– Да проходи, проходи, – ворчливо сказала Ольга, которая была явно рада подруге. – Цветы – в вазу, торт – на стол. Раздевайся, я сейчас чайник поставлю.
– А я на минутку, – говорила Римма. – Просто проходила мимо твоего дома, свет вроде горит, дай, думаю, загляну, на мальчишек твоих посмотрю. Я же их уже сколько времени не видела!
– А мальчишек-то как раз и нет, – развела руками Ольга. – Петр какую-то компьютерную халтуру нашел, вроде у самого Беневоленского, а у Павлуши встреча гномов. Гномов, ты не ослышалась, – пояснила она, увидев немой вопрос на лице подруги. – Он у нас толкинист. Так что придется нам сидеть по-стариковски, своей компанией. Сейчас пойду позову Савву Тимофеевича.
– Как, ты сказала, его зовут? – изумилась Римма.
– Савва, – ответила Ольга. – Савва Тимофеевич. Морозов.
– Да уж, – покачала головой Римма. – Ну и имечко.
– Мало ли, у тебя тоже не самое частое.
Когда Ольга ушла с кухни, Римма так и впилась глазами в дверь в ожидании этого таинственного мужчины, относительно которого Ольга только и делала, что темнила и не говорила, ни кто он, ни где работает, ни сколько получает.
Наконец дверь открылась, и долгожданный Савва вошел в кухню. Римма едва смогла скрыть разочарование. Это было совсем не то, что рисовало ее воображение: высокий, но уж очень худой, плечи острые, лицо обыкновенное, да еще в очках. Оправа, правда, металлическая, красивая, и глаза из-за стекол смотрят серьезно и внимательно, но это был вовсе не Жан Клод Ван Дамм и не Брюс Уиллис. Короче, не «Аполлон в джинсах», как она сама когда-то охарактеризовала мужчину своей мечты.
– Савва, – сказал человек и протянул ей руку. Рука его оказалась на удивление сухой и твердой.
– Римма, – внезапно присмирела старая подруга. – Вот зашла к Ольге, давно не виделись.
Чтобы скрыть непонятное смущение, Римма открыла коробку с тортом.
– Торт «Сказка», – улыбнулся Савва, – да какой свежий! В «Норде» брали, наверное?
– Да, – кивнула головой Римма. – Как вы догадались?
– Не знаю, – пожал плечами Савва. – Само в голову пришло.
– И часто вы вот так догадываетесь?
– Бывает, – снова улыбнулся Савва и как будто виновато развел руками.
– Интересно, как это вы догадались про «Норд»? Вы, наверное, ленинградец, то есть петербуржец? – спросила Римма как бы невзначай. Этот вопрос она задала далеко не случайно. Она боялась, что легковерная подруга окажется жертвой какого-нибудь иногороднего брачного афериста, которому нужна только жилплощадь и прописка.
– Да, я думаю, что я петербуржец, то есть ленинградец, – ответил Савва.
– Что значит «думаете»? Вы что, в этом не уверены? – стала докапываться Римма, которой такой ответ показался более чем подозрительным.
– Скорее, уверен, но не на все сто процентов, – задумчиво ответил Савва. – Просто я не помню.
– То есть? – Римма была окончательно сбита с толку.
– Со мной нечто произошло, скорее всего травма головы, после чего я потерял память. Но когда я вижу предметы, которые я видел раньше, я вспоминаю их как некое «дежа-вю», понимаете? Невесть откуда является знание, которого не может быть. Например, я вошел в эту парадную, зная заранее, как тут расположены квартиры, какие почтовые ящики на стене. Как будто был здесь раньше. А вот в других городах таких чувств не возникало. Ни в Баргузине, ни в Иркутске, ни в Чите…
– Как-то не верится даже, – покачала головой Римма. – Прямо мексиканский сериал какой-то. Это у них все время кто-то память теряет. В жизни такого не случается.
– В жизни случается такое, – усмехнулся Савва, – что, если бы сценарист и режиссер решили показать это на экране, все бы сказали: «Фантастика! Это уж совершенно нереально». Вы только присмотритесь к своей жизни, вспомните случаи из жизни знакомых.
– Да, пожалуй, вы правы, – улыбнулась Римма и, понизив голос, сказала:
– Взять вот хоть ту же Ольгу. Жили скромненько: она – учительница, он – обычный инженер, и вдруг на тебе – почти новые русские! Квартира-то… Или, например, я. Устроилась наконец работать. Воспитательницей в детдом. Расписывали – показательное детское учреждение. Даже Беневоленский недавно приезжал. А на самом деле – такая жуть, станешь рассказывать, никто не поверит. Директор – ворюга. Все тащит: одежду, которую благотворители шлют кипами, еду. Да это уж ладно. Он мальчишками торгует! – Римма сообщила это Савве шепотом, перегнувшись к нему через кухонный стол.
– То есть как торгует. Продает?
– Дает ими попользоваться новым русским. Ну, понимаете, в каком смысле. Такое вот у нас в Павловске показательное учреждение. Хотела оттуда бежать сломя голову, так директор даже угрожать стал, говорит: «Знаете, у нас тут место очень странное, то кого-нибудь машина собьет, то электричка переедет. И все почему-то тех, кто увольняться собирается». Вот так.
– Вы мне адрес этого детского дома скажите, если помните.
– Конечно, помню. А вы говорите, Ольга. Ольга у нас всегда в везунчиках..
Римма не договорила, потому что на кухню вернулась Ольга,
– А что торт не разрезали?
– Так тебя ждем! – воскликнула Римма. – Чай, наверное, уже заварился, давайте я разолью.
– Только мне не надо, спасибо, – виновато улыбнулся Савва. – Мне просто горячей воды.
– Ну хоть для цвета чуть-чуть заварки, – настаивала Римма.
– Нет, – твердо ответил Савва. – Не надо, прошу вас.
– Ну хоть капельку!
– Римка, ну ты совершенно не изменилась! – воскликнула Ольга. – Ты всегда хочешь, чтобы все было по-твоему. Ну оставь ты его в покое, не пьет человек ни чая, ни кофе, понимаешь? Не пьет!
– Так и пусть не пьет, – кивнула Римма. – Я же говорю – каплю заварки для цвета. Ну что за безобразие: чашка кипятка? Даже просто с эстетической точки зрения.
И она решительным жестом налила Савве в чашку довольно приличное количество заварки.
– Вы можете не пить, – сказала Ольга Савве и, повернувшись к подруге, заметила, покачав головой:
– Вот потому с тобой ни один мужик и жить не стал, а дочь замуж выскочила при первой возможности.
Римма вспыхнула:
– Ольга, да ты что?! Ты считаешь, это я виновата, что Юрка пил, что Васька по бабам бегал, что Иннокентия Петровича увела эта проститутка-корректорша?
– Может быть, иначе и не увела бы?
– Ай, да что ты понимаешь! – махнула рукой Римма. – Все мужики – сволочи, вот и все. Давно известная истина.
– Ну-ну, – сказала Ольга. – Добавь еще, что все бабы – дуры. Господи, Римка, за кем ты повторяешь?
– Народная мудрость, – пожала плечами Римма. – Квинтэссенция житейского опыта.
– А что с вашей дочерью? – спросил Савва, так и не притронувшийся к чаю.
– Сегодня ей стукнуло восемнадцать, а назавтра уже документы в ЗАГС подала, – невесело ответила Римма. – Выскочила за лейтенанта, с которым знакома была, по-моему, три дня, и укатила вместе с ним, да куда? В Находку! Наверное, ты права – от меня подальше.
– Дальше некуда, это точно, – покачала головой Ольга.
– А это Приморье – это же ужас какой-то. Я теперь внимательно слежу, смотрю по телевизору, так просто волосы дыбом встают, что там такое творится. Наздратенко – этот бандит…
– Но замужеством-то она довольна? – спросил Савва.
– Да вроде довольна, – пожала плечами Римма. – По крайней мере не жалуется. Я ей несколько раз звонила, пыталась узнать, как они там. Говорит, все хорошо. А уж как там на самом деле, не знаю. Сердце не на месте. А Находка – это просто бандитский притон. Там такая криминогенная обстановка…
– А у нас? – вставила Ольга.
– У нас все-таки интеллигентный город, а там одни военные,
– Военные тоже люди, – покачал головой Савва. – А с людьми обычно можно найти общий язык.
– Ну не скажите! – запротестовала Римма. – Это смотря с кем! Не дай Бог, конечно, но если попасть в тюрьму или на зону, то там просто волчьи законы.
– Я думаю, там естественным образом воспроизводятся законы, свойственные человеку как биологическому виду, – задумчиво заметил Савва. – Я имею в виду, человеку как крупному стадному млекопитающему вроде шимпанзе. Когда я был в тюрьме, я понял, что это то, с чего мы, люди, начали. Таким было первобытное стадо. Мы от него уже далеко ушли, но когда люди снова попадают в первобытные условия, они возвращаются к тому, что заложено в них природой, вернее, к тому, что заложено в них как в животных.
Наступила пауза. Женщины напряженно молчали, а Савва как ни в чем не бывало потянулся к торту.
– Так вы были в тюрьме? – наконец спросила Римма.
– Да, был некоторое время, – кивнул Савва. – В Иркутске, в камере предварительного заключения.
– И за что же? – снова спросила университетская подруга. Сбывались ее самые худшие предположения: Ольга стала жертвой мошенника, втершегося к ней в доверие.
– За нарушение паспортного режима, – спокойно ответил Савва и отправил в рот кусок торта. – А также для выяснения личности. – Он улыбнулся и пояснил:
– Ведь у меня не было документов.
– А сейчас? – дрожащим голосом спросила Римма. – Сейчас они есть?
– Нет, – покачал головой Савва. – И сейчас нет. Я не числюсь в официальной статистике. Меня, как бы это сказать… Меня как бы и нет на свете. Нет такого человека.
– Но как же это? – на этот раз удивилась Ольга. – Можно было бы как-то начать розыск родственников через милицию, через телевидение, да мало ли разных способов.
– Для этого надо знать, например, как меня когда-то звали. – – Савва снова улыбнулся немного виновато.
– А Савва – это не ваше имя?
– Мое. Так меня назвал Учитель. Человек, который нашел меня и выходил. А остальное, отчество и фамилия, приложились уже сами собой. А почему он назвал меня Савва, я не знаю. Спросить теперь, к сожалению, не у кого.
Дедова работа
Савва на миг закрыл глаза и увидел занесенный снегом сруб-пятистенок. Он мог воспроизвести его в своем воображении так, будто видел наяву, совершенно отчетливо. Что и неудивительно, ведь это был его родной дом – дом, где он, нынешний, родился.
Справа – навес, под которым сложены дрова, сарай, летняя кухня, где зимой они с Дедом хранили запасы продуктов. Несколько протоптанных тропинок, обледенелый колодец, изгородь, за которой летом поднимаются зеленые вершки картофеля, моркови, репы. Большую часть продуктов старик производил сам. Кое-что привозили по реке. А если людская просьба приводила его в селение, расположенное за несколько десятков километров, а то и за сотню по течению реки, там тоже он нагружался мукой, постным маслом, сахаром, керосином.
В селениях Антония помнили, называли Дед или Дедушко и рассказывали о нем невероятные истории. Большинство людей, которым он помог, так и прожили, не узнав его имени и отчества. Но и в этом, несомненно, звучало уважение, даже почтение. Просто Дед, но зато с большой буквы. К его таежной избушке охотника-промысловика добирались, только когда возникала слишком серьезная надобность. Если кто-то вдруг тяжело заболевал и помочь ему отказывался не только местный фельдшер, но и доктора в сельской больнице, тогда оставалось одно – идти или плыть к Деду. Шли к нему бабы со своими бедами, с неизлечимо больными детьми, пьющими горькую мужьями, и те, у кого не было ни мужа, ни детей, но которые хотели их иметь. Приходили с просьбами приворожить и присушить, снять сглаз и порчу. Дед в порчу и сглаз не особенно верил, а всем твердил одно: главное – любовь, все беды и болезни от злобы и страха. Он был для людей округи последней палочкой-выручалочкой, потому и имя его звучало по-особенному значительно: Дед. С большой буквы.
Даже в том селе, куда они прилетели на вертолете с местным авторитетом, о нем слышали. И к его прилету отнеслись как к явлению святого чудотворца. После страшной ночи, когда они спасали ребенка в чреве молодой матери, авторитет, поутоваривав задержаться для отдыха, дал им лошадь с телегой, чтобы они запаслись в магазине продуктами. И по пути в магазин его уже ждал народ. Некоторые подходили просто безо всякой особой нужды. Говорили: «Дай, Дедушко, до тебя дотронуться, я в город собрался, вдруг меня там хворь какая прихватит или злые люди обчистят». И Дед улыбался и отвечал: «Поезжай, Данила, с легким сердцем, никакого зла с тобой не приключится». И все были уверены, что так будет.
В этот раз никакие продукты Деду были уже не нужны, он-то знал, что живет последний день, но для Саввы хотел отовариться. И оставить ему в подарок килограмм конфет. Они и прежде ели эти конфеты изредка по одной, и оттого простенькие карамельки казались невероятно вкусными. И названия у них были необычайные: «Клубника со сливками», «Грушевый аромат», «Обсыпка бухарская». Никакие торты, пирожные и шоколадки, которые Савва попробовал позже, не могли сравниться с теми дедовыми конфетами.
Свою жизнь с Дедом Савва вспоминал так, как обычно вспоминают детство: счастливая пора, когда все вокруг кажется новым и неизведанным, когда каждый день сам в себе находишь новые, совершенно неведомые возможности и вдруг начинаешь видеть то, чего раньше не только не видел, но о существовании чего даже не догадывался. Если это можно считать детством, то у Саввы оно было счастливым. Он жил, не подозревая о том, сколько в большом мире зла и как несовершенны люди.
Те люди, которые приходили к Деду, хотя и не являлись в полном смысле идеальными людьми, были значительно лучше среднестатистических, ведь уже в течение многих лет он понемногу да выправлял кое-что в каждом: у кого слегка урезал вспыльчивость, у кого добавлял добродушия, у третьего чуть-чуть повышал работоспособность. Потому-то, наверное, селения, что были в округе, чуть не объявили каким-то этнографическим заповедником; ученые усмотрели в них остатки настоящего сибирского уклада.
Живя рядом с Дедом, Савва ни разу не видел по-настоящему плохого человека. И лишь последний день поднес им такого. Тогда Савва и стал свидетелем того, как Дед работает.
Они приближались к магазину. Молодая кобылка по кличке Медаль везла их телегу неспешно, и Дед не погонял ее. Тем более, что с каждым пройденным метром он все больше хмурился.
– Что-то случилось? – спросил его Савва.
– Геологи пришли, – ответил Дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48