Я давно мечтала о горах. А вдруг, уехав подальше, я увижу хоть одну горку?
В самом конце крабьего сезона вернулся Крик. Я сидела в домике и скучала, крабов почти не было, когда кто-то встал в дверях, застя свет. Высокий мужчина в военной форме басовито засмеялся, но я узнала этот смех, а потом — и голос.
— Фу-ты, ну-ты, хр-р-абрый кр-р-аб! — сказал он. — Усекла?
— Крик! — завопила я и вскочила, чуть не свалив коробки, стоящие друг на друге. Он хотел меня обнять, но тут я смутилась.
— Ой, Господи, какой ты высокий! — сказала я, чтобы это скрыть.
От него пахло чем-то мужским и чистым, а от меня — соленой водой и крабами, чем же еще? Я вытерла руки о штаны и предложила:
— Давай пойдем отсюда.
Он огляделся и спросил:
— А ты можешь?
— Ну, конечно! — ответила я. — Их набирается в два часа коробка.
Мы пошли по доскам дотуда, где был привязан ялик. Крик помог мне сесть, словно я — дама какая-нибудь, потом прыгнул к рулю и взял багор. Так он и стоял, в форме младшего офицера, — высокий, с жутко широкими плечами, с узкими бедрами, фуражка сдвинута на затылок, солнце золотит рыжую прядку. Ярко-голубые глаза улыбались мне; нос по неизвестным причинам уже не торчал. Я поняла, что смотрю на него, а ему это нравится, и растерянно отвернулась.
Он засмеялся.
— Знаешь, ты все такая же, — весело сказал он. Наверное, он думал, что я обрадуюсь, но, по меньшей мере, ошибся. Сам он за эти годы повзрослел, похорошел, и со мною должно было бы что-то случиться. Я засунула под мышки, крест-накрест, шершавые, как песок, руки.
— Что ж ты ничего не спросишь? — сказал Крик как-то лукаво, словно он меня подначивает. Я рассердилась.
— Ладно, — отвечала я, стараясь это скрыть. — Ну, где бывал, что видел?
— Видел? Все острова, какие только есть.
— И вернулся на самый распрекрасный?
— Ага, — рассеянно отозвался он. — А его скоро затопит.
— Совсем немножко, — упрямо сказала я. — Там, к югу.
— Да ты что, Лис! Открой глаза. За два года целого ярда нету. Еще одна буря…
Я сердилась. Ну, что ж это, честное слово! Нельзя приехать через два года и сообщить своей матери, что ей недолго жить.
Не знаю, что увидел он на моем лице, но сказала я только:
— Наверное, уже ходил к Капитану?
— Нет, сперва зашел за тобой. Пойдем к нему вместе, а? Как в старое время, — он переместил багор к левому борту. — Наверное, состарился?
— А ты как думал?
— Фу-ты, ну-ты, храбрый краб! — повторил он, стараясь меня рассмешить.
— Ему скоро восемьдесят, — сказала я и прибавила: — Я оставлю ялик на воде, так проще.
Он кивнул и направил лодку к главному причалу.
— Сдал он после ее смерти, как по-твоему?
Теперь он раздражал меня, как в детстве.
— Ну, не сказала бы.
Он покосился на меня.
— Сдал, сдал, сама знаешь. Мы с Каролиной давно заметили. Совсем не тот.
— Каролина, — сказала я, чтобы переменить тему, готовая даже похвастаться ее успехами, — Каролина учится в Нью-Йорке, в музыкальном колледже.
— Да, знаю, — кивнул он. — Называется Джиллиард.
Я хотела спросить, откуда он знает, но не решилась; а потому выпрыгнула на берег и привязала лодку рядом с тем местом, где папа привязывал «Порцию». Крик положил багор и вылез вслед за мной.
Молча пошли мы по узкой улочке, у ворот я остановилась.
— Пойду сперва переоденусь.
— Конечно, — сказал Крик.
Я принесла наверх побольше воды, чтобы вымыться, как следует. Внизу новый, низкий голос Крика рокотал в ответ мягкому маминому контральто, а время от времени их прерывало резкое стаккато бабушки. Слов, как я ни старалась, разобрать не удалось. Воскресное платье, которое я не надевала почти два года, стало узковато в груди и в плечах. Я едва взглянула в зеркало, сперва — на темное лицо, потом — на выцветшие волосы, и постаралась их кое-как уложить, смочив водой. Потом вылила побольше лосьона на руки, даже на локти, на ноги, на лицо, надеясь, ко всему прочему, что дешевый аромат отобьет запах крабов.
На лестнице я спотыкалась. Бабушка, мама и Крик посмотрели наверх. Мама улыбнулась и хотела что-то сказать, уже приоткрыла рот, но я остановила ее взглядом.
Крик поднялся и воскликнул:
— Вот это да! Совсем другая!
Не совсем удачное замечание. Бабушка приподнялась в качалке.
— Куда ты с ним идешь, Луиза? А? Куда ты идешь?
Я схватила Крика за локоть и потащила к двери.
Голос следовал за нами. Крик тихо смеялся, потом покачал головой, словно нам обоим смешно.
— А вот она все такая же, — сказал он у ворот.
— Куда там, хуже! Как она маму называет…
— Ладно, не обращай внимания, — сказал он, сметая взмахом руки годы унижений.
Капитан встретил меня приветливо, а Крику ужасно обрадовался и обнял его, словно женщину. У нас на острове мужчины не обнимаются, но Крик совсем не смутился. Когда Капитан его отпустил, они оба чуть не плакали.
— Ну!.. — говорил Капитан. — Вот это здорово! Ну…
— Хорошо вернуться домой, — сказал Крик, чтобы прикрыть его растерянность.
— А я молока банку сберег, — сообщил наш хозяин. — Так до сих пор и сберег. Сейчас чайник поставим…
И он направился в кухню.
— Помочь вам? — спросила я, приподнимаясь.
— Нет, нет, что ты! Сиди, развлекай нашего героя, — Капитан засмеялся. — Про Каролину слышал?
— Да. Она вам очень благодарна.
— Это деньги не мои. Труди бы только обрадовалась, что помогла ей с ее музыкой. — Он немного помолчал, потом заглянул в дверь и спросил: — Вы с ней держите связь?
— Я ее видел, — ответил Крик. — Заехал по дороге туда, в Нью-Йорк.
Тело догадалось раньше, чем ум. Мне стало холодно, потом — жарко, сердце страшно забилось.
Крик с Капитаном обсуждали размеры и ужасы Нью-Йорка, но мое тело знало, что говорят они о чем-то куда более ужасном. Капитан принес чай и баночку молока, которую аккуратно проткнул в двух местах сверху. Одна дырочка в крышке — и другая.
— Ну, можно и чайку попить, — сказал он, протягивая чашку на блюдечке сперва мне, потом Крику. — Без молока, э?
— Да, — улыбнулся Крик. — Я теперь совсем взрослый.
— Так, — Капитан осторожно уселся и, стараясь сдержать дрожь в руках, медленно приблизил чашку к губам. — Так… Что же сказала теперь мисс Каролина?
Крик зарделся от радости. Видимо, ему очень хотелось ответить на этот вопрос.
— Она… она сказала: «Да».
Объяснений не требовалось, но я на свою беду все-таки спросила:
— Что «да»? В каком это смысле?
— Ну… — он искоса взглянул на Капитана. — Ну… сама понимаешь. Услышала крик и согласилась.
Капитан трубно засмеялся, выплескивая чай на колени, стряхнул его свободной рукой и посмеялся еще.
— Усекла? — посмелее сказал Крик. — Она…
— Я думаю, — сказала я, — ты всю дорогу выдумывал про этот крик.
Он перестал улыбаться — наверное, потому, что я говорила очень горько.
— Ей только семнадцать, — поспешила я исправить дело.
— В январе будет восемнадцать. Кому он говорит!
— Моя мама вышла замуж, ей шестнадцати не было.
— И моя бабушка, — вредным голосом сказала я. — Прекрасный пример, а? Лучшая реклама ранних браков.
— Сара Луиза, — почти шепотом сказал Капитан.
Я вскочила, и так резко, что комната закружилась. Тут я схватилась за ручку кресла, заливая чаем стол. Доковыляв до кухни, я оставила там чашку и блюдце, потом вернулась, не зная, как замять такую безобразную сцену. Все-таки, нельзя же обрушить все это на меня вот так, одним махом!
— Надо понимать — сказала я, — с папой ты зимой работать не будешь.
— Не буду, — отвечал Крик. — Демобилизуюсь и поступлю там на службу, на полставки. За мое обучение заплатят, так что с этим порядок.
— А как же Каролина? Ты о ней подумал? Ей придется бросить ради тебя…
— Ой, Господи! — сказал он. — Что ты такое говоришь? Пусть учится, я ей мешать не буду. Как думали, так и останется. Ты же сама знаешь. Лис! — он очень хотел, чтобы я поняла. — Я ей помогу. Я…
— Дам ей тихую пристань, — подсказал Капитан.
Я фыркнула.
— Это Каролине?
— Она одинока. Лис. Я ей нужен.
«Ты? — думала я. — Ты, Крик?»
Думала я молча, но он услышал.
— Да, конечно, — несмело сказал он. — Конечно, тебе кажется, что Каролина не полюбит… вот такого, — он коротко засмеялся. — Ты невысоко меня ставишь, а Лис?
Если бы я верила в Бога, я бы похулила Его и умерла. А так, я поскорее удрала от них, не домой, а туда, к крабам, где стала портить единственное приличное платье.

Глава 17
Крика демобилизовали позже, чем он думал, так что поженились они с Каролиной в сочельник 1946 года. Мама и папа поехали на свадьбу, в капеллу Джиллиардского колледжа. Судя по рассказам, церемония была скромная и бедная, если не считать таких богатств, как Бах и Моцарт, которыми всех одарили каролинины друзья.
Я осталась при бабушке, сама так захотела. Родители предлагали пригласить кого-нибудь из соседок, даже остаться (конечно, кому-то одному из них), но явственно обрадовались моему отказу. Бабушка могла отмочить такое, что мы стеснялись обременять людей даже ненадолго. Кроме того, папа с мамой никогда толком не путешествовали вместе. Об этом я узнала, когда они вернулись. Двадцать второго декабря, прося у меня прощения, они уехали. Может быть, моя душа, мозолистая, как руки, выдержала бы это испытание, но все же лучше не проверять.
Бабушка вела себя, как ребенок, от которого неизвестно куда и надолго ли уехали родители.
— Где мой сын? — спросила она.
— В Нью-Йорке, — отвечала я. — У Каролины на свадьбе.
Она тупо глядела на меня, словно не совсем понимая, кто такая Каролина, но спросить не решалась. Покачалась немного в своем кресле, теребя нитки из шали, а потом осведомилась:
— Где Сьюзен?
— Да в Нью-Йорке, с папой!
— В Нью-Йорке?
— На каролининой свадьбе.
— Да, да! — фыркнула она. — Знаю. Почему они меня бросили?
— Потому что ты не любишь ездить по железной дороге, особенно зимой.
— Я воду терпеть не могу! — сказала она, истово соблюдая устаревший ритуал. Потом остановила качалку, склонила голову набок и спросила:
— А ты почему здесь?
— Чтобы ты не оставалась одна.
— Гм-ф!.. — она опять фыркнула и натянула на плечи шаль. — За мной смотреть не надо, я вам не краб.
Я представила ее себе в виде линяющего краба. Надо бы кому-нибудь рассказать. Усек, а?
— Что ты там пилишь?
— Я просто палочку строгаю.
На самом деле это была почти прямая ветка. Я ее выловила из воды и решила сделать бабушке палку. Сейчас я подстелила газету, чтобы все толком подравнять, а уж потом — отшлифовать песком.
— Давно я старого нехристя не видала, — сказала бабушка. — Умер, наверное, как и все.
— Нет, капитан Уоллес жив и здоров.
— Чего ж к нам не ходит? — она вздохнула. — Загордился! На что ему такие старухи?
— Я думала, ты его не любишь, — сказала я, оставив работу.
— Это верно, не люблю. Очень много о себе думает. Слишком хорош для девицы, у которой отец лодку себе купить не может.
— Ты про что, бабушка?
— На меня и не взглянул, старый нехристь.
Мне показалось, что с узкой тропинки я вдруг ступила в трясину.
— Когда, бабушка? Сейчас?
— Ничего ты не понимаешь. На что он мне сейчас? Тогда… раньше…
— Ты гораздо моложе его, — сказала я, все еще стараясь не сорваться с тропинки.
Она сверкнула на меня глазами.
— Ничего, подросла бы!
Голос у нее был, как у упрямого ребенка.
— Сбежал, когда и речи быть не могло, — она опустила голову на искривленные руки и заплакала. — А я потом стала красивая! В тринадцать лет я была тут лучше всех, — она порыдала, — а он-то уехал. Два года ждала, потом вышла за Уильяма, а его все нет да нет…
Она утерла глаза шалью и откинула голову, глядя в потолок.
— Тогда — да, тогда был слишком стар, а теперь, наверное, слишком молод. Теперь ему подавай вертихвосток, вроде вас с сестрицей. Ой, Господи, какой человек злой!
Что было делать? Сколько она меня обижала, а теперь, когда ее мучала детская любовь, мне захотелось обнять ее и утешить. Но я боялась к ней прикоснуться, и стала говорить:
— Знаешь, бабушка, — сказала я, — он охотно с тобой подружится. Он теперь один.
Кажется, она слушала.
— Мы с Криком и Каролиной к нему ходили. Теперь их нет, а мне одной ходить неприлично.
Она подняла голову. Секунду мне казалось, что сейчас я услышу какое-нибудь библейское проклятие, но бабушка откинулась на спинку кресла и пробормотала что-то вроде «неприлично».
Тогда я сделала еще один смелый шаг.
— Давай пригласим его на Рождество, к обеду. Мы с тобой одни, так будет праздничней.
— А он ничего плохого не сделает?
Я не совсем поняла, что она имеет в виду, но обещала, что не сделает.
— Только пусть не кричит, — объяснила она. — Когда ешь, нельзя, чтоб на тебя кричали.
— Конечно, — согласилась я. — Надо его предупредить.
Она хитро улыбнулась.
— Да. Хочет к нам прийти, изволь держаться тихо-мирно.
Не знаю, ощущала ли я когда-нибудь себя такой старой, как на то Рождество. Ребенок у меня, во всяком случае, был совершенно невыносимый — бабушка развернула все свои чары, сомнительные и нестойкие, как плохой товар. Капитан обращался с ней ласково и важно, как подросток, которого теребит младенец, чьим родителям он хочет понравиться. А я была взрослым родителем, изрядно утомленным проделками младенца и упорным терпением подростка.
Но жаловаться я не должна, обед прошел прекрасно. Я раздобыла курицу — в те дни это было нелегко, нафаршировала ее устрицами, наварила картошки, сделала маисовый пудинг (у бабушки в шкафу стояли баночки с кукурузой), рулет и пирог с персиками.
Бабушка устриц вынула и сложила на краю тарелки, сказав при этом:
— Ты же знаешь, я их не люблю.
— Миссис Луиза, — обратился к ней Капитан, — попробуйте, с белым мясом. Очень вкусно!
— Ничего, ничего, — поспешила заметить я. — Не хочется, не ешь. Бог с ними.
— Забери их с моей тарелки!
Я схватила тарелку, унесла в кухню, выбросила несчастных устриц и вернулась, улыбаясь как можно шире.
— Ну, как? — спросила я, когда села на место.
— И маисовый пудинг не люблю, — сказала бабушка. Я растерялась, не зная, забирать ли его с тарелки. — Но съем, — она гордо улыбнулась Капитану. — Я все время ем то, что мне не нравится, — объяснила она ему.
— Прекрасно, — сказал он. — Очень полезно.
Он немного расслабился и ел с удовольствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17