И надо было видеть, как умно распоряжался этот маляр своим огромным хозяйством, как умело он подбирал людей!
Робинсон рассказывал сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, здесь не кончая, там вдаваясь в мельчайшие подробности, но видно было, что ему страстно хочется передать всем сидящим здесь, в этом доме, свою любовь к людям, к этим далеким свободным странам.
Нет, пусть не лгут в газетах! Русские не хотят войны, им не нужна Америка. Им достаточно просторно в своей собственной стране и дай бог управиться с собственными делами.
Джим клянется в этом своей жизнью! Он был в сердце страны, и на юге и на западе, и всюду люди мирно трудились…
— А на Карпатах вы, случайно, не были? — дрожащим от волнения голосом спросил Иван Гирич.
Он слушал, весь подавшись вперед, и яснее всяких слов говорило его загорелое, крепко обтянутое кожей лицо. Оно тянулось навстречу Джиму нетерпеливо и жадно.
— На Карпатах?.. Постойте. Да, да, конечно, я был и на Карпатах и в Закарпатье, — сказал Джим. — Я был там в одном чистеньком, милом городке. Постойте, как же его название? — Джим торопливо пошарил в карманах. — Ага, вот записная книжка, тут у меня записано. — Он развернул книжку. — Вот… Му-ка-чев, — с трудом выговорил он незнакомое слово.
— Мукачев? То ж наше мисто! — закричал Гирич, переходя на украинский язык и не замечая этого. — Василь, чуешь? Вин був у Мукачеви!
— Чую, батько, — отвечал Василь, тоже охваченный волнением. — Только говори по-английски, отец, а то ты забылся, тебя не понимают, — добавил он.
— Ох, извините меня, мистер Робинсон! — спохватился Гирич. — Я совсем потерялся от радости. Да не молчите, расскажите нам, бога ради, о нашей родине! Ведь я родился на Верховине — рукой подать от Мукачева!
— О, я так рад, что могу вам рассказать о родных местах! — просиял Джим. — Там очень-очень хорошо. При мне строились новые селения, больницы, школы в селах. В долинах сажали апельсиновые и мандариновые деревья, разводили новые виноградники…
— Чуешь, Василь: мандариновые деревья! — снова воскликнул Гирич.
— Чую, батько! — отвечал Василь. Мальчик грудью навалился на стол и не сводил глаз с рассказчика.
— А в горах возле Мукачева я встретил маленького пастушонка, которого отправили учиться в Ужгород, в музыкальную школу, потому что у него оказались большие способности и он хорошо играл на скрипке, — продолжал рассказывать Джим.
— Пастух — в музыкальную школу?! Чуешь, Василь? — отчаянным голосом сказал Иван Гирич.
— Чую, — раздался мрачный ответ.
36. Появление Ричи
По-разному слушали Джима Робинсона школьники. Бэн и Вик Квинси, которые уже третий день были на скудном пайке, отдавали больше внимания оладьям, хотя и прислушивались к тому, что говорил певец. Пат сидела, вытянув тонкую шею, боясь пошевельнуться. Господи, куда она попала! И страшный призрак того, что на Парк-авеню называлось «красной опасностью», маячил перед ней в образе высокого человека с опущенными плечами. Девочка молчала и даже не отвечала на тихие вопросы Чарли, который то и дело спрашивал, почему она ни до чего не дотрагивается. Впрочем, соседки Пат тоже рассеянно относились к оладьям: и Нэнси и Мери плохо верили тому, что рассказывал Джим Робинсон, но так удивительно было то, о чем он говорил, что они слушали затаив дыхание и могли бы слушать так целую ночь.
«Вот где я стала бы поэтессой!» — вздыхала про себя Нэнси.
Василь внимал рассказу с тяжелым, гнетущим чувством. Для него это не было сказкой. Земля, которая лежала далеко за океаном, была великой землей славян, к которой принадлежал он сам, в которой родился он, родились его отец и дед. Первым и самым естественным порывом было сорваться с места и бежать, лететь в эту страну. На миг он забылся, представив себя уже на родной земле. Но тут же оглушительно затрещал за окном полицейский мотоцикл, и мальчик очнулся. Тяжелая, мучительная зависть, знакомая всем, кто стремится к заведомо недоступному, поднималась в нем. И потому так сдвинулись брови и такие угрюмые глаза были у Василя.
Джим Робинсон рассказал о том, как он был в Москве на празднике Первого мая. Это был праздник молодости, и девушки танцевали на украшенных гирляндами площадях. Сияло солнце, ветер шевелил алые флаги, и было столько музыки, так певуч и полнозвучен был весь город, что певец почувствовал себя в родной стихии. Он шел по улицам и пел вместе со всем народом, и со всех сторон тянулись к нему сотни дружеских рук, и незнакомые люди заговаривали с ним.
Еще и еще вспоминал «черный Карузо»…
Подошла Салли, тронула его за рукав.
— Джим, — сказала она, — и у нас сегодня должна быть музыка. Помни, ты обещал нам петь… Но раньше мы послушаем нашего маленького друга — Василя. Он сыграет нам на своей скрипке.
И она ласково кивнула мгновенно покрасневшему мальчику.
Играть при этом знаменитом на весь мир певце? Играть вот так, без всяких нот, на старой, дедовской скрипочке? Василь робко посмотрел на отца, на Чарли…
Но кругом уже хлопали крепкие рабочие ладони, кричали свои ребята, и Василь вышел из-за стола и взял скрипочку, завернутую, как ребенок, в большой платок.
Все затихло. Робкий, дрожащий звук, похожий на крик ласточки, вырвался из скрипки. За ним взлетел, внезапно окрепнув, второй, и вот уже серебристые, хрустальные звуки рассыпаются, бегут, догоняют друг друга и вдруг взмывают все вместе и парят высоко, там, где свободно гуляет ветер, где ходят прозрачные розоватые облака и радуга цветистой аркой подпирает небо.
Длинные пальцы мальчика побелели в суставах — так крепко он держит смычок. Блестит влажный лоб, пересохли губы.
Какую песню, сладкую и незнакомую, но дорогую всем, играет Василь! Последний звук как глубокий, во всю грудь, вздох.
Василь видит перед собой озаренное внутренним огнем лицо.
— Спасибо тебе, мой мальчик, я получил огромное наслаждение, — говорит Джим Робинсон, схватив тонкую, бледную руку. — У тебя душа большого музыканта, и ты будешь им, клянусь моей жизнью!
А кругом хлопают так, что вот-вот рухнут хрупкие стены домика, и отец Василя гордо смотрит на радостно-смущенного сына.
— А теперь спой нам ты, Джим, — говорит Цезарь, пряча трубку и приготовляясь к новому удовольствию. — Ты спой, а Джордж Монтье будет тебе аккомпанировать.
Улыбающийся Джордж берет гитару.
Темные пальцы пробегают по струнам. Раздается мягкий, бархатистый аккорд. Джим Робинсон выходит на середину комнаты.
Сейчас люди Горчичного Рая вновь услышат этот голос, прославленный на весь мир, голос, которым одинаково восторгаются короли, президенты и простые люди.
Но в этот момент распахивается дверь, и в комнату входит новый гость.
— Мистер Ричардсон! — радостно восклицает Салли и спешит навстречу гостю. — Джим, друзья, вы знакомы с мистером Ричардсоном? Он учитель Чарли, наш друг.
Ричи жмет ей руку и кланяется Джиму.
— К сожалению, мэм, я уже больше не учитель, — говорит он просто. — Сегодня в полдень меня уволили.
Кто-то громко ахает, кто-то со стуком опускает на стол сжатые кулаки.
Пат Причард, пользуясь тем, что все заняты учителем и даже Чарли не обращает на нее внимания, проскальзывает к дверям. Скорее, скорее уйти! С нее довольно! Сейчас здесь разразится буря, и тогда не поздоровится мистеру Милларду, и мистеру Сфикси, и всем тем, кто выгнал из школы Ричи. Пат Причард не понимает, за что выгнали Ричи, он довольно милый преподаватель.
Но, вероятно, Большой Босс лучше знает, почему не следует держать Ричи в школе. Ма говорит, что у Большого Босса замечательная голова и он никогда не действует наобум. Как знать Пат, прав или виноват Ричи! Вот он ворвался сюда, к этим неграм, как в свой собственный дом, и здоровается за руку с Салли и с певцом, как будто они ровня.
Пат Причард потихоньку выбралась на крыльцо.
Было уже совсем темно. Несколько фонарей и свет, идущий из лавчонки напротив, слабо освещали дорогу и тротуар. В открытую дверь лавки Пат могла видеть развешанные у полок конфеты-хлопушки — предмет вожделения здешней детворы, мешок соленых земляных орехов, коробки с жевательной резинкой, нарезанную рыбу, жарящуюся на сковороде, и двух-трех рабочих, закусывающих у стойки. Ох, и зачем только она пошла в этот Горчичный Рай! Вон как здесь темно и неуютно! И какие здесь страшные люди!
И вдруг глаза Пат различили стоящую у противоположного тротуара машину. Она смутно угадывала знакомые очертания автомобиля, в котором ее мать ездит на ферму Милларда за свежими яйцами и творогом для самого Босса. Нет, не может быть, чтобы она ошиблась! Вон и светлый чехол торчит на заднем сиденье. Пат содрогнулась.
И почти тотчас же из автомобиля раздался хорошо знакомый, железный голос:
— Патриция, я тебя вижу. Подойди сюда, Патриция.
Ватными ногами девочка пересекла улицу и подошла к автомобилю.
Мать сидела за рулем в своей неизменной шляпке, похожей на заклепку, и в серых перчатках.
— Садись!
Девочка покорно села. Однако Образцовый Механизм не спешил трогаться с места.
— Когда мне сказали по телефону, что моя дочь отправилась к мальчишке-негру, что она забыла всякий стыд и всякие приличия, я не поверила, — начала миссис Причард. — Все же я решила самолично проверить и убедиться, что все это ложь и гнусный поклеп на мою дочь. Я бросила приготовление торта и салата и приехала сюда. Я увидела в доме вдовы Робинсон свет и услышала голоса многих людей. Первая часть сообщения оказалась справедливой: в доме были гости. При мне в дом вошло несколько человек — негров и белых самого низкого положения. Но я все еще не верила, что среди этих людей может находить удовольствие моя дочь. И вот сейчас я убедилась, что это правда!..
Миссис Причард выдержала эффектную паузу и полюбовалась впечатлением. Дочь сидела опустив голову, дрожа.
— Завтра же я поговорю с Салли Робинсон. Она должна внушить своему мальчишке, что он не пара моей дочери. Он не смеет приглашать в гости Патрицию Причард, как какую-нибудь черномазую девчонку. Если он и его мать не понимают этого, я им внушу, я найду способ внушить им правила должного поведения.
— Ма, они меня не приглашали… — робко заикнулась Пат. — Честное слово, ма…
Миссис Причард встрепенулась:
— Что?.. Ты хочешь сказать, что сама, по собственной инициативе побежала к этому мальчишке, забыла свой долг, оставила мать и ее гостей и отправилась в этот дом?
— Нет, нет, ма, я не сама! — защищалась Пат. — Мне кто-то позвонил — я не знаю кто — и сказал, что Чарльз просит меня прийти. Но меня обманули.
— Значит, тебя обманом завлекли в этот дом? — Казалось, Образцовый Механизм очень обрадовался. — Так, так, очень хорошо… Негры обманом залучают к себе белых девушек! Хорошо, все это будет доложено кому следует. Пускай все узнают! Я больше не потерплю этого!
Дочь заплакала.
— Почему ты плачешь? Они тебе что-нибудь сделали? Обидели тебя? — бурно набросилась на нее мать. — Говори скорее, что там происходило, у этих Робинсонов!
— Нет, ма, меня не обижали… И там… там ничего не происходило… Просто там разговаривали… Говорили о России, — сквозь слезы выговаривала Пат. — Дядя Чарльза получил оттуда письмо…
— Вот оно что… — Миссис Причард призвала на помощь все свое хладнокровие. — Патриция Причард, ты обманула свою мать и будешь теперь пожинать плоды своего преступления.
Пат зарыдала. Миссис Причард зажгла фары, и автомобиль, зло блестя глазами, побежал прочь от Горчичного Рая.
37. На кладбище
В это же утро оливковый автомобиль дяди Поста остановился у коттеджа Мак-Магонов в Верхнем городе. Вероятно, у дяди Поста были какие-нибудь особые основания, для того чтобы взяться за доставку корреспонденции в ту часть города, которую обычно обслуживал другой почтальон. Впрочем, если вы подумаете, что это была целая кипа корреспонденции, вы сильно ошибетесь. Оливковое чудовище совершило свой путь всего только ради одного-единственного письма. Это было, надо прямо сказать, очень вульгарное с виду письмо, с голубком и веткой незабудок на конверте. И дядя Пост, осмотрев его, хмыкнул весьма неодобрительно. Впрочем, он все-таки поднес ко рту свой знаменитый рожок.
На зов рожка тотчас же открылось окно коттеджа и показалось слегка испуганное, как всегда, лицо миссис Мак-Магон.
— О, да это дядюшка Пост! — успокоенная, приветливо сказала она. — Разве Спунер заболел, что вы его заменяете, дядя Пост?
— Нет… то есть да, мэм, — пробормотал старый почтальон, суетливо дергая себя за нос, хлопая по коленке и теребя свой хохолок. — Это я так, случайно, мэм…
— Письма или газеты? — Жена директора привычно протянула руку.
Однако ни письма, ни газет она не получила.
— Извините, мэм, сегодня для вас ничего нет. — Дядя Пост снова изо всей силы дернул себя за хохолок. Прошу прощения, это я просто проверял рожок, — неуверенно добавил он.
Миссис Мак-Магон с сожалением взглянула на старика. «Выживает из ума, бедняга», — говорил ее взгляд. Дядя Пост поперхнулся и чуть было не выскочил из автомобиля. Однако не успела жена директора захлопнуть окно, как он возобновил свои упражнения на рожке. Дикарские звуки неслись по улице, пугая кур и собак, тревожа тех, кто чаял получить весточку от милых сердцу.
— Где же она пропадает, эта храбрая великомученица? — в сердцах пробормотал старый почтальон и затрубил с удвоенной силой.
Индюк, гулявший за решеткой директорского коттеджа, до такой степени надулся и посинел, что, казалось, его вот-вот хватит удар. И как раз тогда, когда дядя Пост потерял уже всякую надежду и готовился отбыть на своем чудище, появилась та, которую он вызывал.
— Из-за тебя, девочка, меня, старика, чуть было не записали в городские сумасшедшие! — начал было выговаривать Кэт старый почтальон, но тут же осекся.
Руки, коленки и даже лицо Кэт были исцарапаны до крови, апельсиновые кудри растрепались, и на них каким-то чудом висел, уцепившись за прядку, измазанный паутиной бант. Юбка и кофточка были разорваны в нескольких местах. Однако Кэт не обращала на это никакого внимания и с самым непринужденным видом взобралась на сиденье к дяде Посту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49