Кроме того, я подумал, что жене и дочери Грира не помешает в доме помощь мужчины, когда на Бруксайд Драйв устремится толпа сверхнастырных газетчиков, не к месту соболезнующих друзей и любопытных зевак.
Подумав, я решил, что мне нечего скрывать.
— Да, — сказал я. — Вчера я виделся с Мигелем Лумисом и Стивеном Гриром в его юридической конторе.
В комнате все снова зашевелились. Это была вторая интересная новость.
— По какому поводу состоялась встреча?
— Главным образом по личному делу Мигеля Лумиса, — ответил я. — У него возникли затруднения, и он хотел посоветоваться с Гриром и со мной.
— Вы сказали «главным образом по личному делу». А не было оно каким-то образом официальным?
— Мы собрались по просьбе Мигеля. Полагаю, этого достаточно. Во всяком случае, наша беседа не имеет отношения к исчезновению Грира.
— Как выглядел Грир, Джин?
Я подумал секунду.
— В общем, как всегда, если не считать, что очень торопился. Он говорил, что завален работой. А так ничего особенного.
— И никаких намеков на то, что случилось несколько часов спустя?
— Ни малейшего! Утром я был удивлен не меньше вас, хотя миссис Грир и звонила мне поздно ночью, чтобы узнать, не задержался ли ее муж в Белом доме. Тогда я не придал этому звонку значения. А о том, как я реагировал сегодня, можете спросить Дэйва Полика. Он позвонил мне в семь утра.
Наступила пауза, затем Полик сказал:
— Джин, этот завтрак делает всю историю еще загадочнее. Вы и Лумис совещались о чем-то с Гриром в день исчезновения, но вы не хотите говорить, о чем именно. Почему?
— Дэйв, в этом нет ничего загадочного. Уверен, что Грир разговаривал вчера с десятками людей на самые разные темы.
Вопросы сыпались еще минут пять, и все это время Джилл стояла, прислонившись спиной к двери, как жрица-хранительница нашего пресс-очага. Недовольные, раздраженные голоса жужжали, как стая москитов. Обращались ли мы в ФБР? Нет, потому что не зафиксировано нарушения федеральных законов. Звонила ли миссис Роудбуш миссис Грир? Да. О чем президент советовался с Гриром в последнее время? О вопросах общей политики. Бывал ли Грир когда-нибудь у психиатра? Не знаю, но думаю, что вопрос неуместен. Что вы скажете о ботинках для гольфа, которые Грир не надел? Обычная история: я и сам не раз тренировался не переобуваясь. Были ли звонки в Белый дом? Да. По большей части идиотские. Однако секретная служба записала все и передала записи полиции. Что я думаю об этом исчезновении?
— Ему платят не за то, чтобы он думал, — бросил Полик.
— А эта шутка означает, что вам больше не о чем спрашивать, — сказал я. — Благодарю вас, Дэйв.
— Это мы благодарим вас, мистер Каллиган.
Джилл с прелестной улыбкой открыла дверь. Все стадо ринулось в коридор. Среди этой толчеи Джилл с ее розовыми губами и бледной кожей казалась фарфорово-хрупкой. Она закрыла дверь и повернулась ко мне.
— Я уже говорила сегодня, что люблю тебя?
— Ну, совсем как моя младшая сестренка! (И почему только она работает в моем бюро?) И вообще сейчас для таких разговоров не время.
— Значит, поговорим об этом вечером. У Баттер сегодня свидание. Согласен?
— Согласен.
Я смотрел, как она усаживается в свое вращающееся кресло лицом к телефону. Замигала первая лампочка. «Пресса», — проговорила она. Голос ее еле пробивался из-под водопада золотистых волос. «Ей здесь совсем не место, — подумал я. — Нечего ей здесь делать».
Зуммер моего зеленого телефона, связанного прямой линией с кабинетом президента, настойчиво, басисто зажужжал. Когда я снял трубку, раздался голос Грейс Лаллей:
— Артур Ингрем ждет. Президент сказал, что хотел бы видеть вас, если вы уже отделались от журналистов.
Я повернулся к Джилл.
— Буду у президента. На все звонки, связанные с Гриром, отвечай официальным заявлением. Договорились?
Артур Ингрем уже сидел в овальном кабинете, когда я вошел. Он кивнул, как мне показалось, довольно сухо. Директор ЦРУ не любил, когда люди вроде меня присутствовали на совещаниях, где обсуждались дела разведывательного управления. Я был наполовину своим, так как работал у президента, а в то же время наполовину чужим из-за моих связей с прессой. И хотя моя благонадежность не вызывала сомнений, Ингрем считал меня опасным, не то что он меня боялся, просто я был ему неприятен. Он сидел, напряженно выпрямившись, возле президентского стола. Разведчик № 1 был, как всегда, безукоризнен: на брюках острые складки, туфли начищены до блеска. Ингрем держал в руках очки без оправы так, что большие и указательные пальцы обхватывали их симметричными ромбами. Узкое загорелое лицо было уверенным и строгим, словно он сидел у себя в ЦРУ, а мы с президентом явились к нему с докладом. Ингрем был осторожный, ловкий и холодный человек, хотя и умел прятать свою холодность под маской добродушия. Он подозревал всех и вся то ли от природной недоверчивости, то ли по профессиональной привычке. Короче, он был прямой противоположностью искреннему, великодушному и горячему Роудбушу. Вероятно, поэтому в присутствии Ингрема я всегда держался настороже.
Президент сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив большие руки на животе. Очки его были подняты надо лбом и блестели в седой шевелюре. Он улыбнулся мне, но улыбка сразу погасла. Я почувствовал напряженность обстановки.
— Садитесь, Джин, — сказал президент. — Я только что говорил Артуру, что хотел бы обсудить работу управления. Меня интересуют связи ЦРУ с учеными. Прошу вас обрисовать эту проблему, как вы сделали это вчера.
— Слушаюсь, сэр, — сказал я. — Вчера после полудня я и Мигель Лумис, сын председателя корпорации «Учебных микрофильмов», встретились со Стивом и…
— Стив? — переспросил Ингрем. Тонкие брови его поднялись.
— Стивен Грир.
— О! — протянул Ингрем.
Он ухитрился вложить в свое восклицание некий осуждающий смысл, словно человек, исчезнувший этой ночью, не заслуживал внимания. Я удивился: мне показалось, что как раз перед моим приходом Ингрем с сочувствием расспрашивал президента о Грире. Во всяком случае, имя-то его он вряд ли мог забыть.
Я точно передал рассказ и специально для Ингрема добавил несколько слов о политическом весе отца Мигеля Барни Лумиса. Последнее, вероятно, было излишним, потому что Ингрем следил за всеми политическими комбинациями не менее внимательно, чем мы в Белом доме.
Когда я закончил, Ингрем отвел от меня взгляд и вопросительно посмотрел в глаза президента. Роудбуш небрежно раскачивался в кресле. Ингрем сидел, напряженно выпрямившись.
— Итак, что вы скажете об этом, Артур? — любезно спросил президент.
— За исключением второстепенных деталей, — сказал Ингрем, — все пока что соответствует действительности. Прошлой осенью мы начали привлекать молодых ученых-атомников к участию в нашей работе и используем «Поощрительный фонд» для их финансирования.
— Понимаю, — сказал президент. — Наверное, эта операция получила у вас в управлении кодовое название?
— Да, — ответил Ингрем и слегка покраснел. — Операция «Мухоловка».
Мне было понятно его смущение. И ЦРУ и Пентагон обладали особым даром придумывать для своих секретных операций самые игривые названия. Чем непригляднее цель, тем невиннее этикетка. Ей-богу, трудно было представить хохлатую мухоловку, распевающую на березе свою весеннюю песенку, в то время как молодые физики собираются под сенью ветвей и вступают в заговор с разведкой.
— А почему меня об этом не информировали? — спросил президент.
— Потому что мы обо всем четко договорились на первом же совещании после вашего избрания, — живо ответил Ингрем. — Я храню памятную записку о нашем разговоре у себя в столе как руководящее указание. Вы сказали, чтобы мы обращались к вам Только по общеполитическим вопросам, в случае когда наши операции могут иметь далеко идущие последствия, и что вы не можете и не хотите вникать в мелочи повседневной работы управления.
— Артур, вы действительно считаете махинации с молодыми учеными-атомниками мелочью вашей повседневной работы? — спросил президент негромко, и тон его выразил скорее любопытство, чем неприязнь.
— Пожалуй, да, только я бы не стал употреблять слово «махинации», господин президент, — ответил Ингрем. — Мы помогаем деньгами студентам-выпускникам, которые со временем пополнят наш национальный резерв ученых. Взамен мы получаем, или, точнее, начинаем получать, некоторую ценную информацию о ядерных исследованиях за границей.
— Я не помню, чтобы об этом когда-либо говорилось на совете по безопасности, — заметил президент.
— Совершенно верно, сэр. Я полагал, что наше соглашение распространяется также на совет по безопасности.
— Эта операция… гм… «Мухоловка» касается только молодых людей, или вы пытались вовлечь в нее и ученых-атомников постарше? — спросил президент.
— До сих пор мы обращались только к молодежи, — ответил Ингрем, — к тем, кто работает над дипломами и диссертациями. Разумеется, мы надеемся, что они будут сотрудничать с нами на протяжении всей своей научной карьеры. Однако мы предпочитаем не обращаться к физикам, химикам или инженерам старшего поколения. Это было бы неразумно. В большинстве случаев они ведут себя… как бы это сказать?.. слишком неуступчиво.
— Вы подумали о последствиях, если все это выплывет наружу? — спросил Роудбуш. — За границей ЦРУ не очень-то любят, насколько я понимаю.
— Разумеется, господин президент. — Ингрем обычно не лез в карман за словом. — Лишь очень немногие из наших новых помощников знают о связи «Поощрительного фонда» с управлением, а те, кто об этом догадывается, как правило, ставят национальные интересы выше своего научного честолюбия. Лумис первый из этих молодых людей, кто враждебно отнесся к столь важному мероприятию.
— Кто этот мистер Риммель, который возглавляет ваш «Поощрительный фонд»? Я знаю одного Мори Риммеля, члена клуба «Неопалимая купина», того, что искал Стива прошлой ночью. Это он самый?
— Да, сэр. — Ингрем явно не собирался вдаваться в подробности, но, подняв глаза, увидел, что президент ждет более полного ответа. — Некоторые бизнесмены, как вы знаете, сотрудничают с нами, одни безвозмездно, другие за деньги. Риммель имеет твердую ставку.
— И большую?
— Я не помню сейчас точную цифру, но полагаю, что примерно четырнадцать-пятнадцать тысяч в год.
— Пятнадцать тысяч за управление несуществующим фондом? — удивился президент. — Мне кажется, это более чем достаточно, мягко выражаясь.
— Ему приходится отвечать на все вопросы, связанные с фондом, — проговорил Ингрем. Он посмотрел на свои очки, словно примеряясь к ним. — Это требует известной сообразительности и опыта.
— Понятно.
Наступила пауза. Мне пришло в голову, что Ингрема вполне устраивало, что среди членов «Неопалимой купины» вращается платный агент ЦРУ. Это пахло уже чистейшим маккиавелизмом, и я мысленно отмахнулся от такого подозрения.
Поэтому следующее замечание президента удивило меня.
— Полагаю, что никто из приятелей Риммеля, членов «Неопалимой купины», не подозревает о его связях с вашим управлением? — сказал он.
— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Ингрем. — Как вам известно, первое правило разведки: не раскрывать имен наших сотрудников и… наших консультантов.
— Я ведь тоже член этого клуба, вы, наверное, знаете, — сухо сказал президент. И, помолчав, добавил: — Честно говоря, меня настораживало в Риммеле только одно: откуда у него деньги? Не похоже было, чтобы он зарабатывал столько как лоббист от стальной промышленности.
Снова наступила тишина, на сей раз тяжелая, как перед грозой. Средний американский избиратель, подумал я, никогда бы в такое не поверил: президент Соединенных Штатов признается шефу своей разведки, что не знал о связях с ЦРУ одного из членов своего закрытого клуба. Ингрем нервно играл очками — первый признак неуверенности. Однако он воздержался от ответа. Президент сцепил пальцы на затылке и уставился в потолок.
— Артур, — сказал он, — речь идет не только о расходах управления, то есть не о том, какую информацию получаете вы за каждый истраченный доллар. Гораздо важнее моральная сторона вопроса.
— Что вы имеете в виду, господин президент?
— Я имею в виду, что вы тайком пытаетесь сделать из молодых американских ученых доносчиков, о чем их коллеги даже не подозревают. Этого не должно быть. Наука гордится тем, что всем открывает доступ к знаниям независимо от их источника. Ученые должны вместе искать, делиться находками и обмениваться информацией в атмосфере взаимного доверия. Но вот появляетесь вы и превращаете молодых людей в секретных агентов, задача которых — шпионить за учеными, нашими и зарубежными. По-моему, это этический вопрос первостепенной важности.
— Я не согласен с вами, господин президент. Эта операция почти ничем не отличается от множества других, успешно доведенных нами до конца.
— Так ли это? — президент изучающе посмотрел на Ингрема, затем повернулся ко мне: — Повторите, Джин, как об этом сказал вчера Майк Лумис?
— Он сказал, что американские физики «запятнаны и развращены» связью с ЦРУ. Он утверждает, что его приятели подкуплены, чтобы доносить на своих коллег.
Ингрем метнул в меня злобный взгляд. Мое участие в разговоре явно его раздражало.
— Не слишком ли много эмоций? — сказал он. — Современные молодые люди, за исключением, может быть, крайне левых, вряд ли спутают такие понятия, как «подкуп», «донос» и прочее, со служением родине… Конечно, этот случай особый: юноша наполовину мексиканец и, вероятно, испытывает врожденную антипатию к Соединенным Штатам.
— Полно, полно, Артур! — президент усмехнулся. — Я незнаком с молодым человеком, зато прекрасно знаю его отца. Мигель Лумис здесь родился и здесь воспитан. Он настоящий американец, владеющий двумя языками только потому, что его мать — мексиканка.
— Я только хотел сказать, что и это не исключено, — холодно сказал Ингрем. — Возможно, я к нему несправедлив.
— Но разве в этом дело, Артур? — спросил Роудбуш. — Если бы никакого Мигеля Лумиса вообще не было и я узнал бы стороной об этой вашей авантюре, все равно она показалась бы мне весьма сомнительной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57