Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда.— Ты хорошо подумала, Мина?— К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так.— Я тоже.Она села за стол, взяла конверт.— Забери это, Поль.— Но…— Забери!Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче.— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли?— Почему ты об этом говоришь?— Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому сделал вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня.— Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию.— Но послушай…— Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз.— А ради чего? — разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда.— И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал:— Тогда почему, Мина?— Из-за него, Поль…Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку.— Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты… Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных!Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить — он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием.Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно.— Подумать только! Культ Доминика! — взорвался я. — Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая!Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной.— Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его лопнувшему черепу, как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата, изувеченное и обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не могла налюбоваться! Да-да, подумай обо всем. Мина. Я помогу тебе поддерживать культ этого жалкого дилетанта-убийцы, обещаю тебе. Клянусь, мы будем говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя.Обессилев, я замолчал, с трудом переводя дыхание. Мина улыбалась, разглядывая меня.— О, Поль, — сказала она. — Какой ты великолепный мерзавец! Уверена, что с тобой я его не забуду. Глава 20 Мы вернулись в Роншье.Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что у Мины будет нервный криз, когда она войдет в дом, но она сохраняла спокойствие. Только на минуту остановилась перед пятном охры на веранде.— Он ставил здесь свой мольберт, — сказал я, — и рисовал картинки, которые должны были служить образчиками его великого таланта!Она пожала плечами.— Если бы у него был талант, то он был бы сильным, Поль… Мина не решалась наступить на это место.— Если хочешь, я прикажу накрыть столь дорогое твоему сердцу пятно стеклом, чтобы увековечить его.Она улыбнулась.— Не стоит. Даже если оно исчезнет, я буду помнить о нем.После той сцены в гостинице у нас постоянно были подобные стычки. Мы изводили друг друга колкостями, словно два дикаря, не способных совладать со своими инстинктами. Я начинал привыкать к этому. В минуты ярости Мина была безобразной. Выражение ее лица становилось невероятно жестоким, и я начинал замечать первые признаки ненависти в своей любви.Мы провели два дня, терзая друг друга. Мина хотела спать в комнате Доминика и закрывала дверь на ключ. У нас больше не было близости, да я к этому и не стремился. Она была настолько поглощена мыслями о мертвом, что я не смог бы ею овладеть.Днем все давало нам повод для ссоры: место Доминика за столом, галстук, который он забыл, книга, которую он бросил… Наша ярость вспыхивала с такой же быстротой, с какой воспламеняется охапка хвороста, облитая бензином.За всем этим я совершенно забыл о Бланшене. Поэтому открытка из Марселя с видом на Нотр-Дам-де-ла-Гард застала меня врасплох. Это был молчаливый ответ на мою открытку, которую я послал ему, чтобы заставить действовать. На ней был только мой адрес.Открытку нашла в почтовом ящике Мина. Она принесла ее мне, когда я заканчивал завтракать.— Ты знаешь, что это значит?Я посмотрел на статую, венчавшую собор.— Да.— Кто это прислал?— Один приятель.— Почему он ничего не написал?— Потому что нет ничего красноречивей кусочка чистой бумаги.— Тебя это забавляет?— Что?— Игра в загадки.— Я не играю в загадки, Мина. Повторяю, речь идет об одном приятеле. Таким образом он сообщает, что помнит обо мне.— Ты ему должен деньги?— Нет, гораздо больше.Она не настаивала. Я спустился в подвал, чтобы взять письмо Жермены Бланшен. Немного отсыревшее, оно все еще лежало на полке возле флакона с ядом. Я перечитал его. Подумать только, что это письмо убило двух человек! Я вложил листок в конверт и надписал адрес Бланшена. Затем положил его в карман домашней куртки, решив отправить его как можно скорее. Теперь я ощущал себя должником Бланшена. Хоть его поступок и не принес никакой пользы, все же сделка была сделкой.Мина была в ванной. Когда она вышла, ее шикарные волосы были замотаны полотенцем. Я вошел после нее, разделся и встал под холодный душ, чтобы успокоить нервы. Через секунду Мина вернулась.— Тебе что-то надо? — крикнул я из-за занавески.— Чулки…Она вышла.Я еще долго стоял под колючей струей. Я очень устал от жизни и чувствовал себя бесконечно одиноким, ненавидя сам себя, понимая, что наша совместная жизнь не принесет ничего хорошего. Я подумывал расстаться с Миной и возвратиться в Африку. В Бакуме был мотель, принадлежавший одному французу, такому же толстому и болезненному, как Бланшен. Он сидел все время в баре, вспоминая детство, проведенное в Бельвиле, и рассказывая о Телеграфной улице, о красивых местах, о сиреневой дымке, постоянно плавающей над Парижем.Благодаря ему я влюбился в этот город. Каждый вечер я приходил к нему в бар и медленно убивал печень. Откуда-то издалека до нас доносились звуки тамтама. Это действовало на нервы, но позволяло ощутить себя вне обычной жизни, сохранить душевное равновесие, а остальное доделывал алкоголь. Да, я отправлюсь добивать свою печень в Бакуму, снова увижу скучающих белых дам, покорных негритянок, всегда готовых к примитивному сексу, услышу музыку, навевающую тоску, попаду на чопорные приемы.Там Мина будет казаться мне как бы умершей, и я тоже буду идеализировать ее. Она снова займет место, на которое ее воздвигла моя любовь и откуда она начала опускаться.Я закрутил кран и хорошенько растерся. Затем натянул брюки и домашнюю куртку. Не знаю почему, но я сразу же инстинктивно полез в карман: письма не было. Я вспомнил о неожиданном появлении Мины, когда принимал душ, и выскочил из ванной.Мина сидела в гостиной за низеньким столиком. Она вскрыла мой конверт и достала письмо. Рядом лежала заметка из газеты с описанием гибели Доминика. Она изучала эти документы как школьница, которая учит трудный урок. Ее брови были сведены от напряжения. Я вошел и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. Наконец Мина подняла глаза. Но это была уже не прежняя Мина. Она совершенно преобразилась: лицо вытянулось, глаза запали, подернулись мертвенным блеском и напоминали потускневшие камни. Я ничего не говорил. Она и так все поняла.— Никогда не думала, что ты коварен, Поль.— Спасибо.— Ты провернул дельце весьма умело…— Неужели?— Подумать только, что мы с Домиником пытались совершить идеальное преступление!— Нужно было посоветоваться со мной. Она не сводила с меня глаз.— Какими прекрасными преступниками становитесь вы, честные люди, когда беретесь за дело.— Слишком громко сказано, Мина. Я бы назвал это более скромно: способом законной защиты.Мертвенный блеск в ее глазах усилился, и во взгляде я прочел свой приговор. Мина убьет меня, это неизбежно… Странное спокойствие овладело мной. Я смирился… Смерть казалась мне идеальным и разумным выходом.— Думаю, что после всего, что случилось, ты убьешь меня, Мина. Она кивнула головой.— Я тоже так думаю, Поль. Что я еще могу сделать для Доминика?— Ладно, пусть будет так. Но только вначале я хочу заставить тебя понять…— Понять что?— Почему я это сделал. Она встряхнула головой.— Тебе это никогда не удастся!— Идем…После минутного колебания она пошла за мной. Мы поднялись на чердак. Я включил магнитофон, который все еще стоял здесь.— Ты сейчас это услышишь, Мина… Представь, что чувствует влюбленный мужчина, слушая такое…Я поставил пленку с записью их любви… Эти вздохи и стоны того, кто был уже мертв, были невыносимы. Я заткнул уши, чтобы их не слышать. Мина зарыдала. Она плакала и дрожащими руками сжимала себе виски.— Доминик! — умоляла она. — Мой Доминик! Почему ты не со мной? Любимый, я жду тебя! Я жду… Приходи… Доминик, дорогой, мне нужны твой голос, твое тепло, твоя улыбка…Я выключил магнитофон. Я тоже плакал, оплакивал ее горе. Теперь ее и моя любовь перемешались… И обе были глубоко выстраданы.Вдруг Мина вскочила и побежала по лестнице. Было слышно, как она спускается, прыгая через ступеньки. Я решил, что она пошла за оружием, чтобы меня убить. Я ждал…На чердаке было душно. Через маленькое запыленное окошко я видел небо Солони, покрытое мелкими облаками, сухие листья, гонимые ветром… Итак, она убьет меня. Я умру здесь, на этом душном чердаке… Так будет даже лучше.Прошло немного времени. Ее шаги вновь раздались на лестнице. Но теперь они были более спокойными. Я оставался совершенно равнодушным и думал только об одном: какое оружие она принесет.Наконец она появилась. Ее лицо на фоне рыжих волос было белым. В руке она держала маленький флакончик с ядом, который нашел Доминик, копая землю. Он задолго опередил меня, приготовив мне смерть.Мина опустилась на чемодан.— Поставь еще раз пленку, Поль.— Нет!— Я хочу, чтобы ты ее поставил, слышишь? Хочу!Я нажал на перемотку, потом на воспроизведение. Я не перемотал пленку до конца, и запись началась со стона Доминика. Это был стон наслаждения, сладострастный и ненасытный. Мина слушала молча. Она больше не плакала. Я же не отрывал глаз от флакона. Не думает ли она, что заставит меня это выпить?Когда запись кончилась, Мина сняла резиновую пробку, поднесла флакон к губам и, прежде чем я успел что-либо сделать, проглотила содержимое.Я заорал:— Ах ты, дрянь! В Шекспира поиграть захотела? Выхватив коричневый флакончик, я запустил им в другой конец чердака. Нужно было вызвать врача, но я же разбил телефон… Что делать? Силой тащить ее в деревню?— Мина, — повторял я, — Мина, нужно что-то делать… Жестом она приказала мне замолчать.— Тише, Поль… Дай хоть умереть спокойно.Я бегал вокруг нее, в отчаянии ломая себе руки.— Это невозможно, Мина! Ты не сделаешь этого! Ты не оставишь меня одного! Снова одного… Она слегка улыбнулась.— Ты не останешься один, Поль… Не забудь, что я оформила страховку в твою пользу. Теперь многие заинтересуются тобой.Никогда не думал, что можно оскорбить умирающего. И, однако же, я это сделал. Ее месть была дьявольской.— Мина, ты — стерва. Я проклинаю тебя! Она прошептала:— Спасибо, Поль. Твое проклятие — это благословение.Она побледнела еще сильней, и лицо ее исказилось. Она дотронулась рукой до груди.— Не везет женщинам в этом доме, — прошептала она.Я перестал бесноваться. Смотрел на нее. Магнитофон все еще был включен и слабо потрескивал. Ее лицо снова стало красивым. Как у изваяния. По мере того как жизнь покидала ее, оно приобретало холодное величие мрамора. Я встал на колени.— Прости, Мина… Я слишком любил тебя… Я вас никогда не забуду, тебя и его.Мне показалось, что последние слова тронули ее. Она очнулась, немного приподняла ресницы.— Поль…Я еще слышал ее.— Говори, родная, говори… Я слышу…— Все одиноки, — прошептала она. — А мертвые тоже?Я встал, взял ее на руки и, шатаясь, спустился по лестнице. Внизу я положил ее на диван и заметил, что она больше не дышит. И только тогда ответил на ее вопрос.— Не знаю, одиноки ли мертвые, Мина, но вряд ли они более одиноки, чем живые!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13