Но это было нелегко, ребенок очень ослаб от температуры и голода. На лестнице выдержка изменила ей.
— Тебе не надо было спускаться, Уильям Эрнест. Ты болен.
— Я описался, — печально сказал он. — Терпел-терпел…
Она вздохнула.
— Я знаю. Когда болеешь, трудно сдерживаться.
Она переодела его в последнюю чистую смену нижнего белья — короткие трусы и майку, не замерз бы! — и перестелила простыни. Сняла для него сухое одеяло со своей кровати. Мальчик лег и тут же повернулся к стене лицом, он совершенно выбился из сил.
— Гилли, детка, — окликнула Троттер в полусне, когда Гилли проходила мимо ее комнаты. — У тебя там гости?
— Да это просто телевизор.
Спускаясь по лестнице, Гилли пригладила волосы и одернула майку. Она знала, что выглядит ужасно. Бедная старая леди, наверно, обалдела при виде ее.
Когда Гилли появилась в дверях, женщина слабо улыбнулась.
— Бедняжка! — сказала она.
Гилли оглянулась — не тащится ли следом за ней Уильям Эрнест? Никого.
— Да хранит тебя Господь!
— Меня?
— Кортни была права. Я так рада, что ты написала ей. Как смели они отдать тебя в такое место?
— Меня?
«О чем говорит эта женщина? В какое место?»
— Понимаешь, я не должна была врываться к тебе так неожиданно, но я хотела увидеть все своими глазами, прежде чем обращаться к сотрудникам Общества. Прости, дорогая, за…
По лестнице раздались тяжелые шаги — топ, топ, топ. Они обе застыли, прислушиваясь к тяжелой приближающейся поступи.
— Ой! — вскрикнула маленькая леди. В дверях появилось огромное босоногое привидение в полосатой мужской пижаме; седые волосы спадали на плечи, в глазах застыл ужас.
— Я забыла! — вскричало оно, раскачиваясь из стороны в сторону, ухватившись за косяк двери. — Забыла!
Гилли вскочила.
— Что вы забыли?
— Индейку, — Троттер едва удерживалась от слез. — Пятнадцать долларов тридцать восемь центов — и все протухло. — Кажется, она не замечала гостьи.
— Ничего не протухло, никакого запаха, я бы почуяла. — Гилли бросила взгляд на маленькую женщину, та была так же перепугана, как пугался Уильям Эрнест, когда натыкался в хрестоматии на непонятное слово.
— Идите ложитесь, Троттер. Я сейчас же поставлю ее в духовку.
Огромная женщина попыталась повиноваться. Она повернулась и чуть не упала.
— Лучше я присяду на минутку, — сказала она, задыхаясь, — сильно кружится голова.
Гилли уперлась обеими руками ей в спину и то ли потащила, то ли повела могучую качающуюся фигуру в полосатой пижаме к дивану. Но она чувствовала — как чувствуешь, когда кладешь последний кубик, что башня вот-вот рухнет — до дивана им не дойти.
— О, Боже! — вскрикнула Троттер, падая на ковер и увлекая Гилли за собой. Она лежала на полу, как перевернутая на спину черепаха. — Ну, конец света, — воскликнула она со смехом. — Наверно, раздавила тебя в лепешку.
— Что случилось? Что здесь происходит? — на сцене появился третий актер.
— Ты жива, Гилли, детка? — спросила Троттер и, не дожидаясь ответа, сказала:
— Все в порядке, мистер Рэндолф.
— Но здесь кто-то упал. Я слышал это своими ушами.
— Ага, это я хлопнулась, — Троттер раскачивалась, тщетно пытаясь подняться с пола и встать на ноги. — Но теперь все в порядке, правда, Гилли?
— Да подвиньтесь немножко, Троттер! Подвиньтесь, — раздался приглушенный голос, — повернитесь и освободите меня.
— Что случилось? Что случилось? — пропищал мистер Рэндолф.
— Бедная крошка, бедная Гилли, — выдохнула Троттер и с громоподобным «ух-х-х» освободила Гилли.
— Гилли, что с вами? — с тревогой спросил он.
— Не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Все в порядке.
Гилли поднялась с пола, стряхнула с себя пыль и взяла его за руку.
— Пойдемте, я провожу вас обратно в постель.
Когда она возвратилась в гостиную, Троттер уже добралась до дивана. Она сидела, опершись о подушки, и не сводила глаз с бледной незнакомой женщины.
— Ты же сказала, здесь никого нет, — укоризненно заметила она, обращаясь к Гилли.
Гостья чудом держалась на самом кончике коричневого стула, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но дара речи как будто не утратила.
— Я думаю, мне лучше уйти, — сказала она, поднимаясь. — Кажется, я оказалась здесь не в самый подходящий момент.
Гилли довела ее до двери, не зная, как бы поскорее выпроводить из этого дома, который неожиданно превратился в такой бедлам.
— Рада была познакомиться с вами, — сказала Гилли как можно вежливее.
Не хотелось, чтобы эта женщина плохо подумала о ней. Что там ни говори, это была — по крайней мере, она так называла себя — мать Кортни.
Женщина помедлила в дверях. Потом неожиданно обняла Гилли и чмокнула ее в щеку.
— Ты здесь пробудешь недолго, — шепнула она. — Обещаю.
Усталость затуманила Гилли мозги. Она решительно кивнула и быстро закрыла дверь. И только потом, когда уложила Троттер в кровать и сунула индейку в духовку, до нее дошел смысл слов, сказанных этой леди.
— Боже мой!
Неважно, что думает эта женщина. Мисс Эллис объяснит ей, почему все так случилось сегодня. Никто не может заставить Гилли покинуть этот дом, особенно теперь, когда она всем им так нужна. И потом… Троттер не позволит забрать ее. «Никогда — сказала она — никогда, никогда, никогда».


«НИКОГДА» И ДРУГИЕ НЕВЫПОЛНЕННЫЕ ОБЕЩАНИЯ

От страха у Гилли переворачивалось все внутри; страх неотступно преследовал ее, как вонь от дохлой рыбы. Что ни говори, это ее письмо заставило Кортни обратиться к своей матери после тринадцатилетнего молчания. Что же было в этом ее письме? Она никак не могла вспомнить. А письмо Кортни, в свою очередь, заставило маленькую леди из Вирджинии поехать и разыскать Гилли.
Что же теперь будет? Вот уж не думала она, что все так обернется. Гилли воображала, что Кортни явится собственной персоной, как ослепительная королева, и потребует назад свою давно потерянную принцессу. В ее мечтах не оставалось места ни для неуклюжей старомодной леди с южным акцентом, ни для босоногой толстой женщины в полосатой пижаме, ни для старого слепого негра, который читает наизусть стихи и спит с открытым ртом, ни для странного трогательного малыша, который говорит «бабах» и до сих пор мочится в постель.
Но она сама заварила эту кашу. Как жена Синей Бороды, она приоткрыла запретную дверь в потайную комнату, и теперь придется туда заглянуть.
Наступил субботний вечер, индейка оказалась, наконец, на кухонном столе; и они вчетвером радостно уселись вокруг — ни мисс Эллис, ни маленькая леди из Вирджинии не давали о себе знать. Троттер и Уильям Эрнест были все еще бледные как мел, а мистер Рэндолф — просто пепельный, но они уже начали поправляться и с удовольствием жевали холодное сухое мясо.
— Позвольте заметить, мисс Гилли, вы единственный человек из всех известных мне людей, который может соперничать в кулинарных талантах с миссис Троттер.
Гилли понимала, что это откровенная лесть, пусть с добрыми намерениями.
— А пюре получилось с комками, — сказала она, разминая вилкой картошку в своей тарелке.
— А у меня — никаких комков, — преданно прошептал Уильям Эрнест.
— Пюре замечательное, Гилли, детка. Тебе, наверное, попался единственный комочек из всей кастрюли. Как сбитые сливки. Не помню, когда я пробовала такое… — Троттер замолчала и откинула голову, будто пыталась вспомнить, когда же это было. — Кажется, я не пробовала такой вкусной картошки с тех пор, как в последний раз заболел Мэлвин. — Она выпалила эти слова, и лицо ее просияло.
Гилли невольно вспыхнула. Все это вранье. Но все равно — приятно.
— Гилли, детка… — Троттер остановилась, рука с вилкой застыла в воздухе, — что это за женщина к нам приходила? Что ей было нужно?
На этот раз пришлось врать Гилли.
— Кажется, хотела пригласить нас в свою церковь. Не успела я еще сказать, что мы правоверные баптисты, и тут вы все с криком посыпались сверху, как с того света… До смерти напугали ее.
— И я тоже? — спросил Уильям Эрнест.
— Ты — больше всех, Уильям Эрнест. Стоишь бледный, худющий, и канючишь: «Гиил-лии, Гилл-лии»… Со страху она чуть не проглотила свои вставные зубы.
— Да что ты?
— Стану я врать!
— Бабах! — сказал Уильям Эрнест.
— А потом я грохнулась и, будто бульдозер, чуть не придавила нашу бедную Гилли, — фыркнула Троттер. — Она вскочила и к двери. Решила, наверно, что и ей достанется на орехи.
— Что ты сделала? — переспросил Уильям Эрнест.
— Свалилась прямо на Гилли. И никак не могла подняться с пола.
— А я проснулся от страшного шума, — усмехнулся мистер Рэндолф, — и бросился со всех ног сюда…
— И только услыхали слабый писк: «Слезьте с меня, Троттер! Слезьте с меня!» — повторяла Троттер сквозь взрывы хохота.
— И ты слезла?
— Да ты что, детка? Это было не так-то просто. Я задыхалась, я отдувалась…
— И дом разлетелся на кусочки! — Уильям Эрнест стукнул кулаком по столу, и все расхохотались до слез, выкрикивая сквозь взрывы хохота: «Слезьте с меня!», «Не раздавите меня!».
«Слезьте с меня!» — Гилли не помнила, чтобы она так говорила. Но разве дело в этом? Так здорово, что все поправились, смеются до слез и собрались вместе за одним столом. И потом — они так развеселились, что и думать забыли про ту маленькую седую леди.
Наступил понедельник, и праздники остались позади. Гилли, вооружившись объяснительной запиской, которая была как награда за храбрость в бою, вместе с Уильямом Эрнестом, бледным, но веселым, отправилась в школу. Мистер Рэндолф возвратился к себе, и Троттер, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дух, стала наводить в доме порядок. И, как потом выяснилось, в начале десятого утра, когда мисс Эллис подошла к своему столу, на нем уже лежала записка с просьбой позвонить миссис Рутерфорд Хопкинс в округ Лудоун, штат Вирджиния.
После уроков Гилли дожидалась Уильяма Эрнеста возле его класса — мальчик еще не совсем оправился, ему нельзя было драться с ребятами, она знала — при ней его никто и пальцем не тронет.
Агнес Стоукс торчала рядом — надеялась заманить Гилли в магазин. Но Гилли хотела проводить Уильяма Эрнеста до самого дома.
— Хочешь, зайдем ко мне и разыграем кого-нибудь по телефону, будем громко сопеть в трубку.
— Отстань, Агнес. Не валяй дурака. Глупо это.
— Нет, не глупо. Человека можно жутко напугать, я сама слышала, как с перепугу орут на другом конце провода.
— Это глупо, Агнес. Понимаешь? Глупо, глупо, глупо.
— Ты всегда говоришь так, если не сама придумала.
— Точно. Я глупостей не придумываю.
— Ну пойдем, Гилли, давай сообразим что-нибудь. Мы с тобой уже давно ничего не вытворяли.
— У меня в семье все болели.
Агнес ухмыльнулась.
— В какой такой семье? Все знают…
— Мой брат, — Уильям Эрнест гордо поднял голову, — моя мама и мой… дядя.
— Гилли Хопкинс. Ты что, спятила?
Гилли резко повернулась, она поджала губы, скривила рот, точь-в-точь как киноактер Хэмфри Богарт, и подошла к Агнес вплотную.
— Ты что, нарываешься на скандал, дорогуша?
Агнес отступила.
— Давай не будем… — сказала она, отступая еще дальше.
Уильям Эрнест прижался к Гилли, она невольно задевала его во время ходьбы.
— Хочешь, я отлуплю ее? — шепотом сказал он.
— Не мешало бы, — ответила Гилли, — но лучше не связываться. Это будет нечестно. Ты — против этой замухрышки.
Троттер дожидалась их у входа. Дверь распахнулась прежде, чем они подошли к крыльцу. У Гилли похолодело внутри. По напряженной улыбке и съежившейся фигуре Троттер она догадалась — дело плохо.
И точно. На коричневом стуле в гостиной восседала мисс Эллис. На этот раз женщины не ругались, они просто дожидались ее. Сердце у Гилли упало, как холостая ракета. Она тут же села на диван и обхватила себя руками, чтобы не дрожать.
Неожиданно заговорила мисс Эллис. Голос у нее был звонкий, фальшивый, как телевизионная реклама слабительного.
— Так вот, Гилли, у меня есть для тебя довольно неожиданная новость.
Гилли обхватила себя еще крепче. В ее жизни слово «новость» никогда не предвещало ничего, кроме сообщения о переезде на новое место.
— Твоя мать…
— Мама приезжает? — она сразу же пожалела об этой вспышке. Брови мисс Эллис полезли вверх, что обычно случалось у нее при упоминании слова «мама».
— Нет. — Брови продолжали дергаться. — Твоя мама находится в Калифорнии. Но твоя бабушка…
— А я тут при чем?
— Сегодня утром она звонила в нашу контору, а потом приехала на машине из самой Вирджинии, чтобы поговорить со мной.
Гилли украдкой взглянула на Троттер, та сидела на другом конце дивана и гладила Уильяма Эрнеста по спине. Ее рука была у него под курткой, а глазки — маленькие, как у медведя на индейском тотеме.
— Она и твоя мать, — брови мисс Эллис снова поползли вверх, — хотят, чтобы ты переехала к бабушке.
— К кому?
— К твоей бабушке. Насовсем.
Мисс Эллис словно раскачивала последнее слово перед носом Гилли, как будто ожидая, что та вскочит на задние лапки, сделает стойку и начнет плясать.
Гилли распрямилась. За кого они ее принимают?
— Я не хочу жить с ней, — сказала она.
— Но, Гилли, с тех пор как ты научилась говорить, ты постоянно твердишь…
— Я никогда не говорила, что хочу жить с ней! Я говорила, я хочу жить с мамой. Она не моя мама. Я даже совсем не знаю ее!
— Но свою мать ты тоже не знаешь.
— Нет, знаю! Я помню ее! Не говорите за меня, что я помню и чего не помню!
Лицо мисс Эллис вдруг стало усталым.
— Да хранит Господь обездоленных детей хиппи, — сказала она.
— Я прекрасно помню ее.
— Так вот, — мисс Эллис наклонилась вперед, ее миловидное лицо стало напряженным и жестким, — твоя мать хочет, чтобы ты переехала к бабушке. Я говорила с ней по телефону.
— Разве она не сказала, что хочет, чтобы я переехала к ней в Калифорнию, как она написала мне?
— Нет, она сказала, что хочет, чтобы ты переехала к твоей бабушке.
— Но они не могут заставить меня сделать это.
Мягко:
— Могут, Гилли, могут.
Ей показалось, что рушатся стены; она с отчаянием озиралась вокруг в поисках спасения. Глаза ее остановились на Троттер.
— Троттер не позволит им забрать меня. Правда, Троттер?
Троттер втянула голову в плечи, но продолжала с каменным лицом смотреть на мисс Эллис и растирать спину Уильяма Эрнеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15