Хотя случалось не раз — и со мной, и с другими, — что сенсация оказывалась хитроумно продуманным сливом, компроматом в смысле. Мне так на одного деятеля политического дали информацию — насчет того, сколько у него денег и имущества здесь и за границей. Даже копии банковских документов были — из западных банков, естественно, — и бумаги на покупку виллы на Лазурном берегу чуть не за пять миллионов баксов. Спасла меня собственная подозрительность, выработавшаяся за долгие годы, — и я не поверила, что все это правда. Вот просто не поверила, и все. И уже потом увидела материал в другой газете — и помню, какой был скандал и как газета оправдывалась и извинялась.
Слишком вкусная приманка — и неудивительно, что некоторые журналисты на такое ловятся. И потом оправдывайся, почему напечатал такое дерьмо, объясняй, что ужасно достоверным оно выглядело. Воткнут ведь не тому, кто принес компромат, — газете воткнут, а хваливший тебя еще вчера главный, восхищавшийся этой самой статьей, воткнет тебе. И будешь висеть под страхом увольнения с волчьим билетом — того, кто серьезно прокололся, в другое издание, особенно солидное, могут не взять. Но тем не менее большинство сенсаций именно так и делается — за счет добровольных, так сказать, информаторов, снабжающих журналистов материалами по каким-то своим соображениям.
— А он мне еще говорит — я вообще-то тут недалеко от вашей редакции, — продолжил Женька. — Заходить к вам по понятным причинам не буду — давайте мы с вами в скверике встретимся, вам пешком тут пять минут. Воздухом подышите, перерыв сделаете в работе — и, надеюсь, заинтересуетесь тем, что вам хочу предложить. Я и пошел. Потом подумал, что этот не один был, с охраной — сначала проверили, один ли я пришел, а потом этому знак дали, что можно подходить. Это я к тому, что он не сразу появился — я минут десять там прогуливался. А потом мужик подходит, за сорок так прилично, интеллигентный, в костюме хорошем, при галстуке. Предложил в ресторан пойти пообедать, а я отказался. Погуляем, говорю, лучше, погода хорошая. А он давай моими статьями восхищаться — видно, что газету регулярно читает или подготовился специально…
В дверь стукнули, и Женька замолчал — и, увидев того, кто хотел войти, молча махнул рукой. Таким нехарактерным для него, обычно мягкого и корректного, жестом.
— Повосхищался — и к делу. До меня, говорит, дошло, что вы собираете компрометирующий материал на Андрея Улитина, — и у меня к вам есть предложение.
Я не являюсь поклонником господина Улитина — но не хочу, чтобы вы компрометировали структуру, им возглавляемую, поскольку структура государственная, а не частная. Вам, говорит, наверное, интересно, кто я, — могу сказать, что я и те, кого я представляю, тесно связаны деловыми отношениями с «Неф-табанком» и не заинтересованы в том, чтобы его имиджу был нанесен ущерб.
Я, говорит, вас не прошу просто оставить эту тему — но кое-что хочу предложить взамен. У меня есть материал по поводу одного крупного банка и того, чем он занимается, — и мне папку протягивает. Я листнул, а там просто фантастика — такое досье, что мне и не снилось. Компромат на руководство, и некоторые операции детально раскрыты, и состояние дел в банке, который в первую пятерку входит, а сам, оказывается, на ладан дышит. Все проверять, конечно, надо, но куча документов и вообще отпад. То, что я на Улитина накопал, и рядом не стояло — просто слезы. А этот мне — папка ваша при условии, что вы оставляете в покое «Нефтабанк» и господина Улитина. И также мы понимаем, что вы не по собственной инициативе это делаете, вам это поручили или заказали, — и потому готовы заплатить, чтобы вы не понесли финансовых потерь. Пять тысяч долларов вас устроят?..
Я качнула головой: пять тысяч долларов за такое — это очень неплохо. Не знаю, конечно, сколько Женьке платят за заказухи, которыми он балуется, как и многие другие, — но вряд ли больше.
— А я ему говорю — надо подумать. — Алещенко выда-вил из себя смешок. — Не поверил, что он не от Улитина, прикинул — раз такое предлагают, значит, грязи на Улитине много и найти ее можно. Ну и мысль была: потяну — больше дадут. Может ведь, и не найду фактуры на него — так хоть заработаю. Этот мне мобильный оставил, а я не звоню — а сам все рою. И ничего — прикрыто все у господина банкира. Я тогда и решил — все, надо бабки снимать, как до десятки поднимут, соглашусь. И давай вообще всех озадачивать насчет «Нефтабанка» — считай в открытую. И через пару недель опять звонок. Нет, говорю, не надумал пока — а сам жду, что он мне встречу предложит и скажет, что готовы больше отдать. А этот — жаль, но вы еще подумайте. Вот, думаю, тупой гад — не понимает, что ль, о чем речь? А через пару дней я утром из дома вышел, за питанием детским съездил на молочную кухню — дочке еще года не было, ну вот и приходилось, не из жадности, просто ела это хорошо. Лето, жарко, жена с ней гулять собралась, я коляску вытащить помог — а потом они в парк пошли, у нас там рядом, а я постоял, рукой им помахал, посмотрел, как они уходят…
На Женькином лице, повернувшемся ко мне в профиль, появилось странное выражение — какое-то необычайно мягкое и беззащитное. Совсем не мужское. И было бы у меня настроение пофилософствовать — я бы задумалась над тем, какое влияние оказывает семья на мужчину, и в который раз пришла бы к выводу, что наличие семьи для человека совсем не полезно.
Это моя давняя точка зрения — совсем не устраивающая мою маму, которая не в состоянии понять, как работа может заменить собой все традиционные ценности типа брака и рождения ребенка. В моем случае — усыновления или удочерения. Но я давно так для себя решила — что это лишнее. И Женька подтвердил мое мнение. Заставив меня вдобавок задуматься о том, что лично я не хотела бы видеть рядом мужчину, так беззащитно улыбающегося при воспоминании обо мне, и условного, черт знает откуда взявшегося у меня ребенка. Нежности лично я предпочитаю силу — а возвышенной любви плотское желание.
— И? — Я стерла вопросом эту улыбку с Женькиного лица — отметив, что он сразу стал выглядеть лучше. — Дальше что?
— Дальше? — Женька посмотрел на меня затуманенным взором, начавшим трезветь постепенно. Заставлявшим меня подумать, что если бы ему на стену кабинета повесить фотографию жены и ребенка, он перестал бы писать остро и зубасто, перейдя на сопливые хвалебные статейки, за которые бы его быстро уволили. — А, ну да. Я к машине пошел — смотрю, у нее колесо переднее на ободе, проколол, пока на молочную кухню ездил. Надо б поменять, а я в костюме светлом, у меня встреча на вечер запланирована, и на планерку опаздываю. Ну как назло все. Я прям в шоке — стою, по сторонам оглядываюсь, есть,там у нас мужик один, сам на развалюхе ездит, но в машинах разбирается. Вот его я высматривал, думал, попрошу поменять резину, заплачу. А его нет. А позади меня джип стоит — и парень из него высовывается. Ты чего, спрашивает, сосед? Вроде незнакомый — а там кто его знает, я туда переехал полгода как, может, и видел его уже. Я ему — да вот ерунда вышла. А он — если в центр, давай подкину, мне на Пресню ехать, в ЦМТ. Я прям обалдел от такого счастья — поехали, говорю. Ну и сел…
Похоже, что Женька не врал — насчет того, что его не купили„но запугали. По крайней мере пока не врал — звучало все правдоподобно. И мне показалось, что он неуютно чувствовал себя сейчас, вспоминая.
— Ну и сел, — грустно повторил Женька. — Не ждал ничего, и не бывало со мной такого — да и парень нормальный. Постарше меня чуть, лет тридцать, выглядит солидно, на бандита вообще не похож. Веселый, разговорчивый, рассказал, что в соседнем подъезде живет, месяц назад квартиру купил, заколотил деньжат на деле одном. Разговариваем, курим, и тут он мне и выдал — даже не останавливался, ничего, как ехал, так и едет. Тебе, говорит, журналист, деньги предлагали, а ты не взял — значит, ты или дурак честный, или тебе другие больше предложили. Если ты дурак, то это плохо, валить тебя придется — а если в бабках дело, то жадный ты, выходит, но мы договоримся. Дочка твоя, спрашивает, сколько стоит? А жена? Я на него смотрю — понять не могу, что происходит, ни с чего ведь. А он машину ведет и разговаривает спокойно, с улыбкой — как в самом начале. Говорит, там пацаны мои с твоими рядом гуляют, смотрят, чтоб не обидел их никто, — и ждут, когда я им позвоню. И ты мне, говорит, ответь — стоят ли твоя жена и дочка столько, чтобы ты фамилию на букву "У" забыл? А я на него смотрю как баран — и понимаю, что мне не кажется ничего, и он это на самом деле сказал; и это не шутка неудачная, а всерьез…
Женька передернулся, нервно выдохнув и снова закурив, с первой затяжки сжигая чуть ли не треть сигареты.
— Начал ему объяснять, что мне это начальство поручило, никаких денег никто не платит, я ж подневольный человек, при чем тут семья моя? А он мне — отбой давать или нет? И мобильный достает. А что мне делать — я кивнул. Он номер набрал, сказал, что отбой, и мне — ты меня не видел, я тебя. Если еще кого спрашивать будешь про того, у кого фамилия на "У", — накажем рублем. Ты, говорит, парень жадный, хотел побольше срубить, вот и накажем — придется тебе на похороны да поминки разоряться. Сначала на одни, потом на другие — а затем на свои. А если к мусорам побежишь, то ты первый, а твои потом. Я сижу, киваю, в голове каша, и тут он меня толкает — приехали, вылезай. Смотрю — редакция. Я вылез, этот отъехал не спеша — я даже номер запомнил. А потом думаю: а зачем мне?
Рассказ был окончен, и я вернулась в кресло, садясь напротив него, извлекая очередную «житанину» и щелкая зажигалкой. Женька не был мне близким человеком, а таких историй я слышала массу — со мной самой нечто подобное приключалось. В том смысле, что угрожали лично мне — за неимением у меня детей и мужа. Но это всегда кончалось ничем, я выкручивалась как-то. Находила кого-то, кто за меня вставал, или публиковала в газете статью на опережение, детально рассказывающую, чем я занималась и кто мне позвонил и что сказал.
Я могла посочувствовать Алещенко — но он признался, что влип в историю потому, что хотел побольше заработать. А к тому же он не предупредил меня и тем самым чуть не подставил. Точнее, уже подставил — потому что я влезла в эту историю и собиралась закончить начатое расследование. Бесспорно, я была для него ничем — но и его семья была для меня тем же самым, как бы резко это ни звучало.
— Я еще порадовался, когда сволочь эту из «Нефтабанка» выперли, — думал раскопать наконец что-то да отплатить за все, такой материал сделать, чтоб вообще с дерьмом его смешать. А потом думаю — а если это от него был тогда человек, если бандиты эти и сейчас с ним? А тут некролог читаю — настроение такое, что напился бы с радости. Думал к Сереже пойти, сказать, что есть у меня кое-что про покойника, — а потом… — Женька, в глазах которого на мгновение загорелся огонь мести, сразу сник. — А потом вспомнил — и не хочу, чтобы снова это…
Я покивала с пониманием — это самое понимание преувеличив. Потому что Алещенко тут же догадался, что я хотела сказать без слов, — хотя скорее всего это и так было не слишком сложно сделать.
— Ну не прав я, Юль, — так я думал, ты все равно ничего не найдешь. Я же не нашел. Да и мертвый уже этот — кто теперь угрожать будет, кому он нужен?
Не хотел я тебе рассказывать — самому вспоминать неприятно…
Женька противоречил сам себе — но я понимала, что ему надо как-то передо мной оправдаться. Хотя легко могла бы его опровергнуть. Да, Улитин был мертв — но это ничего не меняло. Дела его — те самые дела, которые пытался выяснить Женька и за которые ему пригрозили убийством семьи, — остались. И остались люди, пытавшиеся их скрыть, — потому что пятно на мертвом даже Улитине означало, что куда более крупное пятно окажется на репутации здравствующего и процветающего банка.
А к тому же он мог заниматься чем-то совсем плохим — мне ничего не приходило в голову, но черт его знает, как он делал деньги, какие операции проворачивал и с чьей помощью и в чьих интересах, кроме своих собственных. И если так — то это должно было остаться тайной и после его смерти. А если к его сердечному приступу имели отношение те самые люди, которые угрожали Женьке, — те не раз уже упоминавшиеся «люди» или какие-то другие, — это означало, что я довольно скоро привлеку к себе их внимание. Если уже не привлекла.
Но я не стала ничего ему говорить. Я просто вышла молча — не остановившись даже, когда он выпалил мне в спину, что готов хоть сейчас отдать все те документы, которые собрал тогда. Я не хотела останавливаться — и не сомневалась, что он их и так отдаст. Я просто вышла и, забрав запертое в своем кабинете пальто, пошла домой — потому что у меня не было больше дел в редакции, мне не хотелось сидеть тут и обдумывать то, что я узнала. Зато мне очень хотелось поесть. Нормально поесть — не в столовой, а дома, неторопливо и с удовольствием. И обязательно с бокалом вина — или с двумя.
Но тем не менее Улитин отказывался выходить из моей головы — и даже умудрился в ответственный момент приготовления пищи подменить собой образ Майкла Корлеоне в исполнении Аль-Пачино, бродящего по полям Сицилии. И едва не испортил мне обед — который я спасла, спохватившись наконец, гоня прочь воспоминания о разговоре с Женькой. С облегчением отмечая, что автоматически помешиваемый мной соус загустел как раз до нужной кондиции, — и выключая огонь под кастрюлей с пастой.
Еще через десять минут я сидела за столом, обводя взглядом то, что на нем стояло. Тарелку со спагетти, обильно политыми густым красным соусом, корзиночку с разломанным на куски багетом, миску с напоминающим труху тертым пармезаном. И бокал темно-красного вина, молодого и терпкого, который я взяла в руки, собираясь сделать глоток, прежде чем приступать к еде.
«Дай поесть! — произнесла мысленно, обращаясь к Улитину, которого на сегодня с меня было достаточно. — Завтра подумаю — а сейчас отвали, понял?»
И, сказав себе, что в жизни есть кое-какие не менее приятные вещи, чем работа, сделала первый глоток вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62