветовал, как лучше вести себя во время церемонии.
«Родной отец и тот не мог быть заботливее», – подумала она, однако весть о предстоящей встрече с министром Двора обрадовала ее чрезвычайно. Затем Гэндзи втайне сообщил обо всем Тюдзё.
«Невероятно! – подумал тот. – Впрочем, тогда многое становится понятно». Перед его мысленным взором возник прелестный образ девушки из Западного флигеля, и даже та, жестокая, была на время забыта. «О если б я догадался раньше…» – посетовал он на свою несообразительность, но тут же опомнился: «Нет, все равно я не должен даже думать об этом!» Похвальное благонравие!
Наконец настал назначенный день, и из дома на Третьей линии явился тайный гонец. Шкатулка для гребней, равно как и содержимое ее, поражала изяществом, тут же было и письмо.
«Я намеревалась воздержаться от поздравлений, зная, что слова ничтожной монахини вряд ли принесут удачу, но, подумав, что могла бы послужить Вам примером долголетия… Я была искренне растрогана, узнав обо всем. Надеюсь, что не обидела Вас, открыв свои чувства? Мне ни в коем случае не хотелось бы вызвать Ваше неудовольствие…
Шкатулку для гребней
Та ли, другая крышка
Прикрывала когда-то…
Всегда она будет со мною,
Невозможно нас разлучить…»
Все это было написано неверным стариковским почерком. Великий министр, зашедший в Западный флигель, дабы отдать последние распоряжения, увидел письмо.
– Какое трогательное послание! Даром что написано в старинном стиле. Да, это ее рука… Но как она дрожит! В былые дни госпожа Оомия прекрасно владела кистью, но с годами и почерк будто состарился, – сказал он и еще раз прочел письмо.
– В этой песне все так или иначе связано со шкатулкой для гребней. Нет почти ни одного лишнего знака… А ведь добиться этого непросто, – добавил он, улыбаясь.
Богатые дары принесли от Государыни-супруги. Среди них – белое мо, китайское платье, полное парадное облачение, украшения для прически и изысканнейшие китайские благовония в особых горшочках.
Обитательницы дома на Шестой линии, каждая по своему вкусу, подготовили для юной госпожи разнообразные наряды, а для прислуживающих ей дам – гребни и веера. Все дары оказались настолько хороши, что трудно было отдать чему-то предпочтение. Каждая постаралась превзойти соперниц, и плоды их усилий были великолепны.
Слух о поспешных приготовлениях к церемонии дошел и до Восточной усадьбы, но жившие там дамы пропустили его мимо ушей, полагая, что по положению своему не вправе приносить поздравления. И только дочь принца Хитати, особа на редкость педантичная и по старомодности своей полагавшая для себя обязательным участие в такого рода церемониях, подумала: «Могу ли я пренебречь столь важным событием?» – и поспешила приготовить подобающие случаю дары. Ну разве она не трогательна?
Она отправила юной госпоже зеленовато-серое хосонага, хакама цвета «опавших каштанов», столь любимого в древние времена, и затканное узором из градин коутики, бывшее когда-то лиловым, но совсем выцветшее. Все это она уложила в превосходные ларцы, которые тщательно обвязала тканью. А вот что она написала:
«Я не имею чести быть знакомой с Вами, а потому чувствую себя крайне неловко, но в такой день и я не смогла остаться в стороне. Боюсь, что дары мои покажутся Вам ничтожными. Раздайте же их Вашим дамам…»
Словом, письмо было вполне приличным.
Взглянув же на платья, Гэндзи покраснел: «Какой позор! Опять она за свое!»
– Удивительно старомодная особа! – сказал он. – Таким затворницам лучше вовсе не принимать участия в мирских делах. Право, стыдно за нее… И все же прошу вас ответить, иначе она обидится. Покойный принц так баловал ее, а теперь все ею пренебрегают. Жаль бедняжку.
К рукаву платья была прикреплена записка с песней обычного содержания:
«О горькой судьбе
Вздыхаю я снова и снова.
Мой китайский наряд!
Неужели твои рукава
Никогда моих не коснутся?»
Почерк ее, и прежде дурной, за это время изменился к худшему, став еще более твердым, размашистым и угловатым. Как ни раздражен был министр, он не мог упустить случая позабавиться.
– Видно, долго трудилась она над этой песней! Теперь ей и помочь некому. Нелегко же ей приходится… Отвечу я сам, хоть и обременен делами сверх меры.
«Вы проявляете заботливость, на которую мало кто способен. И все же было бы лучше, если бы Вы не утруждали себя, – довольно сухо написал он. -
О китайский наряд –
Ты сказала, но слышу я снова:
Мой китайский наряд!
Сколько можно еще твердить:
О китайский, китайский наряд…»
– Хорошо зная пристрастия этой особы, я постарался угодить ее вкусу, – объяснил он, показав песню девушке. А она ответила, пленительно улыбаясь:
– Бедняжка! По-моему, вы просто смеетесь над ней.
Но довольно, я и так слишком часто отклоняюсь от основного предмета своего повествования.
Министр Двора, прежде не проявлявший никакого интереса к церемонии, после неожиданного признания Гэндзи стал с нетерпением ждать назначенного дня и, когда он наконец наступил, приехал в дом на Шестой линии одним из первых.
Благодаря стараниям Великого министра было подготовлено все, что полагается, даже более того. Подобные церемонии редко проводятся с таким размахом. Увидев в том еще одно проявление великодушной заботливости Гэндзи, министр Двора почувствовал себя растроганным, но одновременно усилились и его сомнения.
В стражу Свиньи министра Двора провели за занавеси. Сиденья, подготовленные для почетных гостей, поражали редкостным изяществом, а вся полагающаяся по обычаю утварь была чрезвычайно тонкой работы.
Тут же подали изысканнейшее угощение. Светильники горели сегодня куда ярче обыкновенного, и с гостем обращались с особой предупредительностью.
Министру Двора очень хотелось увидеть дочь, но в ту ночь это было бы сочтено нарушением приличий.
Когда он завязывал шнурки мо, сильнейшее волнение отражалось на его лице. И хозяин сказал:
– Сегодня нам не следует говорить о прошлом. Прошу вас вести себя так, будто вам ничего не известно. Перед этими людьми, не знающими о нашей тайне, мы ни в чем не должны отступать от заведенного порядка.
– О, вы совершенно правы, у меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность, – ответил министр Двора и, подняв чашу с вином, продолжал:
– Ваше великодушие поистине безгранично, и благодарность моя не имеет пределов. Но могу ли я не упрекнуть вас за то, что вы изволили так долго оставлять меня в неведении?
Как не корить
Тебя за жестокость, рыбачка?
Под сенью утеса
Ты скрывалась, пока не опутали
Травы морские твой стан… (244)
И министр Двора заплакал, не в силах более сдерживаться. Девушка, видя рядом с собой двух столь важных особ, совсем растерялась и не могла вымолвить ни слова. Вместо нее ответил Гэндзи:
– Случайной волной
Прибило к скалистому берегу
Травы морские.
Казалось мне – рыбаки
Их не станут разыскивать здесь…
Право, неразумно упрекать меня теперь…
– О, я согласен с вами во всем, – сказал министр Двора. А что ему еще оставалось?
В тот день в доме на Шестой линии собралась вся столичная знать, не говоря уже о принцах крови, которые пришли все без исключения.
Многие из собравшихся испытывали к девушке нежные чувства, и от их внимания не укрылось, что министр Двора зашел за занавеси и довольно долго там оставался. «Что бы это значило?» – недоумевали они. Из сыновей министра Двора только То-но тюдзё и Бэн-но сёсё знали правду, да и то лишь в общих чертах. Горько им было отказываться от тайных мечтаний, но могли ли они не радоваться?
– Хорошо, что я не успел открыть ей своих чувств, – прошептал Бэн-но сёсё.
– Трудно проникнуть в намерения Великого министра! – говорили остальные.
– Может быть, он собирается и с ней поступить так же, как с нынешней Государыней-супругой?
Услыхав их пересуды, Гэндзи сказал министру Двора:
– Я бы посоветовал вам некоторое время проявлять предельную осторожность, дабы избежать неблагоприятных толков. Только люди, не обремененные высоким званием, могут, совершенно не считаясь с приличиями, вести себя так, как им заблагорассудится. Нам же с вами приходится постоянно помнить о мнении света. Не будем же торопить события, пусть люди постепенно привыкнут…
– Я сделаю все, что вы пожелаете, – ответил тот. – Вы изволили принять такое участие в судьбе моей дочери, окружили ее столь милостивыми заботами… Это еще раз говорит о том, что между нашими судьбами существует связь, уходящая корнями в далекое прошлое.
Министр Двора получил богатые дары. Не менее щедро были вознаграждены и прочие участники церемонии, причем, несмотря на то что правилами строго установлено, кому какие награды полагаются, Великому министру удалось, введя некоторые новшества, добиться невиданной доселе роскоши.
Поскольку сначала министр Двора отказался от участия в церемонии под предлогом болезни госпожи Оомия, решено было ограничиться самой скромной музыкой.
Принц Хёбукё решил лично обратиться к Великому министру с просьбой.
– Поскольку теперь нет никаких препятствий… – сказал он.
– Государь изъявил желание взять ее во Дворец. Я могу дать вам решительный ответ только в том случае, если получу высочайшее согласие, – ответил Великий министр.
Министр же Двора, видевший дочь лишь мельком, только и думал о том, как бы разглядеть ее получше. Разумеется, не будь она хороша собой, Гэндзи вряд ли окружил бы ее такими заботами, и все же… По крайней мере стал наконец понятным тот давний сон. Одной лишь нёго Кокидэн он подробно рассказал обо всем.
Как ни старался министр Двора сохранить происшедшее в тайне, слухи распространились весьма быстро – люди ничему не отдаются с такой охотой, как злословию, так уж устроен мир. Дошли слухи и до той невежественной особы, которая тоже называла себя дочерью министра Двора.
Придя к нёго Кокидэн, когда у той были в гостях То-но тюдзё и Бэн-но сёсё, она заявила довольно бесцеремонно:
– Говорят, господин изволил обзавестись еще одной дочерью. Вот счастливая! Редко кому выпадает на долю такая удача. Только подумайте, два столь важных лица заботятся о ней. А ведь ее мать, кажется, была довольно низкого происхождения.
Нёго, смутившись, не нашла, что сказать.
– Что ж, наверное, она достойна внимания, – ответил То-но тюдзё. – А собственно, откуда у вас такие сведения? На вашем месте я бы не стал открыто повторять чьи-то сплетни. Вас могут услышать дамы, а среди них есть особы весьма несдержанные на язык…
– Ах, замолчите, я и без вас все знаю! – возмутилась девушка. – Ее прочат на место найси-но ками. Неужели вы думаете, что я стала бы прислуживать у вас в доме, если бы не надеялась с вашей помощью добиться чего-нибудь подобного? Ведь я выполняю обязанности, которые не поручают даже простым прислужницам! Ну не жестоко ли это?
Все засмеялись:
– О, мы ведь и в самом деле собирались заявить о своем праве на освободившееся место в отделении Дворцовых прислужниц!
– Только стоит ли так открыто выказывать свою заинтересованность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46