А что он? Прикоснулся ли он к этому источнику, заглядывал ли он в кладезь мудрости великих мыслителей, почерпнул ли хоть ковшик из той бездонной сокровищницы? Конечно, как всякий человек с высшим образованием, он мог назвать десяток имен философов, вспомнить две-три философские школы, имена которых стали нарицательными, но все это всуе, а вот что стоит за этими именами? Темнота, мрак, урывочное знание. Стыдно признаться, но...
"А ведь мне уже за тридцать! -- с горечью подумал Давлатов. -- А я темный человек. Попади вдруг волей фантастики в век восемнадцатый или даже девятнадцатый, какой прок оттого, что я человек конца века двадцатого? Сигарета у меня в зубах от века, да кроссовки на литой подошве, вот и все".
От этого неприятного открытия ему стало обидно, хоть плачь. Он положил давно не мытую, заросшую голову на пропахшую дымом и потом телогрейку, и гармония, единство с природой вмиг пропали.
Хотелось думать о чем-то хорошем, давнем, когда жизнь, казалось, еще вся впереди: о доме, о счастливом отрочестве. Но не думалось, и картины давней беспечальной жизни не возвращались, сколько ни напрягайся, наплывали мысли вялые, разрозненные, болезненные, суетные. От остывающего за ночь Кумышкана и обмелевшего за лето арыка на пригорке тянуло свежестью, пахло зеленью, вновь пробившейся из-за обманчиво долгой и жаркой осени, тепло и уютно на разогретой телогрейке. Отяжелевшие веки сами закрылись, и Рашид не заметил, как задремал...
То ли снилась, то ли вспоминалась ему во сне давняя осень в тот год, когда он получил диплом и попал в отдел комплектации, где работает и по сей день. Тогда он и с Баходыром познакомился, и сколотилась у них компания. Давлатов до сих пор помнил и Генку Кочкова, и Фатхуллу Мусаева, и Марика Розенбаума, и Ромку Рахимбекова, уже давно ушедших от них на другие предприятия. Редко видит их теперь Рашид, хотя и живут в одном городе. Остались от той молодой бесшабашной компании они вдвоем с Баходыром, нет-нет да вспомнят иногда, какие вольные времена были у них на хлопке.
Давний сезон запомнился Давлатову не только потому, что он был тогда молод и осень выдалась чудесная, очень похожая на нынешнюю, не потому, что слева от них стояли на постое студентки пединститута, а справа -- из медицинского, и скучать им не приходилось, а потому, что никогда больше он не ощущал такого душевного подъема, радости труда на сборе хлопка.
Выделили им в ту осень тоже чайхану, одну из двух в большом кишлаке, но места в ней всем не хватало, и их компанию определили через дорогу на частное подворье.
Хозяйство оказалось крепким, с большим, хорошо спланированным и ухоженным огородом, на задворках которого начинался сад, спускавшийся к запущенному оврагу. Во дворе собственная водонасосная колонка на электричестве, летняя душевая, и всем этим великодушные владельцы, без мелочной опеки, разрешили пользоваться приезжим. Для них же с утра до вечера кипел во дворе большой самовар.
А какой поднялся в том году хлопок! Или ему теперь так кажется? Ведь в последние годы он и хлопка-то толком не видит -- одни расхристанные после комбайнов поля; приезжают горожане на уборку, когда дефолиация закончена и хлопчатник стоит уже опаленный, роняющий пожухлую листву на обнажившиеся, ссохшиеся грядки. Такой куст Рашид как-то сравнил с остриженным бараном, всегда вызывающим жалость и недоумение. А той давней осенью поля стояли во всей красе -- ярко-зеленые, кусты густо усыпаны белыми раскрывшимися коробочками, словно окутаны снежной пеленой.
Тогда Дильбар Садыкова еще училась у себя в Намангане, в политехническом, и, наверное, тоже слыла сборщицей-рекордсменкой,-- Рашид краем уха слышал, что получала она персональную стипендию, а зная Дильбар, трудно было представить, что удостоилась бы она ее за выдающуюся учебу.
Рекордсменом, лидером того сезона оказался их приятель Фатхулла Мусаев, медлительный в обыденной жизни молодой парень, получивший на хлопке кличку "Метеор", которая никак не приживалась в городе. Рекорды Фатхуллы вызывали у начальства, иногда навещавшего своих хлопкоробов, полное недоумение. "Ты бы у меня в тресте так работал -- давно бы начальником отдела стал",--добродушно подшучивал управляющий, удивляясь, что Мусаев меньше двухсот килограммов в день не собирает.
Дух соревнования рождается вместе с человеком, и там, где есть условия работы, он возникает непременно. Смешно теперь представить, что они, возвращаясь с поля или за ужином, говорили: "Вот завтра непременно соберем полтонны хлопка", или еще какую нелепицу, которая встречается в газетах, например, "о добровольном почине горожан и студентов, отправившихся на битву за высокий урожай". Сколько же можно биться? Добровольная и бескорыстная помощь? Да, это в нас заложено, это редчайший клад души советского человека, но черпать из этого кладезя нужно осторожно и только при необходимости, а не запланированно, ежегодно и сколько захочется.
Нет, ни о чем таком или похожем они никогда не говорили, однако в первой десятке лучших сборщиков, традиционно называемых вечером при подведении итогов, отмечались всегда все пятеро, а уж первые три строки списка твердо занимали ребята из их компании. Только Рашиду и Марику не удавалось застолбить себе какое-нибудь место постоянно, но в десятку они входили.
Никто их не подгонял, никто не устанавливал нормы, хотя с первых дней сам собой определяется средний уровень, ниже которого уважающему себя человеку собирать не к лицу. А они были молоды, азартны и, честно говоря, имели маленький интерес.
Дело в том, что в день отъезда на хлопок, прямо перед посадкой в автобусы, получили они шальную премию -- за давний ввод какого-то крупного объекта. Премия оказалась так велика, что выдали ее даже тем, кто в тресте работал недавно и не имел к ней никакого отношения -- поощрили как бы авансом за предстоящий "ратный" подвиг на колхозных полях.
В первый же день выхода в поле Баходыр в конце дня неожиданно исчез. Возвращаясь в сумерках, друзья недоумевали, куда он мог подеваться и какие такие у него секреты от компании. Никто ничего вразумительного сказать не мог, только весовщик ответил, что в пять часов Баходыр сдал на хирман последний фартук с хлопком и его сто пятьдесят четыре килограмма -- третий результат.
Конечно же, зная Баходыра, они могли ожидать, что он выкинет что-нибудь такое, но, сколько ни гадали, к общему мнению не пришли. В конце концов решили, что метнулся их дружок на соседние поля к медичкам, помочь какой-нибудь ясноглазой, для которой и тридцать килограммов собрать --непосильная задача. Каково же было удивление усталых и грязных ребят, когда во дворе они наткнулись на свежевыбритого, благоухающего "Шипром" Баходыра.
-- Ну ты и наглец! -- выпалил с притворным возмущением Фатхулла. -- Что ты себе позволяешь? Собрал несчастные сто пятьдесят четыре кэгэ -- и деру? Вот Генка собрал сто восемьдесят два, и ничего, скромно держится, со всеми до звезд на поле!
Он хотел было растрепать аккуратную прическу Баходыра, но тот увернулся и, воздев руки, в тон ему ответил:
-- Неблагодарные! "Гарун бежал быстрее лани..." Помните школьную хрестоматию? Так и я мчался быстрее и лани, и Гаруна, хотел порадовать вас, передовых тружеников полей, пловом, чтобы не опоздали на танцы. А вы обзываться и унижать мои кровные сто пятьдесят четыре килограмма? О времена, о нравы!
И тут только ребята почувствовали, как чудесно пахнет во дворе пловом, а на айване, что вчера они сколотили с хозяином возле новой пристройки, накрыт дастархан, уже приготовлен салат аччик-чучук, зелень, свежие лепешки, стоят наготове чайники, а рядом кипит самовар.
-- Ну, это несколько меняет дело и, возможно, облегчит твою печальную участь. И все-таки твоя судьба зависит от качества плова,-- великодушно заключил Фатхулла. - Мужики, всем срочно мыться и за стол!
Ребята кинулись кто в душевую, кто к колонке, а Фатхулла, взяв Баходыра под руку, направился к казану, расспрашивая, не забыл ли он барбарис, положил ли чеснок, красный ли рис "девзира" купил на базаре, на курдючном ли сале плов и где добыл мясо. Все знали, что на трестовских застольях и пикниках, столь частых в те годы, плов всегда готовил Фатхулла и поговорить о кулинарных секретах было его слабостью.
Плов нахваливали все, даже привередливый Фатхулла, и Баходыр, усаженный на почетное место за дастарханом, сиял. Он смаковал зеленый чай, который ему услужливо подавал Рашид, который оказался в компании моложе всех, да и сидел с краю, и на нем лежала обязанность бегать к самовару с быстро пустеющими чайниками. Конечно, в их молодой компании, где самая большая разница исчислялась в полтора года, о старшинстве можно было говорить лишь с улыбкой, но таковы уж традиции края, и Фатхулла, притворно сочувствуя Рашиду, каждый раз, отдавая пустой чайник, разводил руками:
-- Судьба, брат Давлатов, судьба, все мы выросли на побегушках...
На что Давлатов незлобно отвечал, вроде смиряясь со своей участью:
-- Лучше быть собакой у казахов, чем младшим у узбеков.
Так сидели они, перебрасываясь шутками, и за столом царила дружеская атмосфера мальчишников.
-- Как же тебе такая гениальная идея на ум пришла? -- спросил Кочков Баходыра.
-- Покаюсь, братцы: деньги, деньги не давали покоя.
У всех удивленно вытянулись лица.
-- Да-да, деньги. Попрятали свои премии подальше и теперь удивляетесь,-- продолжил после умело выдержанной паузы Баходыр. -- А я вот думал, что бы такое сообразить, ну, зуд у меня, когда деньги заведутся,-- и вдруг осенило!
Я тут же отнес последний фартук на хирман и огородами, огородами с поля. А не то плакал бы твой рекорд сегодня, Фатхулла, так что вдвойне радуйся моей идее. Честно говоря, не в плове дело... Настроение сегодня хорошее, хотелось приятное сделать если не всему человечеству, так хотя бы вам. Разузнал быстренько у хозяев, что к чему, и на велике смотался в чайхану, что на другом конце кишлака,-- только там у них продается мясо. Приезжаю -- висит на крюке огромная туша, а курдюк отдельно на столе лежит, килограммов на двадцать! Ну картина, скажу вам, чистый натюрморт: баранья туша, весы, курдюк, острый, как бритва, мясницкий нож, черный брусок. И где только глаза у наших художников? Жаль, не умею рисовать, а то бы я не меньше Хальса с его знаменитыми натюрмортами прославился...
Баходыр, снова выдержав паузу, оглядел заинтересованно слушавших друзей.
-- ...И знаете, какая новая идея меня осенила, пока плов готовил? А что, если нам подналечь на хлопок в первой половине дня, по-стахановски, никаких перекуров, получасовых философских бесед и раздумий, задержек на хирмане с целью пообщаться с прекрасной половиной человечества...
Ребята слушали внимательно, не понимая, куда он клонит.
-- ...К чему я это говорю? Помните русскую пословицу: "Сделал дело --гуляй смело"? Мне она очень нравится. Если мы собираем больше нормы, больше всех, зачем нам быть на поле до звезд, можно и пораньше уйти. Часам к пяти, например, вернуться с поля, умыться не спеша, прибраться по дому, написать письма, да мало ли дел у молодого человека? Про ужин, как сегодня, я уже молчу...
Тут вмешался в разговор Фатхулла -- наступили на любимую мозоль:
-- Из такой баранины не только плов, но и шашлык, и шурпу, и машхурду приготовить можно!
-- Ну, ребята, это же не жизнь, а курорт, да и только!-- расхохотался довольный Марик.
Сказано -- сделано, молодость или решительно принимает, или отвергает, и уж если приняла идею, то отдается ей до конца.
На другой день Фатхулла, которому не терпелось лишний раз доказать, что плов он все-таки готовит лучше, к четырем часам сдал свои двести килограммов и, издали помахав ребятам рукой, прямиком, не таясь, пошел с поля. После пяти -- правда, не так демонстративно,-- ушли с поля и остальные, предварительно заглянув в тетрадку весовщика на хирмане.
Пока Фатхулла, никого не подпускавший к котлу, готовил плов, ребята помогали хозяевам в огороде, набрав и для себя свежей зелени, овощей и фруктов, а Марик успел починить барахливший насос колонки, чем очень обрадовал хозяйку. Вечером, довольные собой, уселись ужинать, отмечая в себе неожиданное желание украшать свой скромный хлопковый быт. Кочков, смущаясь, принес в комнату букет полевых цветов, приспособив под вазу трехлитровую банку из-под томатного сока, а на столе забелели салфетки -- наверное, чья-то заботливая мать уложила с вещами, появись они до сегодняшнего дня --показались бы нелепостью, еще и обсмеяли бы.
И побежали чередой хлопковые дни. Работа не казалась в тягость, потому что были у них вечера, когда они, помывшись, побрившись, не по-хлопковому аккуратные, выходили пройтись по поселку, а в кишлаке их уже знали: добрая молва не сбоку от человека идет. Дней через пять кто-то пожаловался начальству, что мусаевская компания самовольно уходит с поля раньше времени. Руководил хлопкоробами главный механик треста Фролов; ему едва за тридцать перевалило, но он уже второй год избирался парторгом. Он и спросил у жалобщиков: ребята, что, воруют хлопок с хирмана, мухлюют, путая весовщика, сдают один фартук трижды, как некоторые, или собирают меньше всех? И на ответное молчание во всеуслышание объявил: чей сбор на двадцать килограммов будет превышать средний, тот может уйти с поля в любое время.
Конечно, время от времени появлялись желающие получить лишний свободный часик-другой, но нечасто,-- так сам собой узаконился их режим. И потекла у друзей невиданная на хлопке жизнь: раз в неделю ездили в райцентр в баню, каждый вечер Рашид или Марик, которых к котлу не допускали, отправлялись туда же за газетами. Колдовали вокруг котла по очереди, соперничая, Фатхулла с Баходыром, а Кочков приспособился помощником к ним обоим, хотя "помощник" сказано слишком громко, скорее истопником,-- большее не доверялось, кулинарный успех не хотели делить ни с кем. Рашиду и Марику иногда поручалось съездить на велосипеде за мясом, но это была формальная покупка, а не выбор, где необходимо проявить знание и вкус, потому что мясник сразу спрашивал, кто сегодня главный у котла, Фатхулла или Баходыр, и что собирается готовить, и сам отрезал нужное -- запросы поваров он уже хорошо знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19