"Чудно, - думает Кукша, - сам привел туда, где его удобно убить!"
- О нашем разговоре никто никогда не услышит, хорошо?
Юродивый смотрит на Кукшу, на дне глубоких глазниц светятся бледно-голубые глаза, кажется, будто они видят насквозь.
Кукша кивает. Молчать - это ему не в труд, жизнь не приучила его к болтливости. Недаром его уже давно никто не называет иначе, как Немым.
Кукша с удивлением слушает голос Андрея Блаженного, никогда в жизни он не слышал такого голоса. Он почти ничего не понимает из того, что говорит юродивый, только слушает, как звучит его речь. Разве есть еще на свете голос, в котором бы звучало столько мягкости и доброты? Может быть, только голос матери был столь же мягок и добр, когда Кукша был совсем маленький и она склонялась над его деревянной колыбелью. Но голос юродивого вместе с тем не похож на голос матери.
- Да ты ничего не понимаешь из того, что я говорю! - восклицает Андрей Блаженный. - Ты плохо знаешь по-гречески?
Кукша кивает. Да, он плохо знает по-гречески. Его никто никогда не учил слушать такие диковинные речи. Если бы не Антиох, большой любитель поговорить, Кукша, наверно, и вовсе не выучился бы греческому.
- Ты скиф? - спрашивает юродивый и вдруг заговаривает с Кукшей на его родном языке.
Да, Кукша слышит родную речь, хотя она и отличается несколько от той, что звучала в Домовичах. Иногда в речи Андрея мелькают греческие слова, и Андрей, если видит, что они непонятны Кукше, объясняет их.
Однако и теперь до Кукши туго доходит смысл того, что говорит Андрей Блаженный - потому ли, что Кукша отвык от родной словенской речи, или потому, что его завораживает голос юродивого.
Кукше хочется плакать. Ни боль, ни страх, ни отчаяние ни разу не выдавили из него слезинки с тех пор, как он плакал от злости и бессилия, колотя могучего Свавильда в сенях родного дома. Он думал, что совсем уже закаменел. И вот слезы неудержимо текут из его глаз по щекам и щекочут в носу. Он знает, что не мужское это дело - плакать, ему стыдно, но он не может остановиться.
Увидев на его лице слезы, юродивый замолкает. Он смотрит на Кукшу спокойно, без удивления и гладит его по голове.
И тут Кукшу окончательно прорывает. Он валится на землю ничком и разражается рыданиями. Он яростно грызет жесткую траву, в рот ему набивается песок. Плач Кукши мало схож с человеческим плачем, скорее он напоминает вой и рычание раненого зверя. Да, сказать по правде, не звериной ли жизнью живет этот юноша?
Над ним яркой синевой сияет прекрасное враждебное небо, под ним чужая враждебная земля, во рту у него жесткая трава чужой земли, и нет у него на земле приюта, ибо дом его где-то на другом конце земли, и он никогда его не увидит. Ничего нет на свете нужнее родного дома и ничего нет недоступнее!
- Блаженны плачущие, ибо они утешатся, - тихо, самому себе, говорит юродивый, - блаженны чистые сердцем, ибо взглянут на небо и увидят его.
- Я хотел тебя убить! - вдруг кричит Кукша.
- Знаю, юноша, - Ласково отвечает юродивый, - ничего, хотел и расхотел.
- Это я утащил у тебя плащ!
- Знаю, юноша, - говорит Андрей, - зато теперь ты не пожалеешь для меня последней рубашки.
"А ведь это правда!" - удивленно думает Кукша. Мало-помалу он затихает, и Андрей говорит ему:
- Нельзя тебе возвращаться к Рябому.
Андрей наклоняется и поднимает с земли ломик, завернутый в мешковину.
- Это тебе больше не понадобится.
Он кидает ломик через ручей в зыбкую грязь, и его начинает медленно засасывать.
Кукшу пронзает догадка: до этого мгновения юродивый предоставлял ему возможность убить себя!
Андрей ведет Кукшу вдоль ручья, потом они поднимаются по склону оврага, и Андрей показывает Кукше неглубокую рытую пещеру, из-за кустарника невидимую постороннему взгляду.
- Жди меня здесь, - говорит Андрей Блаженный и куда-то уходит.
Глава четырнадцатая * АФАНАСИЙ
Кукшу приютил друг Андрея Блаженного молодой набожный горожанин Афанасий. Отец Афанасия богат, занимает высокую придворную должность, перед Афанасием открыта завидная возможность службы при дворе и продвижения вверх по лестнице чинов, но он не стремится в залы царского дворца, он погружен в раздумья о смысле жизни, в изучение богословских и философских сочинений.
Афанасий посещает беседы у патриарха Фотия, где собираются наиболее ученые и склонные к размышлению царьградцы и куда приезжают просвещенные люди даже из отдаленных провинций. В этом кругу избранных Фотия признают самым умным и образованным человеком империи. Несмотря па юный возраст Афанасия, патриарх нередко удостаивает его беседы наедине.
Сам Афанасий считает себя учеником Андрея Блаженного. Впервые он увидел юродивого случайно на Хлебном торгу: Афанасий и его друг Патрокл куда-то торопились, и вдруг внимание Афанасия привлек нищий, раздававший милостыню. Потом Афанасий снова встретил юродивого, на этот раз Афанасий был один, никуда не спешил и заговорил с юродивым. Этот человек потряс его душу. Афанасий и Андрей Блаженный подружились. Время от времени они видятся и подолгу беседуют где-нибудь в укромном месте - зазвать Андрея Блаженного домой Афанасию удается очень редко.
В доме Афанасия с рабами обращаются хорошо. Пища у них простая, но добротная. Афанасий ест то же, что и рабы его отца. В пост он никогда не позволяет себе съесть скоромное и следит, чтобы рабы тоже постились. К рабам он обращается не иначе, как "сударь". Время от времени он собирает их в своей спальне для благочестивых бесед. Узнав, что Кукша некрещеный, но хотел бы креститься, Афанасий стал заниматься с ним особо.
С самого начала Афанасий проникся дружеским участием к Кукше. Да и как могло быть иначе, если Кукшу привел к нему Андрей Блаженный? Афанасий часто беседует с Кукшей и даже учит его грамоте. Беседы у них не только о божественном, они разговаривают обо всем на свете. Афанасий смотрит на Кукшу, как на живое чудо, ведь Кукша за свою короткую жизнь успел повидать столько стран, сколько видел не всякий бывалый купец-мореход. Сам Афанасий прожил лет на пять больше Кукши, а еще не выезжал за пределы царьградских окрестностей. Он расспрашивает Кукшу о неведомых краях, ему любопытно, что тамошние жители едят и как одеваются, в каких домах живут и в какого бога веруют.
Особенно удивительной страной кажется Афанасию родина Кукши. Подумать только, там чуть ли не полгода землю покрывает глубокий снег и стоит такой мороз, что по рекам ездят на конях совершенно так же, как по дорогам! И все ходят в меховой одежде, тогда как здесь меха носят только богатые люди, да и то больше для украшения, чем по нужде.
А сколько там изводят дров, ведь, по словам Кукши, топят непрерывно! Правда, Кукша говорит, что с дровами дело обстоит просто, покупать их не надо, потому что кругом леса без конца и края.
В самые холодные дни в лесу слышно, как от мороза трещат деревья. Страшно подумать о такой лютой стуже! В Царьграде одного дня столь суровой зимы было бы достаточно, чтобы тысячи бездомных, подобных Андрею Блаженному, погибли все до единого!
Не нравится Афанасию, что в северных странах до сей поры поклоняются деревянным или каменным богам. В ужас и негодование повергает его то, что в жертву этим богам приносят людей. Он поражается глубине человеческого заблуждения. Эти северяне простодушно почитают истинным бога, который может потребовать человеческой крови, тогда как на деле истинный бог не только не принимает кровавых человеческих жертв, но и самого себя принес в жертву ради людей.
Немало дивится Афанасий тому, что Кукша в свои годы уже бывалый воин и участвовал в настоящих битвах. Когда Кукша рассказывает об убийстве Свавильда, Афанасий взволнованно восклицает:
- Видит бог, ты, язычник, поступил тогда как настоящий христианин!
Кукша спрашивает, почему не видать Андрея Блаженного. Разве нельзя как-нибудь помочь этому несчастному, чтобы хоть теперь, когда на дворе зима, он не ходил нагишом и не ночевал, где придется. Афанасий смущается и, поколебавшись, говорит:
- Твой вопрос повергает меня в замешательство, ибо Андрей в свое время взял с меня слово никому не рассказывать о нем правды. Но тебе, раз он сам тебе открылся, я могу и даже должен, мне кажется, кое-что о нем сказать. Это такой человек, которому мы не можем ничего дать, дать может только он нам. Понимаешь?
Кукша не понимает, но кивает головой.
- Так вот. Когда-то я просил его поселиться у нас. Мы богаты, мой отец - добрый и благочестивый человек, он не стал бы чинить мне препятствия в таком деле. Мне ничего не стоило приютить Андрея, если бы он захотел этого. Но он со своей обычной веселой кротостью отказался. И мне стало стыдно. Я ведь и раньше понимал, что его жизнь - это не просто жизнь, а подвижничество, ведь я знаю, что в свое время он добровольно оставил вполне благополучное существование. Но нам, обычным людям, так трудно преодолевать свои обычные понятия!
Если Афанасию трудно, то Кукше и подавно Он с отчаянием думает, что ему, например, никогда не постичь удивительного христианского учения. Он спрашивает:
- А Христос поможет мне вернуться на родину, когда я приму святое крещение?
- Как ты, однако, привязан к родной земле! - удивляется Афанасий. Впрочем, оно и понятно, здесь ты несчастный раб, отверженное существо, не мудрено, что ты стремишься сердцем туда, где тебе жилось лучше.
Помолчав, Афанасий спрашивает:
- Скажи, а если ты станешь свободным гражданином Византийской империи, неужто ты по-прежнему будешь рваться из этой благословенной страны на свою засыпанную снегами родину?
Кукша в затруднении, он не знает, что отвечать. Ведь ему неизвестно, что значит быть свободным гражданином Византийской империи.
- Через несколько месяцев, я думаю, это станет тебе известно, задумчиво говорит Афанасий. - Недаром господь послал тебе Андрея Блаженного.
Видя недоумевающий взгляд Кукши, Афанасий словно спохватывается:
- Больше я тебе пока ничего не скажу, я и так сегодня наговорил слишком много.
Глава пятнадцатая * СНОВА РЯБОЙ
Для домочадцев Афанасия Кукша - новый раб, купленный Афанасием для личных услуг. Кукше не надо больше притворяться немым, он должен лишь скрывать, что живет в Царьграде уже давно. Сицилийские сарацины, у которых купил его Афанасий, привезли его только что, а по-гречески он выучился еще в Сицилии
Перемена в жизни Кукши столь разительна, что иногда ему не верится, что это явь, а не сон. Он содрогается при воспоминании о своей недавней жизни. Афанасий даже обронил, что Кукша через несколько месяцев станет свободным. Неужто это возможно? А может, Кукше просто послышалось? Ему этого не проверить - у него нет привычки переспрашивать.
Благодарный Кукша изо всех сил старается, чтобы от него в доме был прок: колет дрова для очага, раздувает угли в жаровнях, рубит мясо, метет полы и лестницы. Слуги, видя его усердие, беззастенчиво сваливают на него свои обязанности, но ему это нисколько не в тягость.
Афанасий запретил поручать Кукше какие-нибудь дела вне дома. Он объяснил свое запрещение боязнью, как бы Кукша не заблудился. Однажды в отсутствие Афанасия повар велел Кукше сбегать в зеленную лавку понадобилось несколько пучков сушеных пахучих трав. Он напутствовал Кукшу:
- Не бойся, заблудиться тут негде. Выйдешь из ворот, поверни направо и так иди все прямо, никуда не сворачивай. В конце улицы будет торговая площадь. Там глянешь опять направо и сразу увидишь зеленную. Назовешь своих господ и скажешь, что я тебя прислал. Возьми что надо - и назад. Главное, не зевай по сторонам и ни с кем не болтай.
Кукша давно уже носа не высовывал за ворота, и для него стало привычным уютное чувство безопасности. И вот он снова на улице. Она ему хорошо знакома, как и большинство улиц и площадей Царьграда. Знает он и зеленную лавку - когда-то он подбирал возле нее гнилые плоды. На той самой торговой площади, куда он сейчас идет, его выследил Рябой, когда Кукша подобрал упавшую жареную рыбу. Кукша идет торопливо, пугливо озирается, во всех мужчинах большого роста ему чудится Рябой.
Выйдя на торг, он поворачивает к зеленной лавке и натыкается на Рябого. Мгновение Кукша стоит в замешательстве, соображая, в какую сторону лучше бежать. Этого достаточно, чтобы Рябой железной хваткой вцепился в него. На лице Рябого злобное торжество. Отстранив Кукшу на расстоянии вытянутых рук и склоняя голову то направо, то налево, Рябой разглядывает его.
- Ты, я вижу, принарядился, - насмешливо говорит Рябой, - прямо жених! - И добавляет примирительно: - Петр все спрашивает, куда, мол, девался Немой? А я не знаю, что и отвечать. В темнице, думаю, бедняга, а может, торговцы убили сердечного. А ты, слава богу, жив, здоров и на воле! Ну, рассказывай, куда ты запропастился?
Кукша не отвечает, и Рябой начинает сердиться:
- Что? Сорвал хороший куш и решил жить сам по себе, а Рябого по боку?
Кукша продолжает молчать, и Рябой разражается упреками:
- Кто тебя подобрал, когда ты подыхал с голоду? Кто тебя кормил? Кто ремеслу выучил? Кто? Ну, отвечай же, неблагодарная тварь!
Невесть почему, Кукше вдруг приходит в голову изобразить немого. Глядя прямо в глаза Рябому, он корчит дурацкую рожу и нечленораздельно мычит.
- Ах ты, скифский пес! - шипит Рябой и так сжимает Кукшииы плечи, что, кажется, вот-вот захрустят кости. - А ну, пойдем в сторонку, потолкуем!
Но сейчас Кукша не сдается так просто, как в тот раз под лестницей в переулке, где днем и ночью горят фонари. Тогда от голода у Кукши темнело в глазах, если он наклонялся, а теперь не темнеет.
Кукша резко падает вперед. Плечи его высвобождаются, в клешнях Рябого остается только Кукшина шерстяная накидка. Кукша ударяет его головой в живот, вернее, в то место, где кончается грудная клетка. Рябой охает и, скорчившись, хватается за живот. Он пробует что-то сказать или крикнуть и не может. Кукша вырывает у него из рук свою накидку и бросается в толпу.
Некоторые праздные люди, видевшие, как он боднул Рябого и что-то вырвал у него, пытаются задержать Кукшу, но они действуют вяло, потому что у пострадавшего не слишком почтенный вид:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13