Качество удивило, суперская цена
«Все про тебя правда…»
Захар, совершенно спокойный, положил на лавку обрез, скинул прямо на пол полушубок и с удовольствием прошёлся по скоблёному полу.
— Да! Кабы не забыть. Я там, в сенях, мешок бросил — пушнина кое-какая. Продай по-аккуратному. Деньги сбереги, пригодятся нам на самый первый случай.
— Не учи…
Пока Татьяна хлопотала, припрятывая пушнину, да пока приготовила кое-что из харчей, чтобы положить в котомку мужа, сам он прикорнул на лавке.
— Захар, дрыхнешь! А я тут сиди и карауль тебя! Того и гляди светать начнёт! — Татьяна толкнула мужа в плечо.
Схватившись за пимы, Захар Данилович одумался:
— Ишь, батя привиделся… Сон такой…
— То-то, я гляжу, спишь ты, а в глазах у тебя по-мокрело. Видать, как ни броди по тайге, а все человеком останешься.
Коротки сборы; обрез под полушубок (чтобы затвор не замёрз), в котомку побросал харчей и, не тратя времени на прощанье с женой, — к двери.
— Шёл бы напрямки задами.
— Нельзя, след положу. Спервоначалу по дороге надо, камусы у меня недалече припрятаны…
А Терново словно навек заснуло в загустевшей под облачным небом темноте. Ни звука кругом: не стукнет копытом присмиревшая в тепле хлева скотина, не залает собака, которую, пожалев, пустили с мороза в дом, не хлопнет дверь, не заскрипит снег под ногами несущей охапку дров хозяйки. Ещё очень рано.
Захар Щапов, соблюдая скорей формально, чем из страха, некоторые меры предосторожности, миновал глыбящиеся во тьме избы и, довольный, был уже готов нырнуть, как рыба в воду, в надёжную чащу, как вдруг непонятный трескучий звук, возникший за углом крайнего строения, заставил его застыть на месте. Несколько мгновений, сжавшийся, готовый ко всему, он смотрел туда, где затрещало, и силился понять причину незнакомого звука, резкостью, впрочем, напоминавшего выстрел. Затем ему, не склонному по характеру к растерянности, пришлось-таки испытать это чувство. Он заметил, что снег вокруг начал излучать красный свет, который прямо на глазах нестерпимо ярчал, растекался вширь, обнажая причудливые и нелепые очертания окружающего. И сам себя, свою одежду, свои ноги и невероятно красные руки (он ещё не успел надеть рукавицы) увидел Захар Щапов и испытал в придачу к растерянности суеверный ужас. Он поднял голову: горевшая в небе красная ракета объяснила ему всю эту чертовщину и то, что он одурачен: из-за амбара, пряча в карман ракетницу, вышел Белов.
— Красиво провожаешь, — пробормотал Щапов; в его голосе появилась вызванная испугом сиплость.
— Почему провожаю? Встречаю. Так будет точней.
— Э-э! Близко не подходи! — обретая твёрдость, сказал Щапов. — Убить не убью, а как бы «пером» не пощекотать твою нежную кожу. — В руке у него блеснуло красным бликом лезвие ножа.
Белов, вроде бы подчинясь, остановился в двух-трёх шагах. Стало опять темно.
— Так что, разойдёмся, будто и не видались. Делить нам нечего. Худого я тебе не делал, а мог бы: в тайге ты не один раз у меня на мушке сидел.
— Вот как? — подивился Белов. — Жалеете меня. Спасибо.
— Сказано, делить нечего.
— А вот это явная неправда. Самострел забыли? Оленуху забыли?
— Ну, то ненароком.
— А карабин? Где он, кстати? Он на мне числится.
— За оленуху готов уплатить хоть сейчас. И карабин отдам. Пустяшные счёты.
— Может, и пустяшные. Но есть, кажется, за вами и кое-что посерьёзней.
— На что намекаешь? Что из заключения утёк? То тебя не касается, и не лезь. И вообче весь этот разговор лишний. Пойду, пожалуй. Но токо ты не вздумай ракетой мне в спину палить. Одёжу попортишь.
Щапов сделал вид, что собирается тронуться в путь. Он уже начал подозревать, что тут всё-таки ловушка нешуточная, и это подозрение оправдалось: со стороны Тернова послышались гулкие шаги бегущего человека. То молодой объездчик Никита Хлопотин спешил на помощь своему директору.
— Постойте, Щапов,-с досадой сказал Белов.-Ну что вы на самом-то деле! Я ведь ещё не все вам сказал.
— Говори быстрей.
— У меня предложение. Пойдёмте сейчас ко мне в канцелярию и составим протокол о вашей добровольной сдаче. Это, конечно, не освободит вас от ответственности, но участь ваша будет облегчена. Вы это сами знаете.
Георгий Андреевич говорил просто, ласково и одновременно попытался взять Щапова под руку. Тот, мгновенно налившись злобой, кинул руку с ножом вперёд.
— Получай, чего выпрашивал… — с хрипом выдохнул он, но, странно, его рука, вместо того, чтобы поразить живот Белова, изменила прямое движение на круговое и оказалась позади его же собственной спины. В следующий миг он и сам, повернувшись волчком, клюнул лицом в снег. — Больно! — крикнул он.
— Да, будет немножко больно, потерпите, — наваливаясь на него сверху, тоном доктора сказал Белов. — Никита! — крикнул он подбегавшему парню. — Верёвка у меня в кармане, достань. Так! Теперь нож подними. Обрез у него под полушубком.
Через минуту руки Щапова были скручены за спиной. Он яростно мотал головой — отплёвывал снег. Никита и Георгий Андреевич, отдуваясь, отошли немного в сторону.
— Как это вы его! Один! А я-то бегу, ну, думаю, не поспею! Вон какой боров! А вы! Как его! Приём самбо называется, я знаю! Меня научите, Георгий Андреевич!
— С твоей силушкой, да ещё приёмы. Народу перекалечишь! Ивана Алексеевича ещё не слышно?
— Кажись, едет.
Мернов действительно, стоя в санях, с гиканьем нахлёстывал Василь Васильича, который, ошеломлённый таким непривычным обращением, готов был, казалось, порвать постромки и лететь по воздуху. Через несколько минут подвода, лишь чудом не опрокинувшись на каком-то ухабе, подъехала к окраине Тернова. Бросив вожжи, Мернов спрыгнул с саней.
— Ну что, Щапов, на хитрую гайку нашёлся-таки болт с резьбой?
— Стало быть, так. Перехитрили, — спокойно, ничуть не обескураженный, отозвался тот, с трудом поворачиваясь и садясь на снегу. — Развязали бы, не убегу теперь, слово даю.
— Нет уж, из веры вышел, — жёстко сказал участковый и повернулся к Белову: — Андреич, да эх, да как же я тебя люблю-то, милый ты мой человек!
Пока Мернов корпел над протоколом о задержании, наступило утро. Жители Тернова — женщины и дети, старики, старухи, одноногий инвалид на костылях — все потянулись к управлению заповедника. Канцелярия набилась битком, лишь вокруг Захара Даниловича, сидевшего со связанными руками на стуле посреди комнаты, оставалось пустое пространство, ступить в которое не решались. Никто не разговаривал, просто стояли и смотрели — на всех лицах боязливое любопытство. Появилась и Татьяна. Она села за свой стол у двери и, не поднимая головы, зашелестела бумагами. Мернов не стерпел:
— Как же так получается, Татьяна Спиридоновна? Имеются сведения, что вот этот фрукт, то есть муж ваш, побывал нынче у вас. И вы — молчком?
— А я вам доклады сочинять не нанималась, — огрызнулась Татьяна.
И опять тишина, молчание. Похоже, все чего-то ждали, в том числе и участковый, отложивший ручку-самописку в сторону и отодвинувший листок протокола. Наконец Георгий Андреевич, то и дело посматривавший в окно, многозначительно кивнул Мернову. Тот сразу подобрался и уставился на дверь. Вошла Агния и с ней мальчик-найдёныш Люрл.
— А, Юрка, привет! Как жизнь молодая? — с наигранной весёлостью сказал участковый. — Ну-к, подойди поближе, погляжу на тебя. Да и ты погляди-ка вот на этого дяденьку.
Все расступились. Агния подтолкнула застеснявшегося мальчика. Он, опустив голову, сделал несколько нерешительных шагов, подошёл к столу, за которым сидел Мернов, и вдруг, стремительно обернувшись, увидел безмятежно развалившегося на стуле (руки за спиной) Щапова.
На несколько мгновений мальчик оцепенел. Затем с невнятным, сдавленным криком:-«Очень плохой человек! Его никуда не пускай, его милиция вези, Иван Алексеевич!» — он отпрянул к стене, его словно припечатало к брёвнам.
Щапов не шелохнулся. И в комнате никто не тронулся с места. Лишь минуту спустя Белов неспешно подошёл к мальчику, обнял его, посеревшего, явно близкого к истерике, и вышел с ним в коридор.
— Что и требовалось доказать, — сказал участковый, снова пододвигая к себе протокол.
— Стало быть, живой мальчонка, — словно в забытьи, проговорил Захар. — Это надо же… Я полагал, сгинет. И эх же, нечаянно я!…
— И сгинул бы, кабы не добрые люди.
В то утро никто в Тернове не затопил печь вовремя. Так все и стояли возле управления до тех пор, пока сани участкового с лежавшим на них Щаповым не тронулись в дальний путь.
Мальчика Юрку Иван Алексеевич оставлял на попечении Агнии. Собственно, по её же просьбе. «Ты его небось в детский приёмник повезёшь, — заявила девушка. — Там кормят впроголодь, а Юрка и так заморённый. Пусть лучше с нами побудет — мне заместо братишки». Мернову такой выход из положения пришёлся по душе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Долгим взглядом Георгий Андреевич проводил отъезжавшую повозку, и, пожалуй, озабоченности и беспокойства в этом взгляде было гораздо больше, чем естественного, казалось бы, чувства удовлетворения. Раза три или четыре, пока повозка не скрылась из виду, Белов оглянулся на Никиту Хлопотина, чем, несомненно, обнаружил невысказанное желание послать парня (на всякий случай!) за компанию с участковым. Но кто бы взялся убедить в необходимости такой меры несколько, к сожалению, самонадеянного Ивана Алексеевича?
— Ну вот и все, — без особой уверенности, вздохнув, сказал Георгий Андреевич. — Теперь, как говорится, вернёмся к нашим баранам или, если быть точней к оленям. Вы не забыли, Николай Батунович, какое у вас на сегодня дело?
— Огадаев никогда дело не забывай, — ворчливо отозвался старик. — Почто забывать? Лошадь сено бери, в тайгу вези, олень корми. Директор придумал, Огадаев исполнил. Наверно, правильно.
— Правильно, правильно, не сомневайтесь. Агнюша, а ты, кажется, собиралась сделать анализы моим вчерашним находкам?
— Ну, Георгий же Андреич, ну с дедом же и с вами хочется поехать. Вон и Юрку тоже взять, засиделся он, ему свежим воздухом подышать надо, чтобы аппетит был. А анализы я и назавтра сделаю.
— Что ж, если так… Пожалуйста… Да, да, возьмите мальчика, пусть погуляет. В понедельник я лично отвезу его в школу.
Покладистый директор… Но всё, что надо, делается в маленьком хозяйстве. Никита встал на лыжи и, малость заважничав от сознания возложенной на него ответственности, отправился в пятнадцатикилометровый обход по заповеднику; Татьяна, как-то разом почерневшая, стучит, не поднимая глаз, костяшками счётов в канцелярии; Огадаев запряг пегаша и у сенного сарая накладывал воз душистого сена из своих немалых запасов; Георгий Андреевич, забежав посмотреть, укорил старика: «Не жадничайте. Целый воз нужен, а не половина».
И вот пегаш, кланяясь на каждом шагу, вытянул мохнатый воз за пределы Тернова — сначала по малоезженой дороге, потом следуя направлению, указанному бредущим впереди на лыжах Беловым. Агния с Юркой устроилась на верху воза. Девушка, стараясь растормошить мальчика, начала что-то ему рассказывать. Огадаев с вожжами в руках идёт рядом с возом, ворчит:
— Лошадь кушай, корова кушай — хорошо. Олень кушай — всё равно никому не говори. Его тайга корми. Олень помогать — никогда не слыхал… Армия помогать — Огадаев сам помогал: совсем новый тулуп давал, эскадрилья «Красное Приморье» строил. Советский самолёт высоко — хорошо! Почто олень помогать?
Ї Ох и нудный же ты стал, дед! — крикнула с воза Агния. — Тебе Георгий Андреевич русским языком объяснил: к концу зимы крепкий наст будет, олени отощают, и, если их не подкормить, падеж начнётся.
Ї Весна далеко… Олень помогать… — гнёт своё старик.
Ив зимнее время урочище, которое Белов в своих каждодневных скитаниях облюбовал, чтобы узнать, какие результаты может дать подкормка оленей, поражало своей причудливой красотой. С гряды мелкосопочника открывалась широкая, изогнутая подковой долина, огромное пространство, где природа постаралась показать, насколько чуждо ей, в её бесконечном творчестве, какое бы то ни было однообразие. Не сходя с места, можно было видеть и гладкую ленту скрытой подо льдом реки, и неожиданную остроконечную горку на плоской площади, и сопки малые, много сопок, и величественные, с заиндевелыми скальными обнажениями горы. И всё это было в наряде тайги, которая каждый бугор или низинку одела сообразно их назначению и потребностям. Там, на высоте, — волнисто бугрящимся кедровым стлаником, там, на отлогом склоне, — мохнато зеленеющей массой кедровника, а ниже — оголёнными сейчас лиственными деревьями и кустарниками.
…Георгий Андреевич не отрываясь смотрел в бинокль на казавшийся издалека ровным рядок копешек сена на небольшом пойменном лужке. То был скромный результат поездки и, как видно, нелёгкого труда, что подтверждали раскрасневшиеся лица путников и в особенности пена на боках пегаша, которая, лопаясь, сохла на морозе.
— Обязательно надо соорудить кормушки, а иначе они половину сена будут затаптывать копытами, — озабоченно сказал Белов. — Вы бы, Николай Батунович, организовали, что ли, наших стариков, а я чертёжик нарисую. Тут недалеко, и дела на один день… — Он неожиданно притих и через минуту проговорил другим, восторженно пресекающимся голосом: — А ведь уже пришли! До чего же любопытны…
— Мне, мне дайте! — нетерпеливо потянулась за биноклем Агния, и тоже увидела: из кустарниковой чащи выскользнули и снова скрылись две трепетно серебрившиеся на солнце фигурки животных. Они затем, осмелев, появились снова. Один олень, словно бы играючи, притронулся мордой к копёшке.
— Георгий Андреич, а ведь они у нас и людей скоро перестанут бояться!
Бинокль стал переходить из рук в руки, и события медленно развивавшиеся на дальнем лужке, никого не оставили равнодушным. Заметно оживился Юрка; даже старик Огадаев, когда Белов и Агния общими усилиями помогли ему осилить неведомую досель технику разразился, глядя в окуляры, с несвойственной ему пылкостью:
— Кушай! Кушай! Моя не жалей! Лето придёт, Огадаев новый сено запасёт — много! Однако странно. Почто опять народ? — сказал старик, когда пегаш, приободрясь от предвкушения близкой кормёжки и отдыха, без понуканий затрусил по улице Тернова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Захар, совершенно спокойный, положил на лавку обрез, скинул прямо на пол полушубок и с удовольствием прошёлся по скоблёному полу.
— Да! Кабы не забыть. Я там, в сенях, мешок бросил — пушнина кое-какая. Продай по-аккуратному. Деньги сбереги, пригодятся нам на самый первый случай.
— Не учи…
Пока Татьяна хлопотала, припрятывая пушнину, да пока приготовила кое-что из харчей, чтобы положить в котомку мужа, сам он прикорнул на лавке.
— Захар, дрыхнешь! А я тут сиди и карауль тебя! Того и гляди светать начнёт! — Татьяна толкнула мужа в плечо.
Схватившись за пимы, Захар Данилович одумался:
— Ишь, батя привиделся… Сон такой…
— То-то, я гляжу, спишь ты, а в глазах у тебя по-мокрело. Видать, как ни броди по тайге, а все человеком останешься.
Коротки сборы; обрез под полушубок (чтобы затвор не замёрз), в котомку побросал харчей и, не тратя времени на прощанье с женой, — к двери.
— Шёл бы напрямки задами.
— Нельзя, след положу. Спервоначалу по дороге надо, камусы у меня недалече припрятаны…
А Терново словно навек заснуло в загустевшей под облачным небом темноте. Ни звука кругом: не стукнет копытом присмиревшая в тепле хлева скотина, не залает собака, которую, пожалев, пустили с мороза в дом, не хлопнет дверь, не заскрипит снег под ногами несущей охапку дров хозяйки. Ещё очень рано.
Захар Щапов, соблюдая скорей формально, чем из страха, некоторые меры предосторожности, миновал глыбящиеся во тьме избы и, довольный, был уже готов нырнуть, как рыба в воду, в надёжную чащу, как вдруг непонятный трескучий звук, возникший за углом крайнего строения, заставил его застыть на месте. Несколько мгновений, сжавшийся, готовый ко всему, он смотрел туда, где затрещало, и силился понять причину незнакомого звука, резкостью, впрочем, напоминавшего выстрел. Затем ему, не склонному по характеру к растерянности, пришлось-таки испытать это чувство. Он заметил, что снег вокруг начал излучать красный свет, который прямо на глазах нестерпимо ярчал, растекался вширь, обнажая причудливые и нелепые очертания окружающего. И сам себя, свою одежду, свои ноги и невероятно красные руки (он ещё не успел надеть рукавицы) увидел Захар Щапов и испытал в придачу к растерянности суеверный ужас. Он поднял голову: горевшая в небе красная ракета объяснила ему всю эту чертовщину и то, что он одурачен: из-за амбара, пряча в карман ракетницу, вышел Белов.
— Красиво провожаешь, — пробормотал Щапов; в его голосе появилась вызванная испугом сиплость.
— Почему провожаю? Встречаю. Так будет точней.
— Э-э! Близко не подходи! — обретая твёрдость, сказал Щапов. — Убить не убью, а как бы «пером» не пощекотать твою нежную кожу. — В руке у него блеснуло красным бликом лезвие ножа.
Белов, вроде бы подчинясь, остановился в двух-трёх шагах. Стало опять темно.
— Так что, разойдёмся, будто и не видались. Делить нам нечего. Худого я тебе не делал, а мог бы: в тайге ты не один раз у меня на мушке сидел.
— Вот как? — подивился Белов. — Жалеете меня. Спасибо.
— Сказано, делить нечего.
— А вот это явная неправда. Самострел забыли? Оленуху забыли?
— Ну, то ненароком.
— А карабин? Где он, кстати? Он на мне числится.
— За оленуху готов уплатить хоть сейчас. И карабин отдам. Пустяшные счёты.
— Может, и пустяшные. Но есть, кажется, за вами и кое-что посерьёзней.
— На что намекаешь? Что из заключения утёк? То тебя не касается, и не лезь. И вообче весь этот разговор лишний. Пойду, пожалуй. Но токо ты не вздумай ракетой мне в спину палить. Одёжу попортишь.
Щапов сделал вид, что собирается тронуться в путь. Он уже начал подозревать, что тут всё-таки ловушка нешуточная, и это подозрение оправдалось: со стороны Тернова послышались гулкие шаги бегущего человека. То молодой объездчик Никита Хлопотин спешил на помощь своему директору.
— Постойте, Щапов,-с досадой сказал Белов.-Ну что вы на самом-то деле! Я ведь ещё не все вам сказал.
— Говори быстрей.
— У меня предложение. Пойдёмте сейчас ко мне в канцелярию и составим протокол о вашей добровольной сдаче. Это, конечно, не освободит вас от ответственности, но участь ваша будет облегчена. Вы это сами знаете.
Георгий Андреевич говорил просто, ласково и одновременно попытался взять Щапова под руку. Тот, мгновенно налившись злобой, кинул руку с ножом вперёд.
— Получай, чего выпрашивал… — с хрипом выдохнул он, но, странно, его рука, вместо того, чтобы поразить живот Белова, изменила прямое движение на круговое и оказалась позади его же собственной спины. В следующий миг он и сам, повернувшись волчком, клюнул лицом в снег. — Больно! — крикнул он.
— Да, будет немножко больно, потерпите, — наваливаясь на него сверху, тоном доктора сказал Белов. — Никита! — крикнул он подбегавшему парню. — Верёвка у меня в кармане, достань. Так! Теперь нож подними. Обрез у него под полушубком.
Через минуту руки Щапова были скручены за спиной. Он яростно мотал головой — отплёвывал снег. Никита и Георгий Андреевич, отдуваясь, отошли немного в сторону.
— Как это вы его! Один! А я-то бегу, ну, думаю, не поспею! Вон какой боров! А вы! Как его! Приём самбо называется, я знаю! Меня научите, Георгий Андреевич!
— С твоей силушкой, да ещё приёмы. Народу перекалечишь! Ивана Алексеевича ещё не слышно?
— Кажись, едет.
Мернов действительно, стоя в санях, с гиканьем нахлёстывал Василь Васильича, который, ошеломлённый таким непривычным обращением, готов был, казалось, порвать постромки и лететь по воздуху. Через несколько минут подвода, лишь чудом не опрокинувшись на каком-то ухабе, подъехала к окраине Тернова. Бросив вожжи, Мернов спрыгнул с саней.
— Ну что, Щапов, на хитрую гайку нашёлся-таки болт с резьбой?
— Стало быть, так. Перехитрили, — спокойно, ничуть не обескураженный, отозвался тот, с трудом поворачиваясь и садясь на снегу. — Развязали бы, не убегу теперь, слово даю.
— Нет уж, из веры вышел, — жёстко сказал участковый и повернулся к Белову: — Андреич, да эх, да как же я тебя люблю-то, милый ты мой человек!
Пока Мернов корпел над протоколом о задержании, наступило утро. Жители Тернова — женщины и дети, старики, старухи, одноногий инвалид на костылях — все потянулись к управлению заповедника. Канцелярия набилась битком, лишь вокруг Захара Даниловича, сидевшего со связанными руками на стуле посреди комнаты, оставалось пустое пространство, ступить в которое не решались. Никто не разговаривал, просто стояли и смотрели — на всех лицах боязливое любопытство. Появилась и Татьяна. Она села за свой стол у двери и, не поднимая головы, зашелестела бумагами. Мернов не стерпел:
— Как же так получается, Татьяна Спиридоновна? Имеются сведения, что вот этот фрукт, то есть муж ваш, побывал нынче у вас. И вы — молчком?
— А я вам доклады сочинять не нанималась, — огрызнулась Татьяна.
И опять тишина, молчание. Похоже, все чего-то ждали, в том числе и участковый, отложивший ручку-самописку в сторону и отодвинувший листок протокола. Наконец Георгий Андреевич, то и дело посматривавший в окно, многозначительно кивнул Мернову. Тот сразу подобрался и уставился на дверь. Вошла Агния и с ней мальчик-найдёныш Люрл.
— А, Юрка, привет! Как жизнь молодая? — с наигранной весёлостью сказал участковый. — Ну-к, подойди поближе, погляжу на тебя. Да и ты погляди-ка вот на этого дяденьку.
Все расступились. Агния подтолкнула застеснявшегося мальчика. Он, опустив голову, сделал несколько нерешительных шагов, подошёл к столу, за которым сидел Мернов, и вдруг, стремительно обернувшись, увидел безмятежно развалившегося на стуле (руки за спиной) Щапова.
На несколько мгновений мальчик оцепенел. Затем с невнятным, сдавленным криком:-«Очень плохой человек! Его никуда не пускай, его милиция вези, Иван Алексеевич!» — он отпрянул к стене, его словно припечатало к брёвнам.
Щапов не шелохнулся. И в комнате никто не тронулся с места. Лишь минуту спустя Белов неспешно подошёл к мальчику, обнял его, посеревшего, явно близкого к истерике, и вышел с ним в коридор.
— Что и требовалось доказать, — сказал участковый, снова пододвигая к себе протокол.
— Стало быть, живой мальчонка, — словно в забытьи, проговорил Захар. — Это надо же… Я полагал, сгинет. И эх же, нечаянно я!…
— И сгинул бы, кабы не добрые люди.
В то утро никто в Тернове не затопил печь вовремя. Так все и стояли возле управления до тех пор, пока сани участкового с лежавшим на них Щаповым не тронулись в дальний путь.
Мальчика Юрку Иван Алексеевич оставлял на попечении Агнии. Собственно, по её же просьбе. «Ты его небось в детский приёмник повезёшь, — заявила девушка. — Там кормят впроголодь, а Юрка и так заморённый. Пусть лучше с нами побудет — мне заместо братишки». Мернову такой выход из положения пришёлся по душе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Долгим взглядом Георгий Андреевич проводил отъезжавшую повозку, и, пожалуй, озабоченности и беспокойства в этом взгляде было гораздо больше, чем естественного, казалось бы, чувства удовлетворения. Раза три или четыре, пока повозка не скрылась из виду, Белов оглянулся на Никиту Хлопотина, чем, несомненно, обнаружил невысказанное желание послать парня (на всякий случай!) за компанию с участковым. Но кто бы взялся убедить в необходимости такой меры несколько, к сожалению, самонадеянного Ивана Алексеевича?
— Ну вот и все, — без особой уверенности, вздохнув, сказал Георгий Андреевич. — Теперь, как говорится, вернёмся к нашим баранам или, если быть точней к оленям. Вы не забыли, Николай Батунович, какое у вас на сегодня дело?
— Огадаев никогда дело не забывай, — ворчливо отозвался старик. — Почто забывать? Лошадь сено бери, в тайгу вези, олень корми. Директор придумал, Огадаев исполнил. Наверно, правильно.
— Правильно, правильно, не сомневайтесь. Агнюша, а ты, кажется, собиралась сделать анализы моим вчерашним находкам?
— Ну, Георгий же Андреич, ну с дедом же и с вами хочется поехать. Вон и Юрку тоже взять, засиделся он, ему свежим воздухом подышать надо, чтобы аппетит был. А анализы я и назавтра сделаю.
— Что ж, если так… Пожалуйста… Да, да, возьмите мальчика, пусть погуляет. В понедельник я лично отвезу его в школу.
Покладистый директор… Но всё, что надо, делается в маленьком хозяйстве. Никита встал на лыжи и, малость заважничав от сознания возложенной на него ответственности, отправился в пятнадцатикилометровый обход по заповеднику; Татьяна, как-то разом почерневшая, стучит, не поднимая глаз, костяшками счётов в канцелярии; Огадаев запряг пегаша и у сенного сарая накладывал воз душистого сена из своих немалых запасов; Георгий Андреевич, забежав посмотреть, укорил старика: «Не жадничайте. Целый воз нужен, а не половина».
И вот пегаш, кланяясь на каждом шагу, вытянул мохнатый воз за пределы Тернова — сначала по малоезженой дороге, потом следуя направлению, указанному бредущим впереди на лыжах Беловым. Агния с Юркой устроилась на верху воза. Девушка, стараясь растормошить мальчика, начала что-то ему рассказывать. Огадаев с вожжами в руках идёт рядом с возом, ворчит:
— Лошадь кушай, корова кушай — хорошо. Олень кушай — всё равно никому не говори. Его тайга корми. Олень помогать — никогда не слыхал… Армия помогать — Огадаев сам помогал: совсем новый тулуп давал, эскадрилья «Красное Приморье» строил. Советский самолёт высоко — хорошо! Почто олень помогать?
Ї Ох и нудный же ты стал, дед! — крикнула с воза Агния. — Тебе Георгий Андреевич русским языком объяснил: к концу зимы крепкий наст будет, олени отощают, и, если их не подкормить, падеж начнётся.
Ї Весна далеко… Олень помогать… — гнёт своё старик.
Ив зимнее время урочище, которое Белов в своих каждодневных скитаниях облюбовал, чтобы узнать, какие результаты может дать подкормка оленей, поражало своей причудливой красотой. С гряды мелкосопочника открывалась широкая, изогнутая подковой долина, огромное пространство, где природа постаралась показать, насколько чуждо ей, в её бесконечном творчестве, какое бы то ни было однообразие. Не сходя с места, можно было видеть и гладкую ленту скрытой подо льдом реки, и неожиданную остроконечную горку на плоской площади, и сопки малые, много сопок, и величественные, с заиндевелыми скальными обнажениями горы. И всё это было в наряде тайги, которая каждый бугор или низинку одела сообразно их назначению и потребностям. Там, на высоте, — волнисто бугрящимся кедровым стлаником, там, на отлогом склоне, — мохнато зеленеющей массой кедровника, а ниже — оголёнными сейчас лиственными деревьями и кустарниками.
…Георгий Андреевич не отрываясь смотрел в бинокль на казавшийся издалека ровным рядок копешек сена на небольшом пойменном лужке. То был скромный результат поездки и, как видно, нелёгкого труда, что подтверждали раскрасневшиеся лица путников и в особенности пена на боках пегаша, которая, лопаясь, сохла на морозе.
— Обязательно надо соорудить кормушки, а иначе они половину сена будут затаптывать копытами, — озабоченно сказал Белов. — Вы бы, Николай Батунович, организовали, что ли, наших стариков, а я чертёжик нарисую. Тут недалеко, и дела на один день… — Он неожиданно притих и через минуту проговорил другим, восторженно пресекающимся голосом: — А ведь уже пришли! До чего же любопытны…
— Мне, мне дайте! — нетерпеливо потянулась за биноклем Агния, и тоже увидела: из кустарниковой чащи выскользнули и снова скрылись две трепетно серебрившиеся на солнце фигурки животных. Они затем, осмелев, появились снова. Один олень, словно бы играючи, притронулся мордой к копёшке.
— Георгий Андреич, а ведь они у нас и людей скоро перестанут бояться!
Бинокль стал переходить из рук в руки, и события медленно развивавшиеся на дальнем лужке, никого не оставили равнодушным. Заметно оживился Юрка; даже старик Огадаев, когда Белов и Агния общими усилиями помогли ему осилить неведомую досель технику разразился, глядя в окуляры, с несвойственной ему пылкостью:
— Кушай! Кушай! Моя не жалей! Лето придёт, Огадаев новый сено запасёт — много! Однако странно. Почто опять народ? — сказал старик, когда пегаш, приободрясь от предвкушения близкой кормёжки и отдыха, без понуканий затрусил по улице Тернова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21