Часто она наставляла их в изучении девяти заповедей (та, в которой говорилось о прелюбодействе, пропускалась, так как опыт показал, что она вызывает неудобные вопросы). Еще она служила добровольцем в местной публичной библиотеке.
Естественно, она потеряла всякую надежду выйти замуж еще в четыре года. Когда ей исполнилось десять, даже случайные встречи с представителем противоположного пола воспринимались как несбыточная мечта.
Она много раз мне говорила:
– Не думайте, что я несчастна, дядя Джордж. Пусть мир мужчин для меня закрыт - за исключением вашей дорогой особы и памяти о бедном батюшке - но намного больше счастья в том, чтобы творить добро.
Она посещала заключенных в окружной тюрьме, дабы побудить их к раскаянию и обратить к добру. Только двое из всех заключенных оказались настолько глупы, что потребовали в дни ее посещений перевода в одиночку.
Но однажды она познакомилась с Октавиусом Оттом, новоприбывшим молодым, но уже занимавшим ответственный пост инженером местной электрической компании. Это был замечательный молодой человек основательный, предприимчивый, осмотрительный, смелый, честный и достойный, но при самом большом желании его нельзя было назвать красивым.
Под выпадающими - точнее, выпавшими - волосами был расположен бульбообразный лоб, под ним - бесформенный нос, тонкие губы, по бокам головы - неимоверно оттопыренные уши, а на тощей шее - выступающий кадык, никогда не пребывавший в покое. То, что еще оставалось от волос, было ржавого цвета, а на руках и лице беспорядочно толпились веснушки. Я присутствовал при первой случайной встрече Октавиуса и Мэгги на улице. Оба они не ожидали ничего подобного, и оба реагировали как пара норовистых лошадей, перед которыми вдруг выскочила дюжина клоунов в дюжине париков и дунула в дюжину свистков. На секунду мне показалось, что Мэгги и Октавиус сейчас развернутся и удерут.
Но эта секунда прошла, и каждый из них успешно подавил приступ панического ужаса. Мэгги только прижала руку к сердцу, как будто боясь, что сейчас оно выпрыгнет из грудной клетки в поисках более безопасного убежища, а он потер лоб рукой, словно отгоняя кошмарное воспоминание. Я уже был несколько дней знаком с Октавиусом и представил их друг другу. Каждый нерешительно протянул руку, как будто боясь подкрепить ощущением зрительный образ.
Позже в тот же вечер Мэгги после долгого молчания сказала мне:
– Какой странный вид у этого молодого человека - мистера Отта.
Я ответил с той свойственной мне свежестью метафоры, что всегда так восхищает моих друзей:
– Не следует, дорогая, судить о книге по обложке.
– Но ведь обложка тоже существует, дядя Джордж, - серьезно возразила она, - и с этим приходится считаться. Позволю себе сказать, что обычная молодая женщина, легкомысленная и не слишком чувствительная, не стала бы общаться с мистером Оттом. Поэтому было бы добрым делом показать ему, что не все молодые женщины столь поверхностны, но по крайней мере одна из них не отвернется от человека на том только основании, что он похож на... на... - она задумалась, но так как не могла вспомнить ничего похожего из животного царства, закончила: - ... на то, на что он похож. Мне следует проявить к нему внимание.
Мне неизвестно, был ли у Октавиуса конфидент, которому он мог бы сделать подобное заявление. Скорее всего нет, потому что очень мало кто из нас, если вообще кто-нибудь, имеет счастье числить среди своих близких дядю Джорджа. Тем не менее, учитывая последующие события, я уверен, что ему пришли в голову те же мысли - конечно, с соответствующей заменой действующих лиц.
Так или иначе, каждый из них постарался отнестись к другому с теплотой и добротой, сначала осторожно и робко, потом увлеченно и, наконец страстно. Редкие встречи в библиотеке перешли в походы в зоопарк, потом в кино по вечерам, затем на танцы, которые вскоре сменились - извините мой язык - свиданиями.
Люди уже начинали, видя одного из них, тут же искать взглядом другого, поскольку привыкли к тому, что эта пара неразлучна. Часть соседей активно жаловалась, что двойная доза Октавиуса и Мэгги - это больше, чем можно требовать от выносливости обычного человеческого глаза, и среднемесячные расходы на солнечные очки резко возросли.
Не скажу, чтобы я совсем не сочувствовал этим крайним взглядам, но были и другие - более терпимые, а может быть, и более разумные, которые утверждали, что по какому-то странному стечению обстоятельств специфические черты каждого из них противоположны друг другу и взаимно компенсируются, так что их легче выносить, когда они вместе. По крайней мере так считалось.
Наконец наступил день, когда Мэгги вбежала ко мне домой и заявила:
– Дядя Джордж, Октавиус - смысл и свет моей жизни. Он сильный, стойкий, строгий, серьезный и стабильный. Он прекрасен.
– Внутренне - да, моя милая. В этом я уверен. Что же касается его внешности, то он...
– Превосходен, - сказала Мэгги сильно, стойко, строго, серьезно и стабильно. - Дядя Джордж, он испытывает ко мне те же чувства, что и я к нему, и мы решили пожениться.
– Вы с Оттом? - спросил я слабеющим голосом. Перед моим мысленным взором невольно мелькнул образ возможных последствий такого брака, и мой голос предательски пресекся.
– Да, - ответила она. - Он мне говорит, что я - солнце его жизни и луна его радости. А еще он добавил, что я - все звезды его счастья. Он очень поэтичен, дядя Джордж.
– Да, похоже, - сказал я, пытаясь не выдать голосом сомнения. - И когда вы планируете свадьбу?
– Как можно скорее, - заявила Мэгги.
Мне оставалось только скрипнуть зубами. Прошло оглашение, были выполнены все формальности, и, наконец, состоялась свадьба, на которой я был посаженым отцом невесты. Явилась вся округа, которая до конца в это не верила. Даже священнику иногда не удавалось скрыть удивление. Нельзя сказать, что хоть кто-нибудь приветствовал молодую чету счастливым взглядом. Во все время церемонии публика с интересом изучала собственные ботинки. Все, кроме священника. Его твердый взгляд не отрывался от потолка.
Вскоре после этого я должен был переехать в другую часть города и потерял контакт с Мэгги. Но где-то, лет через одиннадцать я вернулся в связи с инвестициями в работу некоего моего друга по изучению скаковых лошадей. Я выкроил возможность навестить Мэгги, которая обладала, кроме прекрасно спрятанной красоты, талантами великолепной поварихи. Я угадал к ленчу. Октавиус уже ушел на работу, но я, как человек альтруистичный, доел за него его порцию.
Однако я не мог не заметить, что на лице у Мэгги лежала какая-то тень печали. Когда мы уже пили кофе, я спросил:
– Мэгги, что-нибудь не так? Ваш брак не оказался счастливым?
– Ну, что вы, дядя Джордж, - энергично возразила она, - наш брак заключен на небесах. Хотя мы и бездетны, мы так заняты друг другом, что почти и не чувствуем этого лишения. Мы просто купаемся в вечной любви, и больше нам просить у жизни нечего.
– Понимаю, - сказал я, с трудом удержавшись от комментариев. - Но почему тогда у тебя на лице какая-то грустная тень?
Она заколебалась, но потом ее прорвало:
– Вы такой чуткий, дядя Джордж, от вас ничего не скроешь. Да, есть одна вещь, которая подсыпает песок в колеса счастья.
– И это?
– И это - моя внешность.
– Твоя внешность? А что тебя не устраивает... Окончание фразы я проглотил, не будучи в силах его подобрать.
– Я некрасива, - сказала Мэгги таким тоном, каким сообщают очень глубокую тайну.
– А! - сказал я.
– А я хотела бы быть красивой - ради Октавиуса. Я хочу быть симпатичной только для него.
– А он когда-нибудь делал замечания насчет твоей внешности? осторожно спросил я.
– Октавиус? Конечно, нет. Он гордо страдает молча.
– Откуда же ты тогда знаешь, что он страдает?
– Так мне подсказывает женская интуиция.
– Но, Мэгги, ведь Октавиус и сам - ну, не очень красив.
– Как вы можете? - возмутилась Мэгги. - Октавиус прекрасен!
– А он, наверное, думает, что ты прекрасна.
– Ну, что вы, - сказала Мэгги. - Как он мог бы такое предположить?
– Ладно. Он интересуется другими женщинами?
– Дядя Джордж! - Мэгги была шокирована. - Что за низкая мысль! Вы меня удивляете. Октавиус ни на кого, кроме меня, не смотрит.
– Так какая тогда разница, красива ты или нет?
– Но ведь для него же. Дядя Джордж, я хочу быть красивой для него.
И вдруг, уткнувшись мне в плечо самым неожиданным и неприятным образом, она стала поливать слезами мой пиджак. Когда она закончила, его можно было выжимать.
Я тогда уже был знаком с Азазелом - демоном ростом в два сантиметра. Может быть, я вам о нем случайно... Послушайте, вот такое демонстративное бормотание: "Тошнит уже" - это просто неприлично. Те, кто пишет так, как вы, вообще не должны бы упоминать ничего, что связано с тошнотой читателя или слушателя.
Ладно, как бы там ни было, я вызвал Азазела.
Азазел явился спящим. У него на крохотной головке была надета сумка из какого-то зеленого материала, и только сопранный писк откуда-то из нее указывал на то, что он жив. И еще жилистый хвост время от времени выпрямлялся и дрожал с легким жужжанием.
Я несколько минут подождал, а когда он не проснулся, я аккуратно снял пинцетом сумку у него с головы. Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня. Он сказал:
– Я сначала подумал, что это просто кошмар. А оказывается, еще противнее.
Игнорируя эти детские обиды, я перешел к делу:
– Есть работа, которую я хочу, чтобы ты для меня сделал.
– Естественно, - сказал Азазел. - Ты же не предполагаешь, что я ожидаю, что ты предложишь, что ты сделаешь для меня работу.
– Я бы сделал немедленно, - сказал я прочувствованным голосом, - если бы нашлась такая работа, которую человек с моими малыми возможностями мог бы сделать для столь могущественного существа.
– Что верно, то верно, - буркнул Азазел, смягчаясь.
Омерзительно видеть, хотел бы добавить я, как любой разум доступен лести. Вот, например, я видел, как вы сходите с ума от животной радости, когда у вас просят автограф. Но вернемся к моему рассказу.
– В чем дело? - спросил Азазел.
– Я хотел бы сделать женщину красивой.
Азазел пожал плечами:
– Я не уверен, что это у меня получится. Стандарты красоты вашего примитивного и водянисто-разбухшего вида довольно отвратительны.
– Уж какие есть. Я тебе расскажу, что делать.
– Ты мне расскажешь?! - завопил он, дрожа от ярости. - Ты расскажешь мне, как стимулировать и преобразовывать волосяные луковицы, как укреплять мышцы, как наращивать и рассасывать кости? И все это ты будешь рассказывать мне?
– Отнюдь, - смиренно ответил я. - Детальное управление механизмами, которыми будет выполнено это действие, может быть осуществлено лишь существом с твоими сверхъестественными способностями. Я лишь прошу позволения описать те сугубо внешние эффекты, которых надлежит достигнуть.
Азазел снова смягчился, и мы стали говорить о деле.
– Не забудь, - попросил я, - чтобы эффект проявился постепенно - дней этак за шестьдесят. Слишком быстрая перемена может вызвать пересуды.
– Не хочешь ли ты сказать, - спросил Азазел, - что мне придется провести шестьдесят дней за надзором, регулировкой и коррекцией? По-твоему, мое время ничего не стоит?
– Но ведь ты сможешь описать эту работу в биологических журналах твоего мира. Для выполнения такой работы мало у кого из твоих соплеменников хватило бы умения или терпения.
Азазел задумчиво кивнул:
– За дешевой популярностью - я, разумеется, не гонюсь, - сказал он, но я думаю, что должен подать пример меньшей братии нашего мира. - Он вздохнул, хотя вздох получился больше похож на тонкий свист. - Хлопотная и нудная работа, но это мой долг.
А у меня был свой долг. Я считал необходимым оставаться поблизости в течение всего времени изменения. Мой игравший на скачках приятель дал мне приют в обмен на мои советы и экспертизу прошедших заездов и благодаря этому проиграл очень мало.
Каждый день я под тем или иным предлогом встречался с Мэгги и замечал все более и более явные перемены. Волосы стали пушистее и легли волной, обещая завиться в золотые кудри.
Постепенно стал выступать подбородок, скулы становились тоньше и выше. Цвет глаз сместился к синему и с каждым днем становился все сочнее и сочнее, почти переходя в фиалковый, У век появился тонкий восточный разрез. Уши стали обретать изящную форму, и на них появились мочки. Фигура мало-помалу округлялась, а талия становилась тоньше. Знакомые были озадачены. Я сам слышал, как ее спрашивали:
– Мэгги, что ты с собой сделала? У тебя чудесные волосы, и ты вообще стала на десять лет моложе.
– Я ничего с собой не делала, - отвечала Мэгги. Она была озадачена, как и все остальные - кроме меня, разумеется.
Меня она спрашивала:
– Дядя Джордж, вы не находите, что я изменилась?
– Ты прекрасно выглядишь, Мэгги, - отвечал я, - но для меня ты всегда прекрасно выглядела.
– Может быть, - говорила Мэгги, - но для себя я никогда до последнего времени не выглядела хорошо. И я этого не понимаю. Вчера на меня уставился какой-то наглый молодой человек. Раньше они всегда старались проскочить мимо и прятали глаза, а этот - подмигнул. Меня это так поразило, дядя Джордж, что я даже ему улыбнулась.
Две-три недели спустя я встретил около ресторана ее мужа Октавиуса. Я стоял и изучал выставленное в окне меню. Поскольку он собирался зайти внутрь и заказать обед, у него не заняло много времени пригласить меня к нему присоединиться, а у меня заняло еще меньше времени это приглашение принять.
– У вас не слишком счастливый вид, Октавиус, - сказал я.
– Я действительно не слишком счастлив, - ответил он. - Я не знаю, что случилось с Мэгги в последнее время. Она так рассеянна, что почти меня не замечает. Она всегда хочет быть на людях. А вот вчера...
– Вчера? - переспросил я, - Что вчера?
– Вчера она попросила называть ее Мелисандой. Я же не могу называть Мэгги таким смешным именем - Мелисанда.
– А почему? Это имя ей дали при крещении.
– Но ведь она - моя Мэгги. А Мелисанда - это кто-то другой.
– Да, она слегка переменилась, - заметил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29