в дверь противоположного дома нырнула драная собачонка. «Замерзла, возвращается с любовного свидания домой», — подумал с необычной теплотой Бричкин. Но его идиллический настрой через минуту был разрушен. Дворняжка пулей выскочила обратно, отбежала от дверей, повернулась к ним и залаяла. В дверях бесчувственный хозяин, видимо, из пьянчужек, грозил псине кулаком. Собака не умолкала. Мужик нагнулся, схватил горсть снега, слепил ком и запустил в бедное животное… Собака взвыла, человек повернулся и исчез.
Бричкин расстроился. В такую погоду добрый хозяин на улицу собаку не выпустит — мороз лютует! А этот изверг… Животное-то, верно, и голодное…
Впрочем, о собаке Бричкин скоро забыл. Под одежду пробирался холод, поврежденная нога ныла. Он, прихрамывая, заходил в полной темноте по бурбоновской квартире, сосредоточив внимание на том, чтобы ступать бесшумно. Потом он принялся считать шаги. Все было напрасно. Бурбоновские преследователи не объявлялись.
Измученный сыщик вновь прокрался к кухонному окну. Мрак на ночной улице показался ему уже не таким густым. «Верно, близится рассвет», — подумал Бричкин и решил, что пора покидать свой пост.
Он выскользнул на лестничную площадку, прикрыл дверь Бурбоновской квартиры и, спустившись по лестнице, очутился на улице. С наслаждением вздохнул морозный воздух, изрядно ароматизированный конским навозом — сказывалась близость извозчичьих дворов, — потянулся. Справа, возле водосточной трубы, притулилась, положив кудлатую голову на вытянутые передние лапы, давешняя дворняжка.
Бричкин легонько свистнул и поманил собаку. Та неохотно встала и насторожилась. Бричкин вынул из кармана пакетик, присел на корточки и, развернув вощенную бумагу, кинул несъеденный бутерброд псу. Выпрямившись, он с умилением наблюдал, как дворняжка жадно поглощает нежданное угощение.
Лизнув пару раз пустую вощенную бумагу, собака подбежала к Бричкину и преданно посмотрела ему в глаза. Если б она обладала человеческой речью, то этот взгляд означал бы: «Спасибо тебе, добрый человек».
Затем дворняжка ринулась через улицу к дому, где жил ее бесчувственный хозяин. Но остановилась и оглянулась на своего благодетеля.
— Иди, иди, не бойся, — шепнул растроганный Бричкин.
Собака, виляя хвостом, уставилась на Бричкина, словно решала: возвращаться ли ей к старому хозяину или сменить его на нового, доброго и великодушного?
— Ну ладно, — ласково пробормотал Бричкин, — ладно, бедолага ты несчастная. Я тебя провожу.
Он ступил следом за собакой в вонючую парадную, пропахшую мочой и помоями, и добрался, зажимая нос, до дверей, у которых его четвероногий поводырь остановился.
Поколебавшись, не повредит ли его альтруистический порыв конспирации, но решив, что парадная слишком темная, а в своем мундире он вполне сойдет за блюстителя порядка, Бричкин забарабанил в дверь. Затем подергал ручку.
Он не слышал звуков отодвигаемых засовов, однако дверь внезапно распахнулась и на него набросились люди в темном. Они заломили его руки назад и втолкнули в квартиру. В коридоре вспыхнул, ослепив Бричкина, свет керосиновой лампы. Наконец он смог приоткрыть глаза. Из мрака выступил человек в шинели с бархатными черными петлицами и красными кантами по вороту и обшлагам рукавов и, оглядев Бричкина, злорадно процедил:
— Так-так. Значит, гниды проникли прямо в сердце нашего отечества.
— Гниды? — выдохнул ошарашенный Бричкин, превозмогая боль в выкрученных суставах рук. — Но, ваше высокоблагородие…
— Не сметь марать своими грязными устами светлое имя русского офицера! — Полковник побелел от гнева. — Вы арестованы!
Невидимые стражники удвоили усилия, и голова Бричкина поникла так, что в тусклом свете керосиновой лампы он мог видеть лишь блестящие полковничьи штиблеты.
— За что? — прохрипел Бричкин
— По обвинению в шпионаже в пользу вражеской Японии!
ГЛАВА 16
Павел Миронович Тернов завершил этот день в приятной компании. Он отправился к Гордеевым, где застал немногочисленное, но шумное и исключительно, не считая хозяйки, русское общество. Солидные пузатые мужчины, чья карьера по почтовому ведомству начиналась когда-то одновременно со старым Гордеевым, и их далеко не молоденькие, а посему не вызывавшие у Тернова интереса, супруги вполне уютно чувствовали себя в заставленной изящными безделушками гостиной. На счастье начинающего следователя его однокашник также оказался дома.
Общий разговор сосредоточивался вокруг начавшейся войны. Прогнозы выдавались разные, но общее мнение склонялось к тому, что будущее не сулит ничего хорошего, и еще большой вопрос: забросают ли русские авоськи японских макак шапками? Недаром на бирже паника, бумаги в цене упали. Хоть и шлют власти каждый день эшелоны на восток, однако Маньчжурская дорога никуда не годна, более двух тысяч человек в сутки перевезти не может. Собравшихся возмущало, что по милости властей дворники разносят по квартирам холст и полотно, предлагая шить белье. Отказа им нет. Женщины — и дамы-интеллигентки, и простолюдинки — занялись пошивом грубых рубах и (тут следовало многозначительное покашливание) другого белья. Но разве так армию снабжают? Никакие патриотические порывы молодежи, никакие манифестации не помогут выиграть войну. Да и на манифестации случился казус: убили какого-то купца — то ли придавили, то ли кто-то, воспользовавшись скоплением народа, свел с ним счеты. Не осталась в стороне от волнующего вопроса и хозяйка дома. Поблескивая черными глазами, она выразила мнение, что русские слишком добродушно относятся к японцам, нации коварной и воинственной.
Впрочем, кандидату на судебные должности удалось переговорить с любезной дамой и на нужную ему тему. Разговор получился естественным и непринужденным. Алевтина Романовна со свойственной ей учтивой сдержанностью не преминула поинтересоваться у гостя, как идет расследование убийства Ерофея Вей-Так-Тао.
— Следствие пока мало продвинулось, — посетовал Тернов, воздержавшись от сообщения, что делом Ерофея занялась военная контрразведка. — А вы, уважаемая Алевтина Романовна, вполне осведомлены о деятельности и связях покойного просветителя?
Он допускал, что сердобольная женщина, помогая своему соотечественнику, могла и не знать о шпионских занятиях китайского журналиста. Если же ерофеевская Библия с таинственными иероглифами выведет полковника Ястребова на японскую резидентуру в столице Российской империи, это будет удар и для хозяйки дома, и для его друга.
— Некоторые российские просветители тоже скрываются за границей, — туманно ответила Алевтина Романовна, — дело обычное.
— Вы не предприняли попытки частного расследования? — Павел Миронович изобразил невинное простодушие.
— Как можно! — госпожа Гордеева повела черными тонкими бровями. — Вы же сами рекомендовали мне соблюдать осторожность.
Тернов и так был уверен, что Вирхов понапрасну упрекал его в незнании психологии китайских женщин. Он поспешил загладить свои неловкие вопросы уверениями в том, что преступник, лишивший жизни Ерофея Вей-Так-Тао, от возмездия не уйдет, будет найден непременно.
Потом он с Виктором удалился в кабинет хозяина. И остаток вечера друзья провели за приятной беседой, наслаждаясь сладеньким миндальным ликерчиком «Bols» и хорошими сигарами, предаваясь воспоминаниям и обсуждая планы на будущее. Наедине с Виктором Павел Миронович тут же забыл о служебных неприятностях.
Виктор, человек весьма скромный и воспитанный, привлекал Тернова стремлением соблюдать правила и установления, принятые в приличном обществе. Это же обстоятельство изрядно мешало обоим молодым людям сблизиться в первые годы университетского обучения. Только к концу курса Тернов, перебесившись, смог оценить спокойную устойчивость взглядов сокурсника, его внешнюю и внутреннюю опрятность.
— Представь себе, Павлуша, — говорил Гордеев, откидывая со лба косую прядь черных волос и стряхивая пепел с сигары в пустую голову зеленого нефритового чудовища ши-цзы, — кроме Межевого ведомства нашел я себе весьма недурственное дело. Отец порекомендовал меня графине Саниной. Знаешь Народный дом для рабочих на Тамбовской? Превосходное заведение! По английскому образцу!
— Ну конечно, наслышан, — откликнулся Тернов.
— Софья Владимировна на свой Лиговский дом полмиллиона рублей потратила. Все как у Хогга в Лондоне, она с ним дружит. Только у нас бассейна нет. Зато вечерние классы для рабочих превосходные, а женщин бесплатно учат. Я преподаю историю рабочим. Дело, разумеется, не очень благодарное, но полезное несомненно. А с января к моей истории прибавилась и математика.
— Не слишком ли много для одного?
— Так это временно. Пока болен Костя, подрабатывающий студент. Обещал к концу месяца выйти. Деньги у него тоже не лишние. Но вот уж январь кончается, а слуху о нем нет никакого. Графиня тревожится. Ей Костя нравился, он умел строго и ясно излагать материал. Правда, иной раз и вспылит, да как же без этого обойдешься? Рабочие хоть и смышленые, а сколько у них предрассудков!
— Ты считаешь, что народное образование решит проблему петербургской преступности?
— У нас многие преступления по невежеству да дикости совершаются. Софья Владимировна — умница; англичанин свой политехникум на центральной улице открыл, а графиня на окраине: рабочему интереснее к ней в Народный дом прийти, чем в кабак или на зловонный откос Обводки. И потом, довольно рабочим в подпольных кружках эсеров проходить университеты бомбометания и экспроприации. Пусть повышают свой культурный уровень. Такие плоды просвещения принесут России пользу!
— Пожалуй, я с тобой согласен, — ответил Тернов. — Да процесс обучения слишком медленный. Боюсь, одних усилий графини Саниной мало.
— Она только начинает. Если дело разрастется, то результат не за горами. Кстати, Павлуша, не попробовать ли и тебе себя на поприще просвещения?
— Вряд ли у меня есть педагогическое призвание, — любезно уклонился от предложения Виктора Тернов.
— Особого призвания и не требуется, — солидно изрек Гордеев. — Если господин Соколов не выйдет на службу к первому февраля, ты мог бы его заменить. Ты же помнишь арифметику в рамках гимназического курса.
— Я подумаю, дружище, — сказал Тернов и поднялся, собираясь прощаться…
Он возвращался домой по ночному морозному городу в приподнятом настроении. Нарождается другое поколение русских людей. Активных, деятельных, достойных, с внутренней устойчивостью и культурой. Разве не удовольствие работать с такими людьми и подготавливать будущее России?
Тернов представил себе, что через двадцать лет он превратится в такого же брюзгу, как и Вирхов, будет по поводу и без повода оскорблять молодых коллег, забудет правила приличия в общении. Нет, никогда! Культура или есть, или ее нет. Ее с детства надо впитывать, чтобы растворялась в крови и была естественной, как дыхание. Чтобы иное казалось немыслимым…
Дома охватившее его воодушевление улетучилось. Он заглянул в вечерние газеты и наткнулся на выдержку из парижского журнала «Revue», проводившего опрос выдающихся людей Франции по теме: «Совместим ли патриотизм с любовью к человечеству?» Французский историк Анатоль Леруа-Болье утверждал, что идея Родины есть прирожденная, основная идея, которую нельзя считать отжившей свое время, что отождествлять патриотизм и шовинизм нельзя, как нельзя и менять патриотизм на космополитизм, что любовь к Родине не противоречит любви к человечеству. И Павлу Мироновичу стало грустно. Пока он возится с каким-то отребьем, наводнившим столицу, пока размышляет над участием в педагогических начинаниях графини Саниной, на Дальнем Востоке идут бои, творится живая история, решается будущее российской империи, русские люди собственной жизнью доказывают любовь к Царю и Отечеству.
Совсем опечалила его публикация в «Гражданине», гласившая, что за каждым японцем стоят два бритта. Газету князя Мещерского, мракобеса и ретрограда, просвещенный университетский выпускник не жаловал, но сегодня он склонен был согласиться с князем: европейцы заинтересованы в ослаблении России. Именно с запада в Россию отправляются легионы проповедников социалистических идеалов и агитаторов насилия. Так почему же европейцам не разыграть и восточную карту? Ведь купили японцы крейсера в Генуе, и венгры продали им породистых лошадей. А кто знает, сколько внутренних врагов — двурушников, продажных чиновников, тайных агентов европейских спецслужб — действует в пользу узкоглазых в России? Правда, чаще всего в стравливании Японии с Россией обвиняют французов и англичан, но Павел Миронович не исключал и участия германских шпионов. Хоть Германия и соблюдает нейтралитет, да аппетиты у Вильгельма огромные, тоже подбирается к Азии.
В размышлениях о политических материях Павел Миронович и заснул незаметно для самого себя Впрочем, сны он видел самые мирные, его ночные видения были полны солнечного летнего сияния. И видел он себя на знойном цветущем лугу, среди ромашек и васильков, рядом с очень симпатичной барышней в белом платьице и под кружевным зонтиком. Над ними кружились разноцветные бабочки и гигантские стрекозы. Он держал барышню за руку и пытался поцеловать. Милая кокетка не препятствовала шаловливым заигрываниям, с заливистым смехом опустилась на мягкую траву, открыв взору стройную ножку в белом чулочке. Рука Павла Миронович скользнула по округлой коленке, он оттянул голубую подвязку на чулочке — и его бросило в жар… Но внезапно из-за спины Павла Мироновича упала черная тень. Он боялся обернуться и с ужасом смотрел, как черная тень густеет, разрастается, обретает крылья, будто на распластавшуюся на зеленой траве красавицу опускается зловещий лермонтовский демон…..
От ужаса Павел Миронович проснулся. Его широко раскрытым глазам явился непроглядный мрак, он слышал собственное оглушающие сердцебиение.
Он включил ночник. Оказалось, что через четверть часа можно и вставать, чтобы поспеть на службу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28