Слыханное ли дело!
Один из его товарищей, тот, что потрезвее, пробует переменить разговор:
- Говорят, во Фракии опять ничего не уродится. Все как есть сгорело!
Но пьяный не унимается, он перебивает своего товарища:
- Нет, что бы там ни говорили про его отца, но Феофил действительно был царь! Покойник тоже переодевался и ходил по городу, но зачем? Он самолично блюл справедливость, следил, чтобы торговцы не вздували цен, не обманывали бедняков! А этот что?
Ему кажется, что он говорит тихо, но на самом деле он почти кричит. Наиболее трезвый из собутыльников пытается утихомирить не в меру разговорившегося товарища.
- Тише ты! - шипит он и опасливо оглядывается на Рябого.
Рябой делает вид, что поглощен вылавливанием мухи из чаши с вином и не слышит разговора. Ему известен болтливый посетитель, он здешний, из завсегдатаев, его не надо выслеживать, узнавать, где он живет. Нужно лишь запомнить лица собутыльников. Потом Рябой сообщит об участниках предосудительного разговора Мустафе, на котором, как на всех кабатчиках, лежит обязанность осведомлять власти о настроениях среди посетителей.
Во втором часу ночи [В восемь часов вечера по нашему времени.], как велит градской эпарх, управитель Царьграда, Мустафа закрывает заведение. Посетители неохотно покидают подвал, некоторых Рябому приходится подталкивать к выходу. Наконец кабак пустеет, и Мустафа запирает дверь на засов. Он гасит лишние светильники, оставляя один огарок сальной свечи. Рябой рассказывает Мустафе о посетителе, произносившем опасные речи.
- Который? - спрашивает Мустафа. - Рубец на висок? Феофан зовут? Хорошо, дорогой! Он у меня уже есть заметка.
Мустафа давно живет в Царьграде, но чисто говорить по-гречески так и не выучился.
- Кто слушал, запомнил? - продолжает он.
- Уж не без того! - отвечает Рябой и в свою очередь задает вопрос: - А как дела с тем, который болтал, что-де его царственность законопатила в монастырь свою мать и сестер?
- А! - улыбается Мустафа. - Он уже площадь Пелагий [Во рву на площади Пелагия хоронили казненных преступников.], дорогой!
Но вот друзья переходят к делам более насущным.
- Что даешь, дорогой? - спрашивает Мустафа.
- Нынче бедновато, - отвечает Рябой и достает из сумы плащ Андрея Блаженного.
Кабатчик долго щупает плащ, подносит поближе к свету.
- Почем хочешь, дорогой?
Рябой набирает в грудь побольше воздуху и говорит, махнув рукой:
- Ладно уж, чего там! Давай два милиарисия [Милиарисий - византийская серебряная монета. Равен 24 оболам.], чтобы не торговаться, и делу конец!
Мустафа присвистывает и изумленно поднимает брови.
- Два милиарисий за этот старье? Крест на тебе нет!
- Ну, а твоя цена какая? - осторожно спрашивает Рябой. Он не отрываясь глядит на Мустафу.
- Ешь мой кровь, забирай двадцать обол!
- Ишь ты какой добрый! Да за двадцать оболов я лучше сам изношу!
- Износи, дорогой! - улыбается Мустафа.
- Ну уж ладно, - примирительно говорит Рябой, - давай полтора милиарисия, и по рукам!
- Совсем с ума сошел! - восклицает Мустафа. - Получай милиарисий, отдавай плащ! Не хочешь, получай плащ, отдавай милиарисий.
Рябой соглашается на милиарисий, Мустафа снова щупает плащ, протягивает Рябому серебряную монету и весело говорит:
- Баба придет, кричит: Мустафа - упырь! Опять придет кричать, скажу: зачем Мустафа - упырь? Рябой - упырь, Мустафа не упырь!
В дверь стучат: тук, тук, тук-тук-тук, тук, тук, тук-тук-тук... Это условный стук. Рябой идет к двери и отодвигает засов. Входит Кукша. Рябой оттопыривает край Кукшиной сумы, запускает в нее руку, выкладывает на стол шелковый женский покров и мягкие, расшитые золотом сарацинские туфли. Еще он достает из Кукшиной сумы небольшую, туго набитую деньгами мошницу, но ее он на стол не кладет, а сразу прячет. Рябой доволен: его раб не зря провел день.
Видно, что Кукша здесь не в первый раз, он, не спрашиваясь, идет к затухающему очагу, над которым висит лоснящийся от сажи котел. В котле еще слышно ленивое бульканье. Кукша наваливает себе полную глиняную миску густой бобовой похлебки и, обжигаясь, жадно ест.
Рябой не морит Кукшу голодом - не потому, что у него доброе сердце или он хорошо усвоил евангельские поучения о любви к ближнему. Просто его слуге, чтобы исправно служить, необходимы сила и проворство, а от голода, как известно, человек слабеет и становится вялым.
До сих пор Рябой сам занимался воровством, прирабатывая к подаяниям. Теперь у него совсем другая жизнь. Зачем ему воровать? За это могут избить или, еще хуже, бросить в темницу. Теперь для него ворует беглый скифский раб. Дело чистое. Немой, надо думать, не скоро попадется - больше всего на свете он боится угодить в лапы к стражникам. А когда он все-таки попадется, это ничем не грозит Рябому. Какое отношение имеет почтенный царьградский нищий к беглому скифскому рабу? Да мало ли их тут в Царьграде скрывается от своих хозяев и от правосудия!
Раб оказался ловок и сметлив. Пришлось, конечно, дать ему несколько уроков. Иногда Рябой поощряет его намеками: если-де Немой будет стараться приносить побольше добычи, то Рябой со временем позаботится о благоприятных переменах в его судьбе.
Да, воровать Рябому теперь незачем. Он мог бы и не валяться больше на паперти, но на это он не пойдет - шутка ли, каждый день терять сотню оболов! У Рябого есть давняя мечта: накопить достаточно денег, купить возле города усадьбу с домом и виноградником, жениться и зажить уважаемым человеком. Особенно его привлекает мысль завести у себя в саду павлинов. Он считает, что всякий настоящий богач должен держать павлинов. Иногда Рябой, подвыпив, делится своими мечтами с другом кабатчиком, но тот только посмеивается над ним.
Кукша наелся и должен уходить - больше ему здесь делать нечего. Он медлит, его разморило от горячей пищи, и глаза у него слипаются, он с удовольствием прикорнул бы где-нибудь в уголке, но ему не позволяют.
- Где ночует? - спрашивает Мустафа, когда за Кукшей затворяется дверь.
- Это его дело, - отвечает Рябой.
- В свой каморка не пускаешь? - улыбается Мустафа,.
- Еще чего? - говорит Рябой. - Я завел себе раба, чтобы он на меня работал, а не для того, чтобы заботиться о его ночлеге.
- Ай-ай-ай! - качает головой Мустафа. - Мудрый башка Рябой. Другой такой мудрый не видал!
- Сегодня мой раб хорошо потрудился, - важно говорит Рябой, - тащи самого лучшего вина, плачу наличными!
На столе появляются вино и закуска.
- Жалко, вам, сарацинам, закон не позволяет пить, - говорит Рябой, - а то бы выпили вместе. Ничего, я все равно выпью за твое здоровье. Слыхал, умер Фома Безносый, старик из нашей братии? Тысячу золотых нашли у него после смерти! Все стражникам досталось! Эх, мне бы эту тысячу - стал бы я на паперти валяться, как же! Я бы купил усадьбу, женился...
- Никогда не купишь, - смеется Мустафа, - всегда скажешь: мало накопил, надо подкопить еще! Как Фома Безносый!
Рябой скрипит зубами. Мустафа не верит ему, ну и ладно, но Рябой ему еще докажет. И это будет скоро, потому теперь у Рябого есть работник. А Мустафа с усмешкой говорит:
- Где хранишь деньги? Храни у Мустафы, надежно будет!
Глава восьмая * В ЦАРЬГРАДСКОЙ БАНЕ
Посещение бани - одно из любимейших развлечений царьградских жителей. Поэтому в городе великое множество общественных бань и, судя по их красоте, на их постройку денег не жалеют. В домах самых богатых царьградцев есть собственные бани, но несмотря на это, они с удовольствием ходят в общественные, хотя там одновременно с ними могут мыться последние бедняки.
Кукша давно мечтает побывать в бане. Он купается иногда в Пропонтиде или Золотом Роге, умывается в Ликосе, ручье, текущем по городу, но в бане он не мылся с тех пор, как покинул Домовичи. Рябой иногда посещает баню, однако раба с собой не берет, считает это баловством и пустой тратой денег. Ведь за Немого надо заплатить целых пять оболов!
Однажды Кукша, прежде чем отдать очередную добычу Рябому, утаивает из нее пять оболов и кладет их за щеку. Пока они с Рябым подкрепляются, он следит за тем, чтобы не проглотить монету с едой. Утром он отправляется в баню.
Когда он поднимается по широкой мраморной лестнице и переступает порог, сердце у него колотится так, словно он идет на опасную кражу. Возле двери, сидя за маленьким бронзовым столиком, дремлет громадный тучный привратник-эфиоп. Он взимает плату с посетителей, которые вымылись и покидают баню. Когда Кукша проходит мимо него, эфиоп открывает заплывшие салом глазки и снова закрывает их. Здесь помещение для служителей, здесь можно купить мыло, губку, взять простыню, нанять банщика.
Миновав это помещение, Кукша попадает в четырехугольный зал с потолком-куполом, в котором множество крохотных окошек со стеклянными колпачками. Других окон нет, и купол кажется небесным сводом, усеянным крупными южными звездами.
Вдоль стен тянется каменная лавка, чтобы раздеваться. Посередине стоят два изваяния из белого мрамора - одно изображает Эскулапа, греческого бога врачебного искусства, другое - Гигию, его дочь, богиню здоровья. Гигия, красивая сильная девушка, держит в руках чашу и кормит из нее змею. Вокруг богов расположены три мраморных бассейна, в которых можно плавать.
Отсюда две двери ведут в круглое помещение, тоже весьма обширное, хотя и поменьше первого. Здесь в самой середине бьет вверх струя воды, низвергающаяся в круглый мраморный бассейн. По стенам полукруглые ниши, в них над глубокими каменными лоханями бронзовые краны в виде дельфиньих морд для горячей и холодной воды.
Следующее помещение восьмиугольное, его стены состоят из множества арок, часть которых ведет в отдельные комнаты. Здесь намного теплее, чем в предыдущих помещениях, даже, можно сказать, жарко, а посреди зала сделан большой круглый помост из мраморных плит. На нем желающим делают массаж, то есть разминают и растирают. Греки, или ромеи, как они себя называют, придают массажу большое значение.
Отсюда коридор ведет в самый отдаленный зал. Он меньше прочих, и в нем стоят три небольшие купели с горячей водой. Помимо той двери, в которую вошел Кукша, в зале есть еще одна низенькая дверь. Кукша толкает ее и попадает в глухой дворик, своего рода колодец, образованный каменными стенами без окон и дверей. Во дворике валяются метлы, старые медные тазы, рассохшиеся бочки и еще какой-то хлам. В углу стоит длинная ветхая лестница, рядом с нею к стене прислонены два пожарных багра. Тут, на взгляд Кукши, нет ничего интересного, и он возвращается в баню.
Все полы в бане выложены мраморными плитками, но они не холодят ступню. Ясно, что они нагреты, только непонятно как. Кукша не знает, что под баней есть духовая подземная печь, которая постоянно топится, а горячий дым по многочисленным трубам проходит под мраморными плитами пола и внутри стен. Он и нагревает пол, стены, воздух и воду.
Кукша переходит из помещения в помещение, мылится благовонным мылом, трет тело мягкой греческой губкой - благо всюду валяются обмылки и брошенная губка. Он распаривается в горячих купелях, плавает в бассейнах, окружающих беломраморные изваяния. Бассейнов не зря три - в одном вода теплая, в другом - средняя, а в третьем - ледяная, точно в роднике.
Кукша заходит в восьмиугольное, самое жаркое помещение и наблюдает, как ловкие сильные мужчины, обливаясь потом, разминают и растирают посетителей. Один из массажистов приглашает Кукшу лечь на помост, но Кукша отрицательно качает головой.
Здесь, в восьмиугольном помещении, очень жарко, но все же этой жаре далеко до жары домовичской бани, когда нужны рукавицы, чтобы хлестать себя веником, не обжигая паром руки. Кукша вспоминает запах горелого хлеба, который стоит в бане, когда на раскаленную каменку поддают квасу, и все здешние благовония меркнут перед ним.
Зато здесь, в Царьграде, и горячую, и холодную воду выплевывает начищенная морда морского чудища. А в Домовичах надо натаскать воды в кадку, потом калить камни и кидать в воду, покуда не закипит.
- Поплоше байны у нас в Новгороде против царьградских, - вдруг раздается рядом чей-то голос, словно откликаясь на Кукшины мысли.
- Поплоше, что и говорить, - соглашается другой голос.
Кукша глядит на говорящих, как на выходцев из загробного мира. Перед ним два здоровенных молодых мужика, оба плечистые, оба светловолосые, сероглазые, похожие как братья. А речь их до того родная, что и голоса кажутся знакомыми, хотя он никогда прежде не видывал этих мужиков.
- Добра баенка, - говорит первый, - баенка хоть куда! Однако нашему брату, новгородцу, худо без каменки да без веничка!
- Худо, что и говорить, - вторит другой.
- А поляне [Поляне - восточнославянское племя, жившее по среднему течению Днепра на правом берегу. Назывались такие Русью (Росью) или киянами. Одно из племен, составивших впоследствии украинский народ.], продолжает первый, - в поле-то сидят да баен-то и не строят.
- Не строят, - откликается другой, - не из чего, лесу-то у них нет. Одно слово - поле.
- В байнах-то не моются, - опять говорит первый, - да и здесь не больно любят байну-то, одно знают нас дразнить: "Байники". А мылись бы, так псиной не воняли бы!
Оба смеются.
Дальше разговор идет о том, что у полян даже в их стольном городе Киеве ни одной бани нет, что поляне летом моются в Днепре, да в речках, а зимой и вовсе не моются.
Кукше хочется заговорить с ними, узнать, кто они такие и как попали в Царьград, но он не решается. Ведь они тоже, наверно, станут расспрашивать его, откуда он здесь взялся. Он беглый раб и вор и должен будет врать о себе. Рябой верно говорил - ему ничего не стоит запутаться и выдать себя. Неизвестно, как отнесутся они к беглому рабу, хотя бы и единоплеменнику. Поэтому Кукша молчит, лишь во все глаза глядит на новгородцев и слушает такую родную, такую понятную речь.
Наконец новгородцы встают и идут в первый зал. Возле их одежды, прислоненные к лавке, стоят два коротких меча. Как видно, новгородцы ромейские воины. Они попивают вино, принесенное служителем, и не спешат одеваться. Один из них говорит:
- Сейчас кваску бы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13