Между нами говоря, у них есть все добродетели, кроме одной — здравого смысла. Но не говори, что я это сказал. Свидетелей нет, и я отопрусь! — Он раскатисто засмеялся. — Ну ладно, нечего мне стоять и судачить. Я весь день провел в суде, теперь нужно зайти в офис. Кстати, я слышал, что вернулся Джеймс Лесситер. Ты его никогда не видел?
Карр растянул губы в улыбке, такой же быстрой и нервной, как его мимолетная хмурость.
— Ни разу в жизни. Он скрылся за горизонтом до того, как меня подбросили в Меллинг.
— Да-да, конечно, он скрылся. А теперь возвратился богатым. Приятно слышать историю успеха, в некотором роде, очень приятно. Ты не видел его после возвращения?
— По-моему, его никто не видел. Да он и приехал-то вчера вечером. Миссис Фаллоу ходила туда, помогала мистеру и миссис Мейхью.
— Ах да, это дворецкий и повариха у Лесситеров. Очень достойные люди. Мейхью каждую неделю приходит ко мне в офис за зарплатой. От него я и узнал, что Джеймс приедет. Думаю, он мне позвонит. Мне пришлось много поработать, пока он был за границей, а его матушка скончалась. Ну, пока, мой мальчик. Рад был тебя видеть.
Он ушел. Карр смотрел ему вслед и чувствовал, что эта нечаянная встреча изменила его настроение. Да, было же время… До того как мир треснул по швам. Старик Хоулдернесс принадлежит тому давнему времени, можно даже сказать, он — его типичный представитель. Жизнь тогда была безопасной, ее условия стабильными. Были друзья, с которыми ты вместе рос, учился в школе и колледже, четверть за четвертью, с перерывами на веселые каникулы. Подарочки в полкроны выросли до десяти шиллингов, потом до фунта. На восемнадцатилетие Генри Эйнджер подарил ему пятерку, Элизабет Мур старую картину — корабль в море. Он почувствовал исходящий от картины дух романтики в тот момент, как увидел ее в темном углу антикварной лавки Мура, дяди Элизабет. Странно, что кусок холста и горсть красок могут стать окном в чудо. Он прямо-таки ощущал, как волны несут его корабль по жизни…
Повинуясь внезапному порыву, он пошел вниз по улице, свернул налево и остановился перед витриной лавки Джонатана Мура. Там стояли изумительные шахматные фигурки из слоновой кости, белые и красные, в китайских и маньчжурских одеждах. Он смотрел на них, восхищался тонкой работой, и в нем нарастала злость. Неожиданно он выпрямился, распахнул дверь лавки и вошел. Звякнул колокольчик, и Элизабет вышла его встретить. Злость тут же улеглась.
Она воскликнула: «Карр!» — и оба замерли, глядя друг на друга.
В первое мгновенье он смотрел на нее, как на чужую. В последний раз они виделись аж пять лет назад, но Карр знал Элизабет всю жизнь. Однако теперь смотрел, как будто видел в первый раз: высокая, легкая фигура, брови вразлет, каштановые волосы, откинутые со лба, пронзительно яркие глаза и быстрая, трепетная улыбка. Казалось, что сейчас она взлетит, станет недосягаемой — впечатление было настолько мимолетным, что оно не успело оформиться в мысль.
Элизабет заговорила первой: ему всегда нравился ее голос — чистый, серьезный, приятный.
— Карр, вот это сюрприз! Долго мы не виделись.
— Миллион лет, — сказал он и удивился, почему сказал так. Но, как и всегда, не имеет значение, что ты говоришь Элизабет.
Она подняла руку, но не дотронулась до него — знакомый жест.
— Неужели так долго? Вот беда! Проходи, поговорим. Дядя Джонатан уехал на торги.
Он прошел за ней в комнату позади лавки — уютные потертые кресла, старомодные плюшевые шторы, неряшливый стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они как будто вернулись в далекое прошлое. Она открыла дверцы буфета, повозилась там и достала пакет карамели.
— Ты все еще любишь карамель? Если что-то действительно любишь, то будешь любить всегда, как ты считаешь?
— Не уверен.
— А я уверена. — Она засмеялась. — Что бы у меня ни происходило, я продолжаю любить карамель. Не перестаю благодарить судьбу, что ем и не толстею. Смотри, пакет, как и раньше, стоит между нами, и можно таскать из него карамельки.
Карр тоже засмеялся и расслабился. В комнате у Элизабет так привычно, так уютно, что об этом даже не задумываешься. Как старое пальто, старые башмаки, старый друг — неромантично, неприхотливо и бесконечно спокойно.
Она сказала: «Для чая не рановато? Могу сделать», — и увидела, что он нахмурился.
— Нет. Я здесь с Фэнси — Фрэнсис Белл. Мы живем у Реты. Сейчас Фэнси в парикмахерской. Она хотела, когда закончит, пойти со мной пить чай.
Ясные глаза Элизабет серьезно смотрели на него.
— Не хочешь ли привести ее сюда? У меня свежий кекс.
Он сказал: «Приведу», и Элизабет кивнула.
— Вот и чудесно. Посидим, поболтаем. Расскажи о ней. Она твоя подружка?
— Нет.
Он не знал, как это вышло — сначала сказал, потом подумал. «Господи, но это же правда!» Во что же он вляпался и как глубоко увяз? Будто во сне — идешь, идешь и вдруг видишь, что еще один шаг — и будет пропасть!
— Расскажи про нее, Карр. Какая она?
Опять этот пытливый взгляд. Он ответил ей так же прямо.
— Она похожа на Марджори.
— Я видела Марджори только раз. Она была очень красивая. — Сказано было без злобы, хотя оба помнили ту встречу. Именно после нее Элизабет спросила: «У вас с ней любовь, Карр?» Тогда они сидели вдвоем в этой самой комнате, и он отвел взгляд, а Элизабет сняла обручальное кольцо и положила его на ручку кресла, стоявшего между ними, и когда он опять промолчал, ушла через дальнюю дверь и поднялась по ветхой лестнице к себе в комнату. И он дал ей уйти.
Пять лет назад — а кажется, что это было вчера…
— Почему ты меня отпустила?
— А как я могла тебя удержать?
— Ты даже не пыталась.
— Не пыталась, да. Не хотела держать тебя, раз ты захотел уйти.
Карр промолчал, он не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю жизнь, а Марджори — три недели. В двадцать три года к роману подталкивает чувство новизны, неожиданность. То, что на расстоянии выглядело чарующим оазисом, вблизи оказалось пустыней, миражом, и в этом ему было некого винить, кроме самого себя. Марджори не изменилась — ему все время приходилось себе это напоминать.
Он наклонился вперед, зажав руки между колен. Слова сначала давались ему с трудом, а потом полились потоком.
— Знаешь, она не виновата. Я чертовски хотел с ней жить… а ребенок умер… она ничего не получила… С деньгами было туго. Она привыкла бывать среди людей, развлекаться. Я ничего этого дать не мог. Денег не было. Квартира тесная, она ее ненавидела. Меня всегда не было, а если я был дома, то в мерзком настроении. Не обвиняй ее.
— Что произошло, Карр?
— Меня послали в Германию. Демобилизация ожидалась в конце года. Она всегда редко писала, а тут вообще перестала. Я приехал домой, а там чужие люди. Она их пустила жить. Никто не знал, где она. Когда я вернулся насовсем, я попытался ее разыскать. Отобрал квартиру — надо было где-то жить. Мне дали работу в литературном агенстве. Его основал мой приятель Джек Смидерз, мы вместе учились в Оксфорде. Он был измучен войной и занялся бизнесом, пока все не рухнуло.
— А дальше? — спросила Элизабет. Он некоторое время молча смотрел на нее.
— Во мне жила мысль, что она может вернуться. Так вот, она вернулась. Холодной январской ночью. Я пришел домой около полуночи, а она там, лежит на диване. Наверное, она здорово промерзла, потому что на ней не было пальто, только тонкий костюм. Она натянула на себя пуховое одеяло, включила электрокамин и к тому времени, как я пришел, была в горячке. Я вызвал врача, но у нее уже не было шансов. Тот негодяй, с которым она сбежала, бросил ее во Франции без копейки. Она продала все, что у нее было, чтобы вернуться домой. Она мне это рассказала, но не назвала его имени, сказала, что не хочет, чтобы я его убил. И после всего, что он с ней сделал — а я знаю, она говорила в бреду, — после всего этого она его любила до умопомрачения!
— Может быть, она думала о тебе.
Он зло рассмеялся.
— Нет! Она хранила его фотографию, так что я его знаю и когда-нибудь найду. Она лежала у нее на дне пудреницы, под коробочкой. Наверное, она думала, что там ее никто не найдет, но она не знала, что ей предстоит умереть. — В его голосе появились хриплые нотки. — А если бы кто-то ей сказал, она бы не поверила.
— Бедная Марджори! — произнесла Элизабет.
— Я храню эту фотографию. Когда-нибудь я его найду. Там только голова и плечи, и отрезана картонная подложка, чтобы можно было засунуть в пудреницу, так что имя фотографа неизвестно. Но когда я его встречу, я его узнаю.
— Карр, никто не остается безнаказанным, так что ты не пытайся играть роль палача. Это не твоя роль.
— Разве? Не знаю…
Оба замолчали. Элизабет, откинувшись в кресле, дала тишине окутать их. Руки ее спокойно лежали на зеленом полотне юбки. На ней был кремовый свитер с высоким воротом, в ушах блестели жемчужные серьги.
Карр опять заговорил.
— Знаешь, Фэнси на нее похожа. Она работала манекенщицей, потом выступала в шоу, но сейчас без работы. Она упорно трудилась и хочет продолжать работать. Надеется сыграть в нормальной пьесе, как она это называет. По-моему, у нее один шанс на миллион, что ее возьмут. Ей приходится быть очень внимательной: у нее проблемы с согласными, она произносит их так, как говорят в Степни, откуда она родом. Кажется, ее родители и сейчас там живут. Ей и в голову не приходит мысль порвать связи с семьей, она их очень любит.
— И что же ты решил? — поинтересовалась Элизабет.
С горькой иронией он сказал:
— Она хочет продолжать карьеру и рассчитывает на меня как на первую ступень.
— Вы помолвлены?
— Кажется, нет.
— Ты будешь просить ее выйти за тебя замуж?
— Не знаю.
— Как это?! Карр, ты должен знать!
— А я не знаю, и все тут.
Она резко выпрямилась, сжала руки, глаза ее широко раскрылись.
— Ты плывешь по течению и не представляешь, куда тебя прибьет!
— Вроде того.
— Карр, но это самоубийство! Нельзя жениться на девушке, которую совсем не любишь!
— Нельзя, — спокойно согласился Карр и потом добавил: — Как легко плыть по течению, когда тебе все равно, что будет. Живешь себе в одиночестве…
Элизабет сказала тихо и торопливо:
— Одиночество вдвоем хуже, чем просто одиночество.
Ее поразила боль, промелькнувшая в его глазах.
— Это чертовски верно. Я испробовал оба способа и должен бы знать. Но видишь ли, на мне не срабатывает пословица — обжегшись на молоке, дуют на воду. Все кажется, что на этот раз будет иначе.
— Карр, встряхнись! Ты говоришь чепуху и сам это знаешь. С Марджори ты честно прошел этот путь до конца, но сейчас ты даже не притворяешься, что хоть на йоту симпатизируешь этой испорченной девице.
У него на лице появилась знакомая интригующая улыбка.
— Дорогая моя, она не испорченная девица. Наоборот, она милая девушка, очень милая, и потрясающе красивая — платиновые волосы, сапфировые глаза, ресницы в полметра длиной и цвет лица — как розовый лепесток. Подожди, сама увидишь!
Глава 5

Чаепитие прошло так, как намечалось. Правда, поначалу Фэнси взбрыкнула:
— Кто такая эта Элизабет Мур? Ты никогда о ней не говорил. Она держит лавку?
— Ее дядя. Его здесь хорошо знают. Их большой дом когда-то стоял за пределами Меллинга. Трое из Муров были убиты в первую мировую войну, и три налога на наследство всех разорило. Джонатан был четвертым. Когда стало ясно, что придется все продать, он сказал, что откроет магазин и будет торговать сам — с того и начал. Отец и мать Элизабет умерли, так что она живет с дядей.
— Сколько ей лет?
— Она на три года младше меня.
— Но я не знаю, сколько тебе лет.
— Двадцать восемь.
— Значит… ей двадцать пять?
Карр расхохотался.
— Умница! Как тебе это удалось? Пошли, она уже поставила чайник.
Успокоенная известием, что возраст Элизабет приближается к преклонному, Фэнси пошла за ним. Она была готова к выходу на чашку чая. Когда насидишься под сушкой, так хочется пить! Внешний вид Элизабет и ее обветшалой комнаты еще больше успокоил Фэнси. Мисс Мур может быть давней подругой и все такое, но никто не скажет, что она красива, и в ней нет даже ни капли изящества. А юбка! В этом году такие не носят, да и в прошлом уже не носили. А свитер под горлышко, да еще и рукава закрывают запястья! Ни капли изящества. И все-таки у Фэнси почти сразу появилось чувство, что ее алый костюм вызывающе ярок. Это чувство все усиливалось, и она уже готова была расплакаться. Она не могла пожаловаться на то, что мисс Мур была неприветлива или что они с Карром делали хоть что-то, что заставило Фэнси почувствовать себя лишней, но между тем это было так — она готова была поклясться. Они были люди другого сорта. Но ведь это чушь — убеждала она себя — она ничем не хуже их и, уж конечно, красивее и изящнее, чем Элизабет Мур! Какое глупое чувство! Мама сказала бы: не выдумывай то, чего нет… И неожиданно это чувство пропало, она стала рассказывать Элизабет про своих родителей и о том, как пошла работать — в общем, начался простой и дружеский разговор.
Перед уходом Фэнси поднялась с Элизабет наверх, остановилась перед роскошным зеркалом времен королевы Анны и спросила:
— Это старинный дом, да?
Она смотрела на отражение Элизабет в зеркале — слишком высокая, слишком тонкая, но в ней есть какая-то элегантность, нечто созвучное дому и его обстановке.
Элизабет ответила:
— Да, очень старинный, семнадцатый век. На месте ванной был будуар. Дом, конечно, страшно неудобный, но для бизнеса подходит.
Фэнси достала пудреницу и пуховкой прошлась по безупречной коже.
— А я люблю новые веши, — сказала она. — Не знаю, почему все так носятся со старыми. Я бы хотела иметь серебряную кровать, гарнитур серой мебели, а все остальное чтобы было голубое.
Элизабет улыбнулась.
— Тебе это будет к лицу.
Фэнси сжала губы и профессиональным движением накрасила их. Промычала: «М-м», — и, не оборачиваясь, спросила:
— Ты ведь давно знаешь Карра?
— О да.
— Как ты думаешь, с ним трудно ужиться? Я имею в виду, что он мрачный. Он всегда был такой?
В зеркале Фэнси увидела, как Элизабет отодвинулась, и ее лица стало не видно. Она ответила не сразу.
— Я его давно не видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27