Нет, он не мог пожаловаться на самочувствие. Все было бы хорошо, если бы не сосущая, тянущая, пульсирующая, как нарыв, безнадежная боль в сердце, зародившаяся в груди, когда он, прозрев и перестав думать о Вратах и мирах, понял главное: из жизни навсегда ушли Хатиаль, Хрис и все-все, плывшие на "Деве", и, хоть голову себе разбей, их уже не вернешь… Случалось, он скучал о матери, братьях, отце, пастыре Непре и оставшихся в родном городке товарищах, но в чувстве этом не было обреченности. Что бы с ним ни случилось, они продолжали жить. Совсем иное испытывал Эврих, думая о тех, кто ушел навсегда. Ушел во цвете лет, в то время как он по дурацкой приходи судьбы остался жить, хотя должен был уйти вместе с ними…Юноша запрещал себе эти мысли. Он облазил весь корабль. Сделал на палубе из всевозможных обломков нечто вроде шалаша, куда стащил все более или менее ценное, что могло ему пригодиться. Он вычистил ржавый клинок, найденный в том трюме, люк которого ему поначалу не удалось открыть. Соорудил пояс и подобие ножен. Он часами тренировался метать ножи, те самые, к которым Хрис приценивался на рынке в Аланиоле, когда у него стащили сумку. Он старался не сидеть без дела, заметив, что, пока занят какой-нибудь работой, сердце болит меньше и тоска отступает. Беда заключалась в том, что не так уж много развлечений он мог придумать на почти полностью ушедшем под воду корабле, влекомом на юго-запад мощным течением.Чтобы как-то занять руки, он начал было вчера собирать плот, которым рассчитывал воспользоваться, если "Дева" окончательно уйдет под воду, но, заметив на горизонте верхушки далеких скал, бросил это бесполезное дело. Если берег, вдоль которого тащило его течение, будет по-прежнему представлять собой сплошной скальный массив, его не спасет никакой плот, а если перед скалами появится хотя бы крохотная полоска земли и погода не изменится, он доплывет до нее и так. Эврих считал, что плавает сносно и уж во всяком случае до берега бы добрался, но вот взобраться на отвесные скалы не смог бы при всем желании.Он не представлял, куда занес "Деву" нещадно изувечивший ее шторм, и ему почему-то казалось, что течение утаскивает судно все дальше и дальше от Аскула. В городе этом его решительно никто не ждал, и все же чувство одиночества от этой мысли становилось совершенно непереносимым, и Эврих уже неоднократно порывался броситься в волны и плыть к берегу. Удерживало юношу лишь сознание того, что умри он у подножия отвесной стеной вздымавшихся из моря скал, и долг его погибшим так и останется невыплаченным. Что это за долг, кому и как сможет он отдать его, Эврих не представлял и не слишком об этом задумывался, доверяя чутью, подсказывавшему, что неспроста Отец Всеблагой не призвал его к себе для ответа и не напрасно полузатонувшая "Дева", упорно не желая идти ко дну, несет в неведомую даль своего единственного пассажира.Интуиция, которой вообще-то юноша не склонен был доверять, а может, надежда, упрямо, как ей и положено, не желавшая умирать, нашептывала, что хочет он того или нет, но некие дела ему еще предстоит совершить в своей жизни. И вероятно, поэтому Эврих не особенно удивился, когда, в очередной раз оторвав ладони от лица и взглянув на негостеприимный берег, увидел раскинувшийся у основания серых скал широкий галечный пляж и полторы дюжины чернокожих, торопливо тащивших к воде три длинные пироги. 18 По расчетам капитана Манисы, "Перст Божий" находился в нескольких сутках пути от Аскула. Команда заметно повеселела: длительное плавание подходило к концу, потрепанный штормами корабль летел на всех парусах к южной аррантской колонии, заслуженно считавшейся лучшим в мире местом для длительной швартовки. Все мореходы сходились на том, что нет на свете портового города, где женщины и вина были бы так дешевы, а городская стража так снисходительна к иноземцам. Префекты города помнили, что полтора века Аскул был главной базой орудовавших между Аррантиадой и Мономатаной пиратов, и это не могло не наложить на горожан определенного отпечатка. Тех же, кто отличался короткой памятью и недальновидностью, превыше всего ставя букву аррантских законов, находили на улицах города со стрелой в спине или с перерезанным горлом, и судьба незадачливых правителей заставляла их последователей иметь в виду, что изданным в Арре указам не всегда надобно безоглядно следовать в Аскуле.Традиции пиратской вольницы так хорошо сохранились в городе еще и потому, что именно около него полвека назад была разгромлена флотилия Ак-Дары и кое-кто из стариков еще помнил лихую атаманшу, а правдивые рассказы, равно как и легенды о ней, до сих пор горячили кровь молодых мореходов, во всеуслышание сетовавших после трех-четырех кружек мангового вина на то, что слишком поздно появились на свет. Об Ак-Даре любили поболтать и в Аррантиаде, и на Сегванских островах, и в Галираде, причем каждый рассказывал ее историю по-своему. Артол, разумеется, тоже знал немало песен о бесстрашной пиратке, и его нисколько не смущало, что в одних ее называли мономатанкой, в других саккаремкой или арранткой, а иные указывали местом рождения Ак-Дары Озерный край, архипелаг Меорэ и даже Шо-Ситайн.Хономер не единожды спрашивал у певца, кем же была пиратская адмиральша на самом деле, но тот лишь пожимал плечами или уклончиво отвечал: "Ак-Дара – на пиратском жаргоне означает "шквальный ветер", а уж где он рожден, откуда прилетел: с севера, юга, запада или востока, – можно только гадать". Большинство песен об Ак-Даре – веселых, грустных, шкодливых или величественных – были чистым вымыслом, уж очень по-разному описывали они ее судьбу, дела и злодеяния. Поначалу это несказанно раздражало брата Хономера, во всем любившего ясность и определенность. Однако со временем он смирился с таким обилием взаимоисключающих друг друга версий, перестал доискиваться, где в них правда, а где ложь, и, беря пример с Тразия Пэта, уже не донимал Артола указаниями на содержащиеся в его песнях противоречия. И сейчас, услышав, что по настоянию товарищей тот собирается петь про удалую атаманшу, Хономер подсел к собравшимся в кружок гребцам, полагая, что услышит нечто новенькое.Артол не разочаровал его, он вообще не часто повторялся. Перебирая струны старенькой фиолы, он склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то неслышимому остальными, и негромко запел: В смиренных дев обители девчушка Жила и коз пасла, но раз простушка Пиратами замечена была, Когда на берег моря забрела. В день знойный всех манит его прохлада, Пастушка освежиться в волнах рада, Но вот что вам, друзья, узнать пора: Подруги ее звали Ак-Дара. Девчонка моментально оголилась И в волны голубые погрузилась. У всех пиратов слюнки потекли, Они в окрестных скалах залегли, Но лишь чистюля вышла из воды – Накинули ей на руки путы. Ах, если б не полдневная жара, Злодеям не досталась Ак-Дара! Корабль пиратов поднял паруса, А в мыслях их лишь девичья краса. И чтоб добычу честно поделить, Чтоб очередь свою не пропустить, Команда кости начала метать, Но всех смог капитан переиграть. Так девушка досталась главарю – Кровавому убийце Бабирю. Печален юной пленницы удел – Мерзавец ею силой овладел, Но так она понравилась ему, Что больше не досталась никому. Изрядно золотишка он отдал Тому, кто спорить с ним не пожелал, Задир же, я вам точно говорю, Жестоко изувечил Бабирю… Надувавший паруса попутный ветер гудел в снастях и, казалось, подпевал Артолу. Мореходы тоже, как могли, подтягивали сиплыми голосами, а Тразий Пэт – неизменный слушатель и почитатель певца – легонько отбивал такт босой ногой. К концу плавания молодого мага стало почти невозможно отличить от гребцов, и Агеробарб не раз ставил это Тразию на вид, но тот пропускал подобные замечания мимо ушей. И год, и два несчастная девчонка, Как сорванная с якоря лодчонка, С пиратами скиталась по морям, Неся разор купеческим судам. Забыв девичий стыд, пила вино, Любовникам утратив счет давно, Не зря кричал: "Дождешься – запорю!" – На Ак-Дару ревнивый Бабирю. Не раз клинок случалось обнажать Злодею, чтобы девку отстоять, И вот в таверне старой «Полгроша» Он в сердце получил удар ножа. Задумал Ак-Дару на ложе взять, Команду Бабирю к рукам прибрать, Корабль его присвоить злой пират, Которого все звали Казарат. И все бы вышло так, как он хотел, Никто ему перечить не посмел – Умен жестокосердный лиходей, Посулами умел привлечь людей, Кого ж не обмануть, не устрашить, Готов он был купить или убить. Все получалось, дело шло на лад, В одном лишь просчитался Казарат. Напрасно Ак-Дару он возжелал, Вонзила она в грудь ему кинжал. Собрав команду, справила поминки По Бабирю, но ни одной слезинки Не пролила, себя же объявила Наследницей его – вот шуму было! Но в море вышло судно на заре, Подвластное отныне Ак-Даре. Одних ласкала, а других поила, Кого-то острой сталью поразила – Недаром девка шлялась по морям. Ни в чем не уступая морякам, Умела паруса спустить, поднять, Могла и за штурвалом постоять, И даже волны высотой с гору Нисколько не пугали Ак-Дару… – Корабль! – донесся с верхушки мачты голос впередсмотрящего. – Черная джилла слева по борту!Маниса покрутил усы и направился к левому борту, но остальные мореходы не двинулись с места – эка невидаль: джилла. Только Тразий Пэт навострил уши и поднял голову, хотя со своего места разглядеть появившийся на горизонте корабль, конечно, не мог. Пираткой стала бывшая пастушка, Ее и закадычная подружка, Пожалуй, не узнала бы, когда На абордаж брала она суда. Один корабль взяла, второй и вот – Флотилию пиратскую ведет. И в городах прибрежных детвора Дрожала, слыша имя Ак-Дара. Пиратский флот торговле угрожал, Суда топил, селенья разорял, И чтоб лихую девку обуздать, Злодеев чтоб примерно наказать, Эскадры три из трех приморских стран Пустились в путь, но на море туман Затем и шторм им нанесли урон, Хоть вел эскадры славный Либерон. Корабль его на риф забросил шквал, Готовиться стал к смерти адмирал. Эскадры разметало – не собрать, И помощи им неоткуда ждать. Остался путь один – идти на дно, Однако так судьбою суждено, Что был – вот смех! – пиратами спасен Отважный, знатный, умный Либерон. Приметив средь спасенных адмирала, Его пиратка убивать не стала, Решив сперва красавца допросить, Помучить, а потом уж порешить. Но чем она с ним дольше говорила, Тем более к нему благоволила, И в результате с ночи до утра Беседовала с пленным Ак-Дара. Ах, если б они только говорили! Так нет, еще друг друга полюбили, Забыв, что жизнь превратностей полна И ненависть их разлучить должна. Меж тем в злодейском флоте главари, От зависти пуская пузыри, Гудят, как будто злая мошкара, Над ухом: «Предала нас Ак-Дара!»… – Капитан, эта джилла похожа на сторожевика из Мавуно! Он сменил курс и движется за нами! – заорал впередсмотрящий.Маниса рявкнул команду, стакселя взяли полный ветер, а кливер забился, как большая белая птица, вцепившаяся в бушприт и изо всех сил тянущая корабль вперед. Хономер посмотрел на сидящих вокруг певца гребцов. Те, похоже, твердо решили дослушать Артола до конца, и только Тразий Пэт, изменив себе, пружинисто поднялся на ноги и отправился взглянуть на джиллу, которая, если капитан "Перста Божьего" не перепутал Мванааке с Аскулом, никак не могла быть сторожевиком Кешо. Пираты гневно начали роптать: "Прольется кровь! Беды не миновать! Прикончить Либерона надо нам! Предательницу пустим по рукам!.." От слов недолго к делу перейти. Но худо, коль расходятся пути Соратников. Одни кричат: «Ура!» Другие: «Чтоб ты сдохла, Ак-Дара!» Пока злодеи шумно препирались, Любовники ничуть не растерялись: Собрав друзей на лучшем из судов, Дождались, когда ночи пал покров На море, и ударились в бега. С тех пор их не видали никогда. Вот так-то и петли, и топора С любовником избегла Ак-Дара. Погоню собирались снарядить, Но власть злодеи начали делить. А тут и три эскадры налетели, Те самые, что в шторме поредели. Взялись они разбойников крушить За убиенных всех в лапшу рубить. И не было ни щели, ни норы, Где б спрятались пираты Ак-Дары! Злодейский флот отправлен был ко дну. Желая отыскать еще одну, Последнюю пиратку, якоря Эскадры не бросали и моря Избороздили вдоль и поперек, Но было им, – конечно, – невдомек, Что в пальм тени проводит вечера С любовником пастушка Ак-Дара. Что миром ее полнится душа, Что в руки не берет она ножа, А с коз снимает шкуры Либерон, Который в нее по уши влюблен. Их не сыскали – велика ль беда? Злодейства позабыты навсегда, Ведь – верите ли? – только комара Убить способна ныне Ак-Дара! – Маниса, это в самом деле сторожевик, и он приказывает нам сбавить ход! – крикнул впередсмотрящий, и Артол, в последний раз ударив по струнам, предложил:– Пошли, глянем на эту джиллу. "Стражей моря" тут быть не должно, но чего в жизни не случается?Гребцы лениво двинулись к левому борту, рассуждая о том, что неожиданности в море – штука нередкая, но за "Перстом Божьим" ни один сторожевик не угонится. Хономер сделал несколько шагов за ними, а потом, передумав, отправился звать на палубу Агеробарба. Он не любил неожиданностей, поскольку они, как правило, бывали неприятными, зато всегда был готов ко всевозможным каверзам, которые судьба вечно подстраивает последователям истинной веры, дабы сбить их с пути, указанного Близнецами.Принесенное Хономером известие о преследующем "Перст Божий" сторожевике произвело на Посвященного самое скверное впечатление и заставило забыть о лежащих на маленьком столике пожелтевших свитках.– "Стражи моря" у берегов Аскула? Это не случайность! – жестко сказал он, и костистое лицо его помрачнело. – Возьми эту шкатулку и ступай за мной, придется нам, верно, прибегнуть к сильнодействующим средствам.Выйдя на палубу, Хономер прежде всего бросил взгляд на джиллу – расстояние между несущимися на всех парусах судами не сократилось – трехмачтовый сторожевик производил впечатление весьма быстроходного судна, но, будучи раза в два больше "Перста Божьего", едва ли мог догнать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82