Он замолчал и посмотрел на меня с обидой и удивлением.
Каролина не обратила на нас внимания.
— Посудите сами, — сказала она очень умным голосом. — Кому-то надо присматривать за ней и за ее домом, а вам как раз нужен дом. Брак по расчету.
«Фиктивный» она не сказала. Все-таки, есть в ней хоть капля деликатности.
— А, черт! — задохнулся он, глядя на нас поочередно. Я делала вид, что рассматриваю заусеницу. — Ну, ребята! Кто бы мог подумать?
— Когда вы свыкнетесь с этой мыслью, — продолжала сестра, — она вам покажется очень разумной. Нет-нет, — заспешила она, — конечно, вы можете найти себе жилье. Многие будут рады взять вас к себе. Но они в вас не нуждаются. А тетушка Брэкстон… — и она обернулась за поддержкой ко мне, потом — к Крику.
Я вгрызлась в заусеницу, но видела краем глаза, что Крик убежденно кивает.
— Очень разумно, — поддержал он. — Поймете, когда свыкнетесь.
— Да? — Капитан улыбался, покачивая головой. — Вы просто как моя бедная матушка!
Он взял вилку и задумчиво соскреб перец с одной из картошек.
— Люди скажут, — проговорил он, ничуть не улыбаясь, — что я это сделал ради денег.
— Каких денег? — спросила сестра.
— Никто ни про какие деньги не слышал, — сказал Крик. — А вы говорили только нам с Лисом. И еще теперь Каролине.
— Я не возьму у нее ни цента, вы же знаете.
— Конечно, не возьмете, — сказала Каролина, хотя ей-то откуда знать?
— Может, их и нет, — вставила я. — Мы повсюду убирали и ничего не видели.
Он благодарно улыбнулся, словно я ему помогла.
— Да, — сказал он. — Мыслишка сумасшедшая.
От его тона меня пронзил озноб.
— Вы подумаете об этом, — скорее сказала, чем спросила сестра.
Он пожал плечами.
— Ладно. От сумасшедших мыслей особого вреда нет.
Назавтра он уплыл паромом в Крисфилд, не предупредив нас. Нам сообщил об этом капитан Билли. Ни к ночи, ни на следующий вечер он не вернулся. Мы-то знали; мы ходили на пристань каждый вечер.
Прибыл он на третий день, махая нам с палубы. Сердце у меня подпрыгнуло, а сама я чувствовала себя так, словно опять прижимаюсь к его шершавой рубахе. Крик и Каролина махали и кричали в ответ, а я дрожала, сунув руки под мышки, прижав ладони к бокам.
Паром причалил. Капитан окликал нас по имени. Он хотел, чтобы мы с Каролиной за чем-то присмотрели, а Крик подал ему руку.
Каролина, как всегда, меня опередила.
— Ой, гляди! — крикнула она. Когда я подошла туда, где сыновья капитана Билли сносили на берег багаж, я увидела кресло — большое, темное, с плетеным сиденьем, плетеной спинкой и большими железными колесами в резиновых черных ободках. Эдгар и Ричард снесли его на пристань. Каролина улыбалась.
— Честное слово, он так и сделал! — воскликнула она.
Что-то было в моем взгляде, и она сказала иначе, нетерпеливо вздохнув:
— Ну, понимаешь, он женился.
Мне было некуда бежать, да и вообще я бы не успела. Они вылезали из каюты. Вверху, очень медленно, показался Крик, точней — его голова на пригнутой шее. Наконец, появились все трое; Крик и Капитан сделали из рук сиденье, а тетушка Брэкстон обнимала их обоих за плечи. Когда они достигли верха лестницы, я увидела, что к ее плечу приколоты хризантемы.
— Женился! — тихо сказала Каролина, но слово это разорвалось, словно шрапнель, у меня в животе. Сестра подхватила кресло и повезла его к сходням так гордо, словно расстилала ковер перед королевой. Крик и Капитан бережно опустили тетушку на плетеное сиденье.
Выпрямившись, Капитан увидел меня и позвал:
— Сара Луиза! Иди сюда. Поздоровайся с миссис Уоллес.
Старая женщина посмотрела на него благоговейно, как раскаявшийся грешник. Когда я подошла, она протянула мне руку. Пальцы у нее были, как тонкие веточки, но взгляд прямой и ясный. Кажется, она сказала:
— Как живешь, Сара Луиза?
Слова разобрать я толком не смогла, но сказала:
— Добро пожаловать, миссис Труди.
Назвать ее «миссис Уоллес» я не могла бы ни за что.

Глава 14
Если бы тогда, в ноябре, я могла раздобыть спиртное, я бы, наверное, спилась. А так я утешалась одними книгами. У нас их было немного, теперь я это знаю. Я побывала в больших библиотеках и знаю, что и дома, и в школе стояло совсем мало книг. Но там был Шекспир, и Диккенс, и Вальтер Скотт, и Фенимор Купер. Каждый вечер, задернув темные шторы (затемнение!), я жадно читала, притулившись у лампы. Можете себе представить, как подействовал на такую девицу «Последний из могикан». Я полюбила не бесцветную Кору, а Ункаса, только Ункаса, готового умереть у Делавэра; Ункаса, с которого враг срывает рубашку, открывая миру голубую черепаху, татуированную на груди.
Как я мечтала о таком знаке, который выделил бы меня из всех! Но я не была последней из могикан, я вообще никем не была, только близнецом Каролины.
Почему-то я скрыла, что после бури, почти разорившей нашу семью, у меня осталось чуть меньше пятидесяти припрятанных долларов. Теперь среди прочего, приходилось отказаться от Каролининых занятий. При любых стипендиях мы не потянули бы дорогу. К чести моей сестры надо признать, что она не канючила и терпеливо упражнялась, надеясь, что весной, к концу устричного сезона, мы заработаем достаточно на ее поездки. Похвалю и себя, я очень нуждалась в одобрении — злорадством я не грешила. Собственно говоря, меня не раздражали музыкальные таланты сестры, я ими скорей гордилась. Мне иногда хотелось ей помочь, но я не решалась признаться, что припрятала деньги. Да и было их немного; и вообще, они мои, я их заработала.
После свадьбы я была у Капитана один раз. Пригласил он всех троих — Каролину, Крика, меня, и днем, к обеду. Наверное, он хотел отпраздновать с нами свою женитьбу. Во всяком случае, на столе стояла бутылочка вина, и он предложил нам выпить. Мы с Криком ужаснулись и отказались, Каролина немножко выпила, хихикая и гадая, что было бы, если бы узнали, что Капитан нарушил сухой закон нашего островка. Закон этот был не юридическим, а религиозным (мамин херес мы крепким напитком не считали). У нас не было полиции, а уж тем более — тюрьмы. Если бы люди прознали про вино, они бы обозвали Капитана нехристем и молились бы о нем по пятницам. Вообще-то, они и так это делали с самого его приезда.
— Такое вино я покупал в Париже, — рассказал нам Капитан. — Не так-то легко в военное время!
Конечно, я решила, что речь идет об этой войне, но сейчас мне кажется, что он имел в виду ту, Первую. Я никак не могла запомнить, какой он старый.
Зато с тетушкой Брэкстон было все ясно. Сидела она во главе стола в кресле на колесиках (плетенье с деревом) и простодушно улыбалась. Волосы у нее были совсем белые и такие редкие, что сквозь них просвечивала розоватая кожа. Улыбалась она криво, наверное — после удара, из-за которого, к тому же, сломала ногу. Ей было трудно держать бокал в костлявой лапке, но Капитан помог ей, она прихлебнула, хотя и перепачкала подбородок. Это ее не смутило. Она благоговейно смотрела на мужа ясными, детскими глазами.
Он бережно промокнул вино салфеткой, говоря жене:
— Душенька, я тебе не рассказывал, как проехал в машине через весь Париж?
Для нас, еще не покидавших острова, машина была почти такой же экзотикой, как Париж. Я немножко обиделась, что нам с Криком он об этих приключениях не сказал. Да, в его передаче то были приключения.
Снова усевшись как следует, он поведал, что здесь, в Америке, водил машину только раз, и то по проселочной дороге. Во Франции же приятель, моряк, предложил ему купить автомобиль в Гавре и перегнать его в Париж, для вящей веселости прихватив девочек. У Капитана деньги были, ему хотелось повеселиться на воле; однако он не знал, что приятель никогда машину не водил.
— Ladneau, — сказал нам Капитан, имитируя французский акцент. — Tchego tam!
Однако ему удалось отговорить приятеля, он сел за руль, и началось неописуемое путешествие, закончившееся тем, что они проехали через весь Париж в час пик.
— Машины, повозки, грузовики — ну, с восьми сторон! Стоять — раздавят, ехать — верная смерть!
— Что же вы сделали? — спросил Крик.
— Одной рукой вцепился в руль, другой — в гудок, ногами нажал на акселератор, закрыл глаза и ка-ак рвану!
— Вот это да! — отозвался Крик. — А живы остались.
Раздалось что-то вроде кудахтанья. Мы поглядели на тот конец стола и увидели, что тетушка Брэкстон смеется. Тогда засмеялись все, даже Крик, который понимал, что смеются и над ним. Но я не засмеялась.
— Ты что, не усекла? — спросил меня Крик. — Если бы он не…
— Усекла, чего тут не усечь? Я просто не вижу, чего тут смешного.
Каролина повернулась к тетушке Брэкстон.
— Не обращайте внимания.
Она ослепительно улыбнулась Крику.
— Она у нас вообще не смеется.
— Еще как смеюсь! — завопила я. — А ты врешь! Врешь, врешь, врешь…
— Ли-ис! — укоризненно протянула сестра.
— Я тебе не лис! Я человек, а не зверь какой-то!
Слова мои прозвучали бы лучше, если бы голос не сорвался на последнем.
Каролина засмеялась, словно я шучу. За ней засмеялся и Крик. Они переглянулись и просто зашлись, как будто я сострила. Закрыв лицо рукой, я ждала, что закудахтает тетушка и загремит трубой смех Капитана. Но Капитан не смеялся. Я ощутила его руку на плече и услышала голос.
— Сара Луиза, — ласково сказал он, — что это с тобой?
О, Господи! Что он, не знает? Я могу выдержать все, кроме его доброты. Чуть не перевернув кресло, я бросилась прочь из этого мерзкого дома.
Тетушку Брэкстон я больше не видела до самых ее похорон. Каролина исправно сообщала мне, как счастливы они с Капитаном. Сама она, вместе с Криком, ходила к ним чуть не каждый день. Капитан всегда просил ее спеть: «Труди так любит музыку». Он знал о тетушке гораздо больше тех, кто прожил столько лет с ней рядом.
— Вообще-то, она разговаривает, — сообщала мне Каролина. — Мы не все понимаем, а он — все. И когда я пою, она слушает, правда слушает, не витает невесть где. Капитан зря не скажет — она любит музыку, очень любит, даже больше, чем мама.
Когда она так говорила, я утыкалась в книгу и делала вид, что не слышу.
Была заупокойная служба. Я удивлялась — никто не помнил, чтобы тетушка или Капитан ходили в церковь; но проповедник у нас был молодой, серьезный и отслужил по ней, как все решили, «чинно и благоговейно». Капитан попросил нас сидеть впереди, с ним рядом, и мы сидели, даже бабушка, которая, слава Богу, ничего не учудила. Сам он сидел между мной и Каролиной. Когда запели двадцать второй псалом — «Аще бо пойду посреди сени смертныя, не убоюся зла, ибо Ты со мной еси» — моя сестрица взяла его за руку, словно он маленький ребенок, которого надо вести и пасти. Другой рукой он утер слезы. А я, сидя так близко от него, как давно не сидела, поняла, какой же он старый, и сама чуть не заплакала.
Мама пригласила его поужинать, он отказался, и никто его не неволил. Мы с Каролиной и Криком проводили его до дверей того дома, который он теперь мог назвать своим. Никто не сказал за дорогу ни слова, а когда Капитан кивнул нам на прощанье, мы кивнули в ответ и пошли обратно. Оказалось, что он не зря отказался пойти к нам, бабушка была совсем плоха.
— Он ее убил, — сообщила она, как только мы вошли.
Мы очень удивились. Даже для бабушки это было слишком сильно.
— А как же, ему дом нужен. Я сразу поняла, когда он явился.
— Мама, — мягко сказал отец, — не надо… не стоит.
— Хотите знать, как он управился?
— Мама…
— Отравил ее, вот как, — она победно оглядела стол. — Крысиным ядом.
Она откусила большой кусок и шумно его жевала. Мы вообще перестали есть.
— Луиза знает, — продолжала бабушка тонким голоском, и улыбнулась мне, — да не скажет. Не скажешь, верно? А я знаю, почему, — она захихикала и протянула нараспев, как дразнилку: — А я зна-зна-а-а…
— Заткнись! — закричала Каролина то, что я крикнуть не посмела.
— Каролина! — ужаснулись папа и мама.
Сестра покраснела от ярости, но сжала губы. Бабушка произнесла, как ни в чем не бывало:
— Видели, как она на него смотрит?
— Мама!
— Она думает, я глупая старуха. Не-ет, я знаю. Уж я-то знаю!
Бабушка посмотрела мне прямо в глаза. Я слишком испугалась, чтобы отвести их.
— Часом, ему не помогла? А, внучка? Не помогла?
Взор ее хитренько искрился.
— Девочки, — очень тихо сказал папа, — идите к себе.
На этот раз мы обе тут же послушались. Даже у себя, в безопасности, говорить мы не смогли. Мы не могли ни шутить над глупой, вздорной старухой, которую знали всю свою жизнь, ни как-то ее оправдывать. Шок был так силен, что мои ничтожные страхи растворились в темном, безграничном ужасе.
«Кто знает? — спрашивал голос из мрака. — Кто знает, какое зло таится в сердце человеческом?»
Теперь мы это знали.
Позже, когда мы уже ложились, Каролина сказала:
— Надо мне отсюда бежать, пока она меня не уела.
«Тебя? — подумала я, но промолчала. — Тебя? Что она может тебе сделать? Тебе незачем избавляться от зла. Ты что, не видишь? Речь обо мне. Это меня вот-вот проглотит вечный мрак». Но я промолчала. Я не сердилась на сестру, только устала до смерти.
Наутро, при ясном свете, я попыталась себя убедить, что ужасы прошлого вечера мне примерещились. Разве я когда-то не говорила Крику, что Капитан — немецкий шпион с подводной лодки? Чего ж я тогда так горюю из-за бабушкиных обвинений? Однако, вспомнив ее искрящийся взор, я поняла, что это вещи разные. Сама она вроде бы все забыла. Она опять была просто глупой и сварливой; и мы с облегчением притворились, что тоже забыли все.
В феврале Крик бросил школу. Его мама и бабушка совсем обеднели, папа предложил ему ходить с ним на «Порции», отбраковывать устриц. Папа брал их длинными деревянными щипцами, вроде ножниц с железными грабельками на конце, потом разжимал щипцы и бросал добычу на особую доску. Тут Крик в больших резиновых перчатках приступал к отбраковке. Он отбивал специальным молотком пустые раковины, а ручкой (на ней было заострение) счищал слишком мелких устриц. Мусор выбрасывали в воду, крупных устриц клали в особую лодку, на которой позже их отвозили на рынок. Уходили папа с Криком затемно, в понедельник, до самого воскресенья, и спали всю неделю на узких скамьях, в крохотной каюте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17