– Улыбаясь своим воспоминаниям, Пэтти оглядела сидевших за столом.
– Что ты ответила? Ты отказалась? – спросила Люсиль.
– Нет, я согласилась и по-прежнему сижу там и ем p?t? de foie gras .
– Нет, Пэтти, честно, что ты сказала?
– Видите ли, – отвечала Пэтти, – я сказала ей, что сегодня в колледже проводится вечеринка с мороженым и что я, якобы, ужасно не хочу ее пропускать; но завтра будет вечеринка с бараниной, которую я вовсе не прочь пропустить. Поэтому, если она позволит перенести приглашение на завтра, то я с удовольствием его приму.
– Пэтти, – с ужасом вскричала Люсиль, – ты этого не говорила!
– Это же легкий «местный колорит», Люсиль, – рассмеялась Присцилла.
– Но, – возразила Люсиль, – мы ведь обещали больше не играть в «местный колорит».
– Разве ты не усвоила, – заметила Присцилла, – что Пэтти скорее проживет без еды, чем без «местного колорита».
– Не переживайте, – добродушно сказала Пэтти, – сейчас вы можете мне не верить, но завтра вечером, когда я надену шикарный наряд и мы с Прекси будем обмениваться историями и поедать салат из омаров, а вы здесь будете есть баранину, тогда , быть может, вы пожалеете.
XIII. Гром запредельный
– Обожаю запах пудры, – сказала Пэтти.
– Какой именно: пороха или разрыхлителя?
Поскольку в данный момент Пэтти зарылась носом в коробку с пудрой, она не сочла нужным ответить.
– Это напоминает мне юность, – продолжила она. – Лучшие моменты в моей жизни были связаны с пудрой и румянами: праздники в честь дня рождения Вашингтона, представления менестрелей, маскарады, пьесы, поставленные в средней школе, и даже живая картина в «Матушке Гусыне», где я была…
Воспоминания Пэтти были прерваны Джорджи, которая тревожно расхаживала вдоль кулис. – Странно, что не все актеры в сборе. Я велела им прийти пораньше, чтобы мы могли их загримировать и не спешить в последнюю минуту.
– О, у нас довольно времени, – проговорила Пэтти расслабленно. – Еще нет и семи, и если они собираются одеваться в своих комнатах, то здесь не займет много времени загримировать их и надеть парики. Видишь ли, актеров у нас сравнительно немного. Вот в вечер проведения Нарядной церемонии, когда нам пришлось гримировать три полноценных балета при наличии всего одной коробочки грима, нам пришлось побегать. Мне казалось, что я не дождусь момента, когда опустится занавес. Ты помнишь кольчугу, которую мы сделали для Бонни Коннот из проволочных тряпочек для мытья посуды? Для этой цели потребовалось шестьдесят три тряпочки, и в магазине полезных мелочей жутко сомневались, давать ли их нам в краткосрочную аренду; а потом, уделяя этой штуке в течение трех дней каждую свободную секунду, мы обнаружили в последний момент, что забыли оставить отверстие, достаточно большое, чтобы она могла пролезть вовнутрь, и…
– О, Пэтти, помолчи же, – нервно сказала Джорджи, – когда ты все время говоришь, я не помню, что я должна делать.
Можно простить некоторую несдержанность импресарио, чья репутация поставлена под удар накануне выхода новой пьесы. Пэтти только пожала плечами и через служебный вход спустилась в полуосвещенный зал, где обнаружила, что по центральному проходу с очевидной бесцельностью прогуливается Кэти Фэйр.
– Привет, Кэти, – позвала Пэтти, – что ты здесь делаешь?
– Я старший капельдинер и хотела проверить, не перепутали ли опять номера эти глупые второкурсницы.
– По-моему, стулья располагаются несколько тесно друг от друга, – сказала Пэтти, усаживаясь и протискивая колени.
– Да, я знаю, но по-другому восемьсот человек в этот зал не втиснешь. Как только они рассядутся, им придется сидеть смирно, вот и все. А сама-то ты что здесь делаешь? – продолжила она. – Я не знала, что ты член комитета. Или ты просто помогаешь Джорджи?
– Я играю в пьесе, – отвечала Пэтти.
– О, неужели? Я видела сегодняшнюю программку, но забыла, что в ней. Я часто удивляюсь, почему ты не участвуешь ни в одной студенческой пьесе.
– Этому противятся удача и преподаватели, – вздохнула Пэтти. – Понимаешь, мои актерские способности были раскрыты не ранее экзаменационной сессии на первом курсе, а после экзаменов, когда меня пригласили на роль в пьесе, преподаватели решили, что я потрачу время с большей пользой, изучая греческий. На втором курсе я была занята совсем другим и не могла играть на сцене, а в этом году меня попросту лишили привилегий за то, что я поздно вернулась с рождественских каникул.
– Но мне показалось, ты сказала, что ты участвуешь в пьесе?
– О, – промолвила Пэтти, – это маленькая роль, и мое имя не значится.
– Что это за роль?
– Я – гром.
– Гром?
– Да, «гром запредельный». Лорд Бромли говорит: «Синтия, ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света». В это мгновение снаружи доносится гром. Я и есть тот самый гром, – гордо молвила Пэтти. – Я сижу за освещенным луной балконом, в пространстве размером около двух квадратных футов, и швыряю ламповое стекло в коробку. Может показаться, что это не слишком важная роль, однако это поворотный пункт, вокруг которого разворачивается весь сюжет.
– Надеюсь, ты не поддашься волнению перед сценой, – рассмеялась Кэти.
– Постараюсь, – сказала Пэтти. – Вот идут дворецкий, лорд Бромли и Синтия. Мне нужно идти и гримировать их.
– Почему ты гримируешь людей, если ты не член комитета?
– О, однажды, в период ослабления умственных способностей, я брала уроки по росписи фарфоровых изделий, поэтому предполагается, что я знаю, как это делать. Прощай.
– До свидания. Если ты получишь цветы, я пришлю тебе их с капельдинером.
– Обязательно, – сказала Пэтти. – Не сомневаюсь, что я получу кучу цветов.
За кулисами все пребывало в радостной суматохе. Джорджи, в короткой юбочке и в английской блузке с закатанными рукавами, сжимая в руке тетрадку, стояла посреди сцены и руководила рабочими и растерянными членами комитета. В артистической уборной Пэтти распоряжалась актерским составом. В одной руке она сжимала заячью лапку, другая ее рука была вымазана красными и синими жировыми красками.
– Ох, Пэтти, – протестующее заметила Синтия, бросив испуганный взгляд в зеркало, – я выгляжу скорее как субретка, нежели как героиня.
– Именно так ты и должна выглядеть, – возразила Пэтти. – Ну же, сиди смирно, пока я слегка не подрумяню твой подбородок.
Синтия воззвала к верному лорду Бромли, сидевшему в тени, который вежливо предоставил дамам право первенства. – Бонни, взгляни, тебе не кажется, что я слишком румяная? Я уверена, что, как только ты меня поцелуешь, все это немедленно сотрется.
– Если это сотрется так легко, тебе повезет больше, чем большинству людей, которых я гримирую. – И Пэтти со знанием дела улыбнулась, вспомнив, как Присцилла полночи отмокала после предыдущей пьесы, а на следующее утро появилась к завтраку с нахмуренными бровями и лихорадочным румянцем на щеках. – Ты должна помнить, что огни рампы требуют много цвета, – объяснила она снисходительно. – Ты выглядела бы мертвенно-бледной, если бы я позволила тебе выйти так, как ты хотела вначале. Следующая!
– Нет, – заметила Пэтти появившемуся дворецкому, – тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. – Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. – В чем дело? – спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, – тебе что, страшно?
– Н-нет, – сказал Родитель, – мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.
– В таком случае, тебе лучше передумать, – сказала Пэтти безжалостно. – В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.
– Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, – вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.
Пэтти критически осмотрела парик. – Возможно, он слегка золотист для этой роли.
– Золотист! – произнесла Синтия. – Он явно оранжевый . Погоди, увидишь, как он заиграет при свете огней. Он называет меня своей темноглазой красавицей, а я уверена, что ни у одной девушки с темными или какими-либо другими глазами не может быть таких волос. Мои собственные выглядят значительно лучше.
– Тогда отчего бы тебе не выйти со своими собственными волосами? Родитель, нахмурь свой лоб, я хочу увидеть, как располагаются твои настоящие морщинки.
– Джорджи заплатила два доллара за прокат парика, и она обязана возместить его стоимость, заставив меня носить его, даже если я буду выглядеть пугалом и это испортит пьесу.
– Чепуха, – сказала Пэтти, отодвинув Родителя и уделяя безраздельное внимание данному вопросу. – Твои собственные волосы и впрямь выглядят лучше. Просто затеряй парик и держись подальше от Джорджи, пока не поднимется занавес. Появляются зрители, – объявила она во всеуслышание, – и вам придется вести себя тихо. Вы так жутко суетитесь, что вас можно услышать во всем театре. Эй, ты зачем так шумишь? – поинтересовалась она у лорда Бромли, который подошел шаркающей походкой, эхом отдававшейся в колосниках.
– Я ничего не могу с этим поделать, – ответил он сердито. – Посмотри на эти ботинки. Они так велики, что я могу разуться, не развязав шнурки.
– При чем тут я. К костюмам я не имею никакого отношения.
– Я знаю, но что же мне делать?
– Не волнуйся, – успокоила его Пэтти, – они выглядят не настолько плохо. Попытайся идти, не отрывая ног от пола.
Она пошла на сцену, где Джорджи давала последние указания рабочим сцены. – Как только по окончании первого акта занавес опустится, замените этот лес декорацией гостиной комнаты и не шумите. Если же вам придется стучать молотком, делайте это во время исполнения оркестра. Как это смотрится? – спросила она тревожно, оборачиваясь к Пэтти.
– Чудесно, – сказала Пэтти. – Я бы едва узнала.
За последние четыре года «лесная декорация» всякий раз исполняла роль натурных сцен, и часть зрительного зала обычно встречала ее гулом недовольства.
– Я как раз шла проверить, готовы ли актеры, – сказала Джорджи.
– Они все загримированы и сидят в артистической уборной, охваченные страхом сцены. Чем мне заняться теперь?
– Одну минуточку, – произнесла Джорджи, сверяясь со своей тетрадью. – Один из членов комитета будет суфлировать, второй останется с рабочими и убедится, что они управятся с занавесом и софитами там, где нужно, еще один должен подавать реплики, а двое будут помогать переодевать костюмы. Синтии за четыре минуты потребуется сменить амазонку на бальное платье. Я думаю, что тебе тоже стоит ей помочь.
– Как тебе будет угодно, – любезно сказала Пэтти. – Я встану на табуретку и буду держать платье наготове, чтобы надеть его ей через голову, как только она появится, подобно тому, как надевают упряжь на раздраженную лошадь. Здесь все готово? Который час?
– Да, все готово, и сейчас без пяти восемь. Мы сможем начать, как только публика будет готова.
Сквозь складки тяжелых бархатных кулис они вглядывались в море лиц перед собой. Восемьсот девушек в светлых вечерних платьях болтали, смеялись и пели. Обрывки песен начинали звучать в одном конце зала, весело носились вокруг, и иногда две какие-нибудь песни сталкивались между собой в самом центре зала к ужасу тех, кто громкости звука предпочитал гармонию.
– Вот идут «старушки»! – объявила Пэтти, когда около пятидесяти человек прошествовали друг за дружкой к отведенным местам возле просцениума. – Пришло много прошлогодних выпускниц. А третьекурсницы что делают? Смотри, по-моему, они собираются спеть им серенаду.
Третьекурсницы встали как один и, обернувшись к ушедшему в мир иной братскому курсу, исполнили песню, примечательную скорее своим чувством, нежели размером.
– Я искренне надеюсь, что нас ждет успех, – вздохнула Джорджи. – Если это не будет соответствовать прошлогодней пьесе старшекурсниц, я умру .
– О, успех гарантирован, – заверила ее Пэтти. – Какой бы ни была наша пьеса, все лучше, чем в прошлом году.
– А теперь клуб хоровой музыки исполнит две песни, – сказала Джорджи. – Слава богу, что они новые! – прибавила она пылко. – Оркестр сыграет увертюру, затем поднимется занавес. Беги и вели им к первому акту стоять наготове.
Лорд Бромли, стоя во всеоружии, с отвращением рассматривал банкетный стол. – Погляди, Пэтти, – позвал он, когда она торопливо шла мимо. – Взгляни на дрянь, которую сбагрила нам Джорджи Меррилс в качестве вина. Уж не думаешь ли ты, что я стану пить дурман, подобный этому .
Пэтти на мгновение замерла. – А что с ним не так? – спросила она, наливая немного в стакан и поднося его к свету.
– Не так? Оно сделано из смородинового желе с водой и смеси холодного чая.
– Я сама его приготовила, – сказала Пэтти не без некоторой гордости. – Чудесный цвет.
– Но мне придется осушить бокал залпом, – возразил возмущенный лорд.
– Уверена, что ни смородиновое желе, ни чай не могут тебе повредить. Скажи спасибо, что здесь нет яда. – И Пэтти поспешила дальше.
Клуб хоровой музыки исполнил две новые песни, отмеченные благодарными аплодисментами исстрадавшейся публики, и оркестр заиграл увертюру.
– Всем очистить сцену, – негромко велела Джорджи, – а ты глаз не отрывай от книги, – сурово прибавила она, обращаясь к суфлеру. – Во время репетиции ты дважды потеряла нужную строчку.
Угасли последние звуки увертюры, прозвенел колокольчик, и занавес раздвинулся в стороны, обнаружив Синтию, сидящую на садовой скамье в замковом парке (первоначально бывшем Арденским лесом).
Когда в конце акта занавес упал и аплодисменты сменились взволнованным жужжанием публики, Пэтти радостно обняла Джорджи. – Это в пятьдесят раз лучше, чем в прошлом году!
– Черт, и Тео Грэнби здесь! – возразила Джорджи с трепетом. (Тео Грэнби была руководителем прошлогодней постановки пьесы старшекурсниц.)
В начале четвертого акта занавес поднялся, и Пэтти протиснулась в весьма тесное пространство за балконом. К счастью, или, скорее, к несчастью, в этом месте в глубине здания находилось окно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16