Так что не обессудь, в другой раз...
-- Спасибо, спасибо, Салих-ака. Мы с Баходыром очень рады вас видеть, да и все у нас есть,-- ответил не менее смущенный Давлатов, тронутый заботой старика.
И верно, Баходыр, словно волшебник, принес и расставил на дастархане сыр, масло, колбасу, разогретую тушенку, и даже банку шпрот -- наверное, основательно потряс личные запасы у многих, благо вчера было воскресенье, кое-кого приезжали проведать родственники, а кому-то передали посылки.
Прежде чем приступить к еде, Салих-ака отвинтил пробку и налил в пиалу отвар, чуть больше половины, а когда Рашид его выпил, в ту же пиалу ловко разбил острым ножом, что всегда висит у него в ножнах на поясе, два яйца, янтарно блеснувших тугими желтками.
Рашид выпил и то и другое без особого удовольствия, и Салих-ака, заметив это, сказал, что отвар трав Куддус-бобо делает на кожуре гранатов, издавна известных как средство от болезни желудка. Баходыр, протягивая бригадиру пиалу с чаем, наполненную на треть, что означает высшее уважение к гостю, предложил отведать городских гостинцев.
Салих-ака попробовал и сыр, и колбасу, выудил из банки шпроты, которые тут же окрестил золотыми рыбками, и, не сдержавшись, сказал восхищенно, без зависти и укора, как всегда бесхитростно:
-- Богато живете, друзья. -- Опустошив пиалу, он неожиданно спросил Рашида: -- Ты, наверное, пил воду у кривой излучины, где арык делает поворот? Там еще края размытые... Красивое место, не только люди, но и птицы любят его.
-- А вы откуда знаете? -- удивленно встрепенулся Давлатов,-- бригадир попал в самую точку.
-- Столько лет проживешь да с мое походишь, и не то будешь знать о земле. Странное место, и размыло-то берега не от большого напора -- туда, к лощине, подпочвенные воды после полива стекаются, вот и распирает арык. А ведь полив у нас -- не простой. Минеральные удобрения и соли, гербициды-пестициды всякие в воду сыплем, где в меру, где без меры - не все земля и принимает. Вот и выносит эти яды в низины, к той красивой излучине. А когда с самолетов опыляют, в арыки попадает даже больше, чем на поля. Вода-то при нашей жаре постоянно парит и сама притягивает ядовитую пыль, от которой за день чернеют полные жизни кусты. А в излучине к тому же вода течет медленно, застаивается, там химии раза в три больше, чем в любом другом месте. Теперь-то понял, какой ты компот выпил?.. Не привередничай, пей настой да запивай яйцами, хоть и не нравится. Здоровья на жизнь ох как много надо, а она у тебя, парень, считай, вся впереди...
Ребята подавленно молчали, хмуро переглядывались.
-- А ведь сколько народу в кишлаках пользуется арыками! -- удрученно покачал головой Баходыр.
-- Конечно,-- согласился Салих-ака. -- Но люди в кишлаках приспосабливаются: за день до опыления с воздуха или крупного полива запасаются водой, непременно ее отстаивают и, конечно, обязательно кипятят. С малых лет мы приучаем детей пить чай -- и горячий, что мы сейчас пьем, и яхна-чай -- остуженный. Конечно, есть и водопроводы, думаю, появятся скоро и у нас. Но разве от всего убережешься: то скот без надзору вдруг обопьется и подохнет, то птица какая-то вялая, куры плохо несутся, вот индюки не приживаются совсем -- не по душе им наша вода. Но народ, на то он и народ, из всякого положения выход находит. Вот Куддус-бобо отвар придумал и секретов не таит, других учит, и тебе, Рашид, обязательно поможет, не ты первый маешься,-- проверено, через неделю забудешь о своем недуге.
-- Я вот сколько лет езжу на хлопок, а ни разу опыление с воздуха не видел,-- признался Рашид.
-- Ну и хорошо, что не видел,-- улыбнулся Салих-ака. -- И опыляют, и опрыскивают, но и то и другое -- не духи и не сахарная пудра, не жалей. Потому и делается все, пока горожан не навезли, чтобы меньше народа надышалось гадостью. Спасибо медицине, хоть тут сумела слово сказать.
Вот ты, Баходыр, о кишлаке заговорил, и я о кишлаке продолжу, потому что здесь наша жизнь, наши дети, наша земля, и нам не только заботиться о ней надо, но и защищать ее. Лучше нас ее никто не знает. Сколько себя помню, в наших краях сеют хлопок, хотя делу этому лет сто, не больше. У виноградника, дынь, гранатов, орехов история куда древнее. Но у каждого времени свой овощ, свой злак в цене. Хлопок сегодня затмил, если не сказать -- забил, и бахчевые, и овощи, и фрукты, о скотине я и вовсе молчу. За что спрашивают, за что поощряют,-- тому и внимание, остальное побоку. Вы же видите, хлопок у нас начинается не за кишлаком, а, считай, улицы прямо переходят в поля или поля входят в улицы,-- так тесно переплелась жизнь поля и кишлака. Это было даже удобно, ведь на самые дальние поля ходили пешком, работали вручную, и чем ближе поле, тем лучше. Вам, молодым, это понять сегодня трудно. Но пришла на поля химия, и благо обернулось бедой, а мы к ней оказались не готовы: при нашей нерасторопности и мер толком принять не можем.
Пока будут делать такие горе-комбайны, без дефолиации с воздуха не обойтись. А самолеты ведь не щепоткой химикаты сбрасывают, чуть промахнулся, заходя на цель,-- полкишлака и окатило, ведь поле и кишлак рядом, занавеской не отгородишься, шатром не прикроешься. Один летчик опытнее, другой новичок, один -- с пониманием, другой-- безответственный, лишь бы баки опорожнить, он за это деньги получает. А чуть ветерок в сторону кишлака подул-- его ведь не учтешь, не запрограммируешь, он кишлачному совету не подчиняется,-- и накрыло людей и кишлак химикатом, хоть никто и не желал плохого, и летчики были толковые.
-- Какой-то заколдованный круг: и так плохо, и так нехорошо. Есть ли все-таки выход? -- загорячился Баходыр.
-- Уж больно ты торопливый, вынь да положь,-- улыбнулся Салих-ака и протянул ему пустой чайник.
Баходыр покраснел, ибо невнимание равно оскорблению гостя -- так учили его с детства. Сорвавшись с айвана, он мигом возвратился со свежим чаем.
-- Какой выход, спрашиваете? -- переспросил Салих-ака, выпив подряд две пиалы, налитые с большим уважением. Он надолго замолк, словно обдумывая вопрос Баходыра, и вдруг сказал с похвалой: -- А чай у вас замечательный! --И уже без всякой паузы продолжил: -- Мы ведь в первые годы дефолиации с воздуха пострадали: кто скота лишился, кто здоровья, у кого сад раньше осени облетел, и трава вдоль арыков, которой скот кормится, стала сплошь ядовитой: если не убивали наповал, то мясо -- не мясо и молоко -- не молоко. Я с тех пор корову и не держу. А сколько пасек пропало!
Только на вторую или даже третью осень стало ясно, откуда беда. Я тогда на правлении предложил: хлопковые поля от кишлака надо отделять, и не просто отделять, а широкой лесополосой оградить, чинарами, пусть их воспетая в песнях высота человеку послужит. Воду в арыках спускать на нет, когда опыляют, а землю вокруг кишлака предлагал отдать под огороды, сады, бахчи, под луга и пастбища. И ушла бы беда, так я думаю...
Конечно, выслушали меня и даже аплодировали, хвалили, а делу хода не дали. Да и как на такое пойти, если колхозу из года в год увеличивают план посевных площадей под хлопчатник, будто земля у нас в семь слоев или резиновая?
Но хоть ничего я для своего кишлака и для окрестных мест не добился, упорство мое не пропало. Приходит однажды конверт из Ташкента, из треста совхозов,-- тогда как раз новые земли осваивались и в Джизакской, и в Каршинской, и Сурхан-Шерабадской степях... С благодарностью бумага. Писали, что при закладке новых совхозов стали поля отделять от жилья, и для каждого кишлака выбирали место, учитывая, куда и откуда ветер дует, для самолетов строгие трассы определили, а главное -- лесополосы начали высаживать, чинаре новую жизнь дали... Вот такие наши дехканские дела, ребята. Не очень веселые...
Разговор постепенно угас, и в вечерней тишине стало слышно, как раздаются, приглушенные расстоянием, взрывы смеха -- значит, "Блондинка за углом" еще не закончилась.
Высокие фонари, освещающие кухню и склады, сеяли скудный свет и в соседний двор, где беспокойно топталась пегая корова. Ее не видно, но слышно, как дергает она привязь, опрокидывает ведро с водой или пойлом и натыкается рогами то на шаткий забор, то на деревья, то на стены сарая. Наверное, хозяева ушли в кино, и корову некому успокоить.
-- Да, вы о хлопке знаете все,-- обронил Давлатов, пытаясь вывести старика из задумчивости.
Салих-ака ответил странно, словно себе:
-- Да, я хлопкороб с детства и знаю о хлопке все. Но от знаний мне чаще труднее бывает, чем легче. Вот я видел у внука в руках русскую книжку, "Горе от ума" называется. Казалось бы, что за глупость -- горе от ума? Вернее было бы -- горе без ума. Но подумал-подумал и понял: тяжело, наверное, тому человеку было с умом его. Так и мне от знаний моих горе одно: разве не давал бы я земле отдыхать от хлопка, чтобы не скудела она год от года и не полагались люди только на всесилье химии... Хлопкороб... Да...
Салих-ака говорил глядя куда-то поверх голов своих собеседников, и в его голосе звучала тоска, которая была отчего-то так понятна этим парням-горожанам.
-- ...А я ведь дехканином был: и телочку от коровы принять мог, и лошадь подковать,-- была у меня она, и овец стриг, и тулупы из остриженных шкур шил. А какая у меня, да и у соседей, бахча на богаре, на бросовых землях, была! Запах дынь вокруг до самой зимы стоял! Да и шипан Палвана Искандера не хлопковый шипан, это только лет пятнадцать он стал хлопковым, а раньше вокруг него сады цвели -- яблоневые, персиковые. И улей на каждом гектаре, а то и два... Вы пробовали когда-нибудь персиковый мед? Не слышали даже? Многие не слышали. Я и сено косил, и траву всякую знал, не как Куддус-бобо, конечно, но как дехканин мог отличить, что для овцы лучше, что для коровы. А теперь в нашем дворе серпа не отыскать, не то что косы...
Хотите верьте, хотите нет, а был у нас в кишлаке даже рыбак --Закир-балыкчи, и рыба водилась и в арыках, и в канале, и в реке. Русские мужики, что попадали к нам в кишлак, и раков ловили. Рак первым, еще во времена обработки полей дустом, пропал, привередлив он к чистоте воды оказался, к запахам разным.
О винограде я уже не говорю: самый ленивый и нерадивый и то о лозе имел понятие. Лоза из рода в род передавалась, и знали, в каком дворе, каком кишлаке крепкая и благородная лоза растет, роднились не только детьми, но и лозой. Кто теперь чужую лозу, корень ее, знает? Когда ушла лоза с полей? Временем и невзгодами повыбивало ее и во дворах. К кому пойти, у кого совета-помощи попросить? Так и сошел виноград на нет не только в колхозе, но и у людей.
А о хлопке я все знаю, Рашид, ты прав. И вряд ли я теперь возьмусь принять телочку вот у той коровы -- отвык. Дальше-то как? Кому землю передавать, жизнь крестьянскую на ней? Хлопкоробу-механизатору? Землю-то с высоты кабины да на скорости не особенно разглядишь, у каждого поля свой характер, свой норов, машину такую не создали, чтоб лучше человека понимала и любила землю. Привязан я к хлопковому полю, крепко привязан, может, даже никогда не вырваться, да душу-то не привяжешь, она дехканского труда, дехканской жизни требует, заботы о живом вокруг, а не только о хлопке, хочет...
Баходыр хотел что-то спросить, но вблизи затарахтел мотоцикл, и луч фары зашарил по темному двору. Салих-ака встрепенулся от дум, посветлел лицом.
-- Санжар приехал,-- сказал он обрадованно и поднялся.
Рашид на минуту замешкался, соображая, чем бы отблагодарить старика, но ничего подходящего ни под рукой, ни в чайхане у него не было, и вдруг он нащупал на дне сумки пачку туалетного мыла,-- жена его питала страсть к дорогой, в красивой упаковке, импортной парфюмерии. Он догнал Салиха-ака и опустил ему в карман благоухающее мыло, где с лаковой обертки улыбалась эстрадная звезда Далида.
-- Это Айгуль-апе,-- смущенно сказал Рашид. - Спасибо и ей за гостинцы. Приезжайте еще, пока мы здесь...
Когда они проходили под фонарями, Салих-ака рядом со стройным молодым Баходыром напомнил Давлатову сухой, корявый тутовник, что по весне, вопреки всем прогнозам, щедро пускает новые побеги.
Утром, когда Баходыр с помощником вновь уехали в райцентр за продуктами, Рашид остался во дворе чайханы с Саматом. Слоняться без дела не хотелось, и он принялся чистить картошку, чувствуя, что эта работа не по душе парню. "В армии еще начищусь..." -- недовольно ворчал тот каждый раз, когда видел ведро картошки, заготовленное Баходыром для шурпы. Сегодня как раз ее и решили варить.
Поначалу они перебрасывались короткими фразами, но потом Самат надолго исчез в чайхане, и Давлатов остался один. Он вспомнил вчерашний разговор, безрадостную исповедь Салиха-ака. Ведь до сих пор он считал Салиха-ака счастливым человеком: орденоносец, уважаемый в кишлаке, да и во всей округе, человек, хозяин крепкий,-- Рашид знал, что кроме мотоцикла Санжара, есть у них во дворе и "Волга",-- и дети его вроде не огорчают, живут в мире и согласии...
Неожиданно во дворе появилась Дильбар Садыкова,-- вбежала в калитку, размахивая над головой пустым фартуком, словно знаменем.
-- Ура! В Ташкент вызывают! -- выпалила она радостно Рашиду. -- Слет или конференция там какая-то хлопкоробов, и я должна поднять дух горожан...
Увидев темные круги под глазами, особенно заметные поутру, и желтое, осунувшееся лицо Рашида, Дильбар осеклась и, подойдя к нему, по-женски участливо погладила по давно не стриженной голове.
-- Слушай, за мной сейчас приедет машина, председательская "Волга". Хочешь, я тебя домой отвезу?
Рашид, вздохнув, отказался, сказал, что тут оклемается, не хочет пугать своим видом жену. Дильбар не отступилась, стала расспрашивать, какие лекарства захватить из Ташкента, но Рашид, поблагодарив, сказал, что вчера приходил Салих-ака и принес отвар, так что скоро он поправится.
-- Ну ладно, как хочешь... -- Дильбар быстро потеряла к нему интерес и проворно исчезла в красном уголке чайханы -- на женской половине.
Минут через двадцать у чайханы засигналила белая "Волга" председателя. За рулем сидел он сам, при шляпе,-- наверное, будет просить горожан мобилизовать все имеющиеся ресурсы, а может, просто какие-то дела в столице. На сигнал машины тотчас выбежала Дильбар. Темно-синие вельветовые джинсы в обтяжку, приталенный кожаный пиджак распахнут, темно-бордовый батник из плотной ткани оттеняет яркий шейный платок -- все в тон, все выбрано со вкусом,-- Дильбар у них еще и первая модница в тресте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19