Она не узнала его, пока не ощутила, как сердце бьется все быстрее и быстрее, и не поняла, что это страх. Носки внушали ей ужас. Если удастся увидеть, что они делают, может, будет не так страшно.
— НУ ТЫ, ИДИОТ, — Карри снова закричала на Пинки.
— Как я могу строить без нивелира? — Спорти обращался ко всем сразу.
Тут Гарриет нашла в заборе большую дырку и заглянула внутрь. Они стоили дом! Невероятно, но так! Все суетились вокруг с инструментами и кусками деревяшек, и уже вырисовывалось некоторое подобие дома. Конечно, он опирался на забор, вместо двух задних стен был несколько накренившийся угол забора, но тем не менее, это был дом.
Руководил всем Спорти. Весьма раздраженным тоном он указывал, кому что делать. Еще одним командиром, похоже, была Карри. За исключением, может быть, трех новых досок, все остальное делалось из старых ящиков, которые они разломали. Три новых доски, казалось, не имели никакого отношения друг к другу. Там была еще пара стульев, которые как раз доламывал Пинки. Гарриет прилипла к забору, стараясь разглядеть все подробности.
Это было смешное зрелище. Карри склонилась над Спорти и громко кричала, несмотря на то, что он был совсем рядом. Спорти сбивал молотком части пола. Лаура Петерс, Мэрион Хоторн и Рэчел Хеннесси носились вокруг как угорелые. Они не имели никакого понятия, что делать. Рэчел попыталась забить гвоздь и ушибла себе палец. Через некоторое время им все это надоело, и они устроились поболтать прямо рядом с наблюдательным постом Гарриет. Джени присоединилась к ним после того, как какая-то стойка упала ей прямо на голову.
— Она умрет, когда узнает.
— Ее это научит, негодяйку.
— Она вся обзавидуется.
— У нее все равно мания величия, — сказала Джени, потирая ушибленную голову.
Гарриет недоумевала. У кого? О ком они говорят? Она огляделась и увидела, что Эллин сидит в одиночестве в каком-то углу. Что она делает? Похоже, она рисует на какой-то деревяшке. Одно Эллин умела делать — рисовать. Гарриет вгляделась и поняла, что та не рисует, а весьма тщательно выводит какие-то буквы.
Тут отворилась задняя дверь дома, и миссис Хеннесси позвала:
— Дети, дети, пирог готов. Идите сюда.
Свежеиспеченный пирог. Конечно. Поэтому они и выбрали Рэчел. Не у всех был сад, но у Джени был и у Эллин тоже. Но у Эллин даже оливку вряд ли получишь. Однажды Гарриет оказалась у нее после школы и провела какое-то время, изучая содержимое холодильника. Там ничего не было, только банка майонеза, банка артишоков в оливковом масле и обезжиренное молоко. Эллин согласилась, что этого недостаточно, и добавила, что все время голодная, потому что няня на диете, а бабушка всегда ходит на ужин в гости.
С той стороны забора донесся страшный топот — все побежали в дом. Гарриет почувствовала, как она одинока и к тому же голодна. Она постояла минутку, раздумывая, потом пробралась обратно тем же способом, каким пришла. В проулке она заметила семь кошек, уставившихся на нее, нет, одна была совсем слепая. Все они казались какими-то больными.
Она перелезла через железный забор на улицу, села на ближайшее крыльцо и записала все, что видела. Закончив, она минутку посидела, что-то обдумывая. Потом открыла блокнот и вырвала из конца чистый лист. Она хотела изменить почерк и поэтому выводила печатные буквы левой рукой:
"Дорогая миссис Хеннесси.
Все эти дети ненавидят Рэчел. Они просто хотят Ваших пирогов. Кроме того, они загромождают задний двор и стоят какую-то нелепицу. Друг".
Гарриет огляделась. Похоже, никто на нее не смотрит. Она убрала блокнот и торопливо направилась к дверям дома Рэчел. Сердце ее колотилось, когда она поднялась по ступеням и засунула записку в почтовый ящик. Ей казалось, что сердце просто разорвется, так быстро она неслась вниз по ступеням и всю дорогу до Ист-Эндского проспекта. Она никогда раньше ничего такого не делала. Теперь ее что, арестуют? В телевизионных фильмах люди иногда подбрасывали записки в полицию, но чаще просто бросали в окно, завернув в них камень. Может, если кладешь записки в почтовый ящик, ничего такого не случится.
На следующее утро Гарриет торопилась в школу. Вечером ей пришло в голову, что, может быть, они просто забыли позвать ее с собой. Наверно, это просто случайность. Оставался крохотный шанс, но он был лучше, чем ужасная мысль, которая уже начала закрадываться ей в голову.
Войдя в класс, она улыбнулась Лауре Петерс, но та посмотрела на нее, как на пустое место. Это заставило Гарриет содрогнуться, особенно потому, что Лаура всегда всем улыбалась. По правде сказать, обычно она слишком много улыбалась. Гарриет села и записала в блокноте самыми маленькими буквами:
ЧТО БЫ НИ ПРОИЗОШЛО, ТОЛЬКО НЕ РАЗРЕВЕТЬСЯ.
Тут Джени плюнула жеваным бумажным шариком, который попал ей прямо в лицо. Джени Гиббс? Джени в жизни не плевалась бумажными шариками. Джени была выше того, чтобы плеваться бумажными шариками. «И в кого, в меня, — подумала Гарриет. — В меня?» Она вспомнила строчку, которую однажды прочла, и записала ее в блокнот:
ВЛАДЕЙ СОБОЙ СРЕДИ ТОЛПЫ СМЯТЕННОЙ, ТЕБЯ КЛЯНУЩЕЙ ЗА СМЯТЕНЬЕ ВСЕХ.
Сделав эту запись, она почувствовала себя лучше. Вошла мисс Элсон, и все встали и поздоровались. От этого она опять почувствовала себя лучше. Мир все-таки не изменился. Все то же самое случалось каждое утро. И что такого, что они ее не любят? Она-то не изменилась. Она Гарриет М. Велш и остается все той же Гарриет М. Велш, вот что надо помнить. Она взяла чистый лист бумаги и написала наверху «Гарриет М. Велш». Это выглядело убедительно.
Пока она с зарождающейся улыбкой удовлетворения глядела на лист бумаги, случилось нечто ужасное. Рэчел прошла мимо ее парты, неся чернильницу. Все произошло так быстро, что ничего нельзя было разобрать, но как-то так получилось, что она упала прямо на Гарриет, и огромное пятно текущих синих чернил стало расползаться по словам «Гарриет М. Велш», пока они совсем не исчезли. Гарриет с ужасом наблюдала, как чернила текут прямо на нее, прямо на платье и вниз по ногам в чулки и башмаки.
Рэчел задрожала и воскликнула: «Ой, мисс Элсон, ой, мисс Элсон, смотрите, что случилось!» — совершенно не своим голосом. Голос Рэчел, по правде сказать, был похож на голос ее матери. Все дети повскакали с мест, мисс Элсон подбежала к месту происшествия. Гарриет сидела в полном унынии, синяя с головы до ног. Она схватила чернильницу, и теперь была по локти в чернилах. При каждом движении Гарриет чернила брызгали повсюду: на белую рубашку Пинки, на нос мисс Элсон.
Все старались держаться подальше, а мисс Элсон сказала: «Ох, Гарриет», как если бы Гарриет это сама сделала. Девочка сидела промокшая, вся в чернилах, и не двигалась.
— Ну, дорогая, все не так ужасно. Просто беги домой, прими ванну и переоденься. Ты успеешь вернуться до математики. Рэчел, что за неуклюжесть! Спорти, сбегай принеси бумажных полотенец. Мы должны все здесь вытереть. Пинки, пойди за ним, принесите целый рулон. Ну и дела, что за грязь!
В результате было много суеты. Интересно, что Рэчел, Лаура, Пинки, Джени, Мэрион охали и ахали над Гарриет, пока мисс Элсон смотрела в их сторону. Они помогли ей выбраться из-за парты, все время говорили всякие приятные слова. Когда же мисс Элсон пошла к двери, чтобы взять у Пинки рулон бумажных полотенец, Мэрион вылила остаток чернил Гарриет на спину. В ответ Гарриет повернулась и ударила Мэрион по лицу, отчего лицо у той стало совершенно синим.
— Ну-ну, Гарриет, мы не должны винить других в своих неприятностях. Это неподобающее поведение. Рэчел сделала это случайно, а Мэрион вообще ничего не делала. Это просто несчастный случай, и я уверена, что Рэчел чувствует себя ужасно.
— О да, мисс Элсон, конечно, — поторопилась вставить слово Рэчел.
— Несомненно. Видишь, Гарриет? Когда люди причиняют нам боль, а потом раскаиваются, мы должны их быстро простить, чтобы они почувствовали себя лучше, — продолжала распинаться мисс Элсон.
Рэчел так хохотала за спиной у учительницы, что чуть не попалась, когда мисс Элсон повернулась, протягивая выкрашенную синим руку, чтобы подвести Рэчел к Гарриет.
— Нет-нет, ты должна понять, Гарриет, Рэчел сделала это нечаянно.
Гарриет злобно посмотрела на Рэчел, та же ангельски улыбалась.
— Мне ужасно жалко, Гарриет. Я, должно быть, обо что-то споткнулась. Действительно, ужасно жалко, — ее глаза так сияли, что Гарриет знала — еще минута, и она грохнется на пол от беззвучного хохота. Гарриет бросила на нее уничтожающий взгляд и посмотрела на свои синие ноги. Пинки и Спорти пытались их вытереть, каждый одну ногу, а мисс Элсон выжимала в маленькую чашечку чернила из подола платья.
Внезапно Гарриет поняла, что больше не вынесет ни одной минуты. Она схватила блокнот и бросилась прочь, на бегу обдавая всех чернилами.
Она пулей вылетела из класса. Несясь вниз огромными шагами, шлепая полными чернил ботинками, девочка слышала за спиной удивленное бормотание и неясные крики. Школьный сторож расставил руки, чтобы поймать ее, но она прошмыгнула мимо, наградив его за старание чернильным залпом прямо в глаза. На улице она пустилась бежать еще быстрее, потому что все прохожие тут же уставились на нее. «Я — синее чудовище с Ист-Эндского проспекта», — подумала она, перебегая Восемьдесят Шестую улицу и мчась к дому.
Она все еще оставляла синие следы, когда ворвалась в дом, и знала, что на ковре будут пятна, но ей уже было все равно. Самое важное — пробраться наверх, пока ее никто не заметил. Добравшись до своей комнаты, она шмыгнула в ванную и заперла дверь. Она принялась неистово срывать с себя одежду и тут наконец почувствовала, как вскипают и катятся вниз по щекам горячие слезы. Почти ослепшая от слез, Гарриет стала наполнять ванну водой.
Тут раздался стук в дверь и донесся голос кухарки:
— В чем дело? Что ты делаешь дома? Ты что, ванну принимаешь?
— Да, — с трудом удалось выдавить из себя Гарриет.
— Почему ты взялась принимать ванну, когда тебе полагается быть в школе? Твоей мамы нету дома. Я тут одна. Что я с тобой должна делать?
— Меня отправили домой принять ванну. Все в порядке. Уходи.
— Кому это ты говоришь «уходи»? Не смей говорить мне «уходи»! Как это может быть все в порядке? Сроду не слыхала, чтобы ребенка отправляли среди бела дня домой принять ванну!
— Ну, а теперь слышишь. Учительница ПОСЛАЛА меня домой.
Последовало зловещее молчание, и через дверь донеслось кухаркино «гм». Гарриет только что не слышала напряженные кухаркины мысли. В конце концов раздалось:
— Ты не поранилась?
— Нет, я не поранилась, — вздохнула Гарриет.
Опять молчание. Тут девочка сказала:
— Можно мне позавтракать здесь?
— Ты уже взяла один бутерброд с помидором утром.
— Я его забыла в школе.
— В этом доме слишком много работы. Прими ванну и спускайся. Я тебе сделаю другой бутерброд.
— С ПОМИДОРОМ, — прокричала в ответ Гарриет.
— Знаю, знаю, с помидором. Была бы счастлива вовек не видать этих помидоров, — шаркающей походкой кухарка пошла вниз.
Гарриет вздохнула с облегчением. Она сунула ступню в воду, которая немедленно окрасилась голубым. Тогда она сунула в ванну одну ногу, потом другую, и вот она уже лежала в ванне и еще долго тихо плакала, пока наконец не смогла помыться.
На следующий день после школы Гарриет снова украдкой перебралась через заборы, понаблюдать, что происходит. В школе ничего особенного не произошло, не считая того, что опять никто не хотел ни сидеть рядом с ней за завтраком, ни разговаривать. «Я уже начинаю к этому привыкать, — подумала она, — правда, что еще мне остается?»
Подглядывая в щель в заборе, она обнаружила, что тогда, после пирога, они еще много чего успели сделать. Уже появилась вся конструкция маленького домика, недоставало только двери. Эллин все еще трудилась над вывеской. Спорти велел всем поискать хорошенько в оставшихся деревяшках и найти два подходящих куска для дверных косяков. Тут внезапно заговорила Рэчел:
— Моя мама вчера нашла записку в почтовом ящике. Она решила, что это от какого-то психа, но я посмотрела и думаю, что она написана этой шпионкой.
— А что там было в записке?
Рэчел произнесла со значением:
— Ну, просто чушь какая-то — что меня никто не любит, а все любят только мамины пироги.
Воцарилось молчание.
Пинки, забивавший гвозди, раздумчиво произнес:
— Да, очень хорошие пироги.
Гарриет беззвучно рассмеялась. Пинки всегда сморозит какую-нибудь глупость.
— Ой, Пинки, — сказала Джени.
— Спорим, записка от нее, потому что она именно так написала о Рэчел в блокноте, — заявила Мэрион.
Рэчел торопливо продолжала, как будто ничего не слышала:
— Еще там в записке что-то о нас, занимающихся какой-то нелепицей, и тому подобное, но это, правда, все страшно похоже на нее. Я уверена — это она.
Ту Эллин вскочила и закричала:
— Я кончила. Я кончила.
Все бросились туда и долгое время раздавались восклицания одобрения по поводу прекрасно написанной вывески, о том, как Эллин постаралась, и всякое такое. Эллин стояла, улыбаясь так широко, будто только что закончила расписывать Сикстинскую капеллу. «Спорим, это первый раз в жизни, когда кто-то сказал что-то хорошее про нее», — подумала Гарриет.
— А она высохла? — спросил Пинки.
— Почти, — ответила Эллин.
Спорти наклонился и сказал:
— Если я подниму ее за края, то, наверно, смогу повесить. Ее просто надо прибить над дверью, — он приподнял вывеску и понес к домику. Когда он переложил ее из одной руки в другую, дощечка повернулась так, что Гарриет стала видна надпись, и девочка с изумлением прочла:
КЛУБ ЛОВЦОВ ШПИОНОВ
Буквы шли вкривь и вкось, но чего еще ожидать от Эллин? Гарриет так и села на сырую землю. Они о ней, Гарриет, они о ней говорят. Это Гарриет — она. Как странно думать о себе — она. Она вытащила блокнот и записала:
У НИХ ЕСТЬ КЛУБ, А Я НЕ В НЕМ. К ТОМУ ЖЕ ЭТО КЛУБ ПРОТИВ МЕНЯ. ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СОБИРАЮТСЯ МЕНЯ ПОЙМАТЬ. МНЕ ЕЩЕ НИКОГДА НЕ ПРИХОДИЛОСЬ С ТАКИМ СТАЛКИВАТЬСЯ. МНЕ НУЖНО БЫТЬ ОЧЕНЬ ХРАБРОЙ. Я НИКОГДА НЕ СДАМСЯ И НЕ ПЕРЕСТАНУ ПИСАТЬ В БЛОКНОТЕ. НО ПОХОЖЕ, ОНИ СОБИРАЮТСЯ ДЕЛАТЬ МНЕ ВСЕВОЗМОЖНЫЕ ГАДОСТИ, ПОКА Я НЕ СДАМСЯ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24