А они и сами обалдели от неожиданности. Через секунд десять наше шоковое состояние прервал автомат Сапога, висевший на его левом плече. Автомат резко вздрогнул, качнулся, как буд-то живой, и чуть не соскочил с плеча. От калаша отвалились крупные щепки раздробленного приклада.
— Снайпер!!! — заорали мы всей толпой и рухнули на землю.
Снайпер продолжал активно обстреливать нас, но успеха добиться не смог. Мы по очереди заползли в подъезд и забежали в первую попавшуюся квартиру, благо, дверь оказалась выбитой, сели на полу на кухне. Мебели никакой там не осталось, даже табуреток не было, а газовая плита валялась в проходе и загораживала проход в комнату. Но это не важно, главное — окна выходили в противоположную от позиции снайпера сторону.
Мы успокоились, освоились и расслабились. Поудобнее прислонившись к стене и вытянув уставшие ноги, я, успевая громко ругаться, стирал липкое варение с лица:
— Вот сука, а! Чуть мозги мне не вышиб!
— Мазила хренов! Напугал до боли в жопе! Ладно приклад отшиб, а не руку!
— Кончать надо этих духанов! Заколебали уже, суки!
— Кажется мне, что снайпер этот специально вас не снял. Поиграл, показал, что всё видит и всё контролирует, — сделал резюме Виноград. — Если бы он хотел, он бы не банку разнёс, а башку твою. Повезло тебе, Усман, повезло.
— Слышь, Усман, ты же этот, мусульманин. Ты, давай, сиди и молись своему Аллаху, он же и у тебя, и у снайпера этого — один, этот ваш Аллах. Вот и попроси его о помощи. Только хорошо проси, а то, наверняка, и духан этот тоже сидит в своей комнате и Аллаха молит, что бы тебя, оболтуса неверного, в следующий раз, снять. Так что, кто из вас Всевышнего перемолит, тот и победит. Давай, Усман, молись, твоя жизнь — в твоих молитвах! — кряхтя и вытирая со лба пот, посоветовал Сосед. — Молись, а я послушаю, может, и мне это поможет.
— Вот тебе и варение. Поели, аж устали доедать, — Виноград разочарованно посмотрел на мои красные от варения руки. — Вишнёвое варение, сгрёб вашу мать! Эх, скоты, людоеды чёрные, лишили ребёнка последней сладости. Совести у них нет. Разбить три литра отличного варения! Варвары… вар-ва-ры…

Рикошет .
Самарцы долбили девятиэтажку из всех видов оружия. Грохот стоял невообразимый. Думал, что после такой канонады оглохну или, как минимум, стану инвалидом по слуху. Земля, пытаясь уйти из-под ног, шевелилась как живая. Дом вибрировал, но стоял крепко, не рассыпался. Строили его, видать, качественно.
Не знаю зачем, но духи не отсиживались в укрытиях, а пытались отвечать на наш ураганный огонь. Они тоже палили из всего, что там у них было. Палили, зная о своей неотвратимой кончине. Не боялись умереть что-ли. Нам бы их смелость. Нет, это всё же не смелость, а безрассудство, сумасбродство, наплевательское отношение к своей собственной жизни. Боевики в девятиэтажке просто смирились с тем, что они — смертники, поэтому и не бежали, не отлёживались, а сопротивлялись. Они или наркоманы, или, действительно, фанатики какие-нибудь, реальные верующие. Но скорее — накаченные героином салаги, которым без разницы, за что погибать.
Мы с Соседом сидели в своей БМП. Нам в атаку идти не разрешили. Приказали сторожить бэшку. Но эмоции, адреналин, азарт — в нас всего было в переизбытке. Хотелось стрелять. Мочить духов. Разрушить их постройки. Уничтожить этот дом, сравнять его с землёй, опустить «ниже уровня моря».
Прошло больше трёх часов. Руки по-прежнему чесались стрелять, но мы не вмешивались, наблюдали за боем со стороны.
Мимо нас пронесли раненых, человек тридцать. Некоторые молчали — может, терпели, а может, потеряли сознание. Но большинство кричали, матерились, плакали, угрожали вернуться и разделаться со своими обидчиками. Нам по новой захотелось в бой — отомстить и за этих пацанов, и за нас самих, но мы мужественно терпели, отодвигая чувства на задний план.
Когда мимо нас потянулась очередная вереница бойцов с носилками и одеялами, на которых лежали убитые и раненые, наше терпение лопнуло.
— Бля, не могу смотреть! Давай, снимай с полозьев ПКТ! Разнесём их на хер! — Сосед вытащил ящики с патронами и принялся убирать мусор с бетонной площадки.
— На хрена?
— Да ты чё? Опух? Снимай, я сказал! Или будешь ждать, пока они и до нас доберутся? — Сосед уже организовал место для установки пулемёта. — Давай быстрее!
Чуток повозившись, я снял с бэшки пулемёт и передал его Соседу. Он помучился немного с установкой, но поставил его грамотно и, хищно сверкая глазами, приготовился открыть огонь.
— Куда стрелять, знаете? — перед нами возник боец.
— Куда? — растерялся Сосед, но осмотрев бойца кивнул: — А ты, кто такой?
— Раненого я относил. Назад иду. Только там делать нефиг, наши уже в здание вошли. И вы, отсюда лучше не стреляйте, своих заденете.
— В здание вошли, — повторил Сосед, — отсюда лучше не стреляйте, своих заденете.
— Точно говорю. Вы лучше из пушки долбаните по верхним этажам, или из гранатомёта. Есть гранатомёт?
— "Муха" есть, два выстрела. А ты чё, умеешь? — спросил я недоверчиво.
— А ты чё, нет? — удивился он.
— Ни разу не стрелял. Не учили.
— Давай, покажу, ничего сложного. А может, и АГС у вас есть? Постреляем, если что.
— Постреляем! Только я и с него ни разу ещё не стрелял.
— А чё ты мне втираешь, что стрелять не учили. Не может такого быть! Кто твой командир? Номер части?
— Ты кто такой, КГБ что-ли? Я никому не обязан ничего говорить. Хочу — говорю, не хочу — пошлю на три известные буквы.
— Пошлёшь старшего по званию?
— А ты кто? — я придирчиво оглядел бойца.
Невысокий, чуть выше меня, плотненький. В берцах, бушлат рваный, каска загаженная, знаков отличия нет. Лицо грязное, не разглядеть толком, но морщины на лбу и под глазами достаточно глубокие, и значит ему, как минимум, лет тридцать пять. Здесь, и в таком возрасте, вероятнее всего — офицер.
— Извините, вас от рядового бойца не отличишь.
— А вот это хорошо! Так держать, боец!
Я достал «Муху» и осторожно передал офицеру.
— Учись, трудного ничего нет. Для неграмотных тут и инструкция есть. Читать-то, надеюсь, умеешь? А? чего молчишь? Ладно, смотри, просто делаешь вот так! — он, злорадствуя, смачно сплюнул и нацелился в сторону девятиэтажки. — Компания Джонсон энд Джонсон представляет одноразовый гранатомёт РПГ-18. специально для вашего здоровья! Ловите, духи черномазые! Новогодний подарочек от … Как тебя?
— Усман.
— … от рядового Усмана! — и офицер выстрелил навесом, чтобы случайно не угодить в наш спаситель-забор.
Мощный взрыв порушил часть стены шестого этажа, выдав вверх неслабое, тёмно-серое, бетонно-блочное облако. Может, это случилось и не от нашего выстрела, но мне очень хотелось думать, что именно от нашего.
— Ух ты! — я подпрыгнул от удовольствия. — Трындец там кому-то!
Схватив второй, последний выстрел, я спешно повторил процедуру, ранее проделанную офицером. Толком не прицеливаясь, я встал на колено и выстрелил. «Вшу-у-уй!» — оставляя едва заметную белесую полосу, заряд устремился к заданной цели. Попал примерно туда же, что и первый, но взрыв получился более колоритным и смотрибельным, чем предыдущий. Рвануло как в кино — с высоким столбом пламени, пожирающим всё живое и не живое.
— Получите, уроды, подарок от сына татарского народа! — чувство гордости за проделанную работу переполняло меня.
— Зашибись рвануло! В боеприпасы что-ли попал? — офицер закурил и, понюхав сигаретного дыма, спросил:
— Ты из Татарии вроде родом?
— Да! — я отбросил ненужный тубус. — А чего?
— Зря ты радуешься.
— Чему зря радуюсь?
— Скажу тебе по секрету, как боевой офицер младшему товарищу, что есть новый приказ. Секретный.
— И что там? — забеспокоился я.
— Через две недели, когда раскутачим всю Чечню, поворачиваем танки и идём прямым ходом на Татарию. Восстанавливать конституционный порядок.
В голове закружились страшные картины возможного будущего. Я представил, как танки обстреливают мою деревню и, круша на своём пути хозяйственные постройки, ровняют с землёй мой дом. Я представил, как ненасытный огонь пожирает наши золотистые ржаные поля и взрывает нефтяные вышки. Я представил перепуганных, бегущих в неизвестность людей. Представил отца, стоящего на дороге с охотничьим ружьём в руках, и еле сдержал слёзы. Настроение испортилось безвозвратно. Неужели это возможно? Впервые, как-то подсознательно, я пожалел чеченцев: «Народ, в принципе, и не виноват. Из-за придурка Дудаева страдает вся Республика. За что? Блин, а вдруг я только что убил не боевиков, а мирных жителей, не успевших покинуть свои квартиры? Что за дурдом! Неужели и у нас так будет? О, Аллах, помоги мне, грешному!»
Офицер, посмотрев в моё окаменевшее лицо, спешно попрощался:
— Не унывай, татарин! Если ваш президент отдаст нефть добровольно, может войны и не будет. России — нефть, Татарии — свобода! Давай, счастливо оставаться! — выкинув окурок, он трусцой побежал к месту боя. Я затравленно смотрел ему в след. Что делать?
— Не грузись! Нам ещё здесь воевать надо! — вмешался в мои мысли Сосед. — Отойди!
— Он же сказал, не стрелять, — я загораживал Соседу видимость.
— А я говорю — отойди!
Отодвинув меня от ствола пулемёта, Сосед дал длинную очередь по верхним этажам окончательно задолбленной девятиэтажки. Следов попадания мы не видели, далековато.
— Мощная штука, не слабее твоей «Мухи»! Постреляешь?
— Не…
— Да не грузись ты, не нужна нам твоя Татария!
— Что значит «нам»?
Сосед не ответил, а улыбнулся и продолжил обстрел здания:
— Ну, как вам там, а? Жарко, суки?! Получите и распишитесь!
Сосед расстрелял две коробки патронов и радостно всматривался в стены по-прежнему атакуемого нашими солдатами дома. Я сидел рядом и думал о перспективах военной кампании России против родного Татарстана. Волновался, сердце билось громче разрывов авиабомб, в висках стучало, я начал задыхаться. Мне перестало казаться, что такое невозможно. После Чечни — возможно всё!
Вдруг, откуда не возьмись, появился Виноград. Посмотрел на нас и тоже решил принять участие в уничтожении противника. Взял РПК, и с рук, как в американском кино, стал вторить Соседу, отправляя в девятиэтажку тучи пуль 5,45.
И так — минут двадцать, мы только цинки для него успевали открывать.
— Етит вашу мать! — обогнув забор, навстречу нам бежал боец. — Кто стрелял? Кто стрелял, козлы?
Остановившись, он долго не мог успокоить дыхание и, тяжело выдыхая, вытирал пот со лба. Мы молчали.
— Майор ***! Мои штурмуют здание! А отсюда лупанули из пулемёта! — он снял бушлат и бросил его на бетон. — Какого, спрашивается, хрена? Кто стрелял и по какой надобности? Вы стреляли?
— Я стрелял, — тихо признался Виноград.
— У меня, бля, сегодня итак, пятьдесят человек полегло! И ты тут, козёл безрогий! — отчаявшись, майор махнул рукой, присел и, еле удерживая смятую дождевым червяком жёлтую сигарету в дрожащих руках, закурил. — Скажи, боец, какого хрена ты отсюда стрелял? Фильмов насмотрелся и решил поиграть? Рэмбо хренов! Может, наградить тебя?
— За что, товарищ майор?
— Скоро сам увидишь! Салага, блядь, долбанутый! Даже бить тебя, и то желания нет! Козёл! — майор встал и, окатив нас пренебрежительным взглядом, пошёл по направлению к временному штабу самарских. — Поиграть решили, вояки хреновы. Что же вы в атаку под пули не идёте? Из-за спины бьёте. Эх, понабрали детей…
Через минуты три мы увидели двух бойцов, бежавших с раненым на руках. Парень обмяк и обвис на своих товарищах. Рана была тяжёлой, и не смотря на толстый слой бинтов, из пробитого горла фонтанчиком била кровь. Раненый дрожал неестественной дрожью и дёргался, похоже, отходя в мир иной.
— Что с ним? — Сосед, посмотрев на раненого, покраснел и вспотел.
— Мы на втором этаже на лестнице с двумя духами бились. Он был напротив окна. Пуля попала в горло… сзади… рикошетом…
— А духов чё, грохнули?
— Когда его ранило, мы уже срубили духов…
Бойцы ушли, оставив нас наедине с нашими мыслями. Мы молчали. Не слышали и не видели ничего. Просто сидели и молчали.
— Это я его… задел… я… — Виноград пнул ящик из-под патронов и посмотрел на пулемёт. — Это я его… убил…
Гороховый суп.
Утро. Семь часов. Просыпаюсь. Спал хорошо, не жалуюсь. Но глаза открывать не хочется, хочется спать до бесконечности, до конца войны, чтобы открыл глаза и раз — ты уже дома. Но и постоянно спать — тоже страшно, придётся встать и вылезти на улицу, поближе к войне. Открываю глаза — возвращаюсь к реальности, которую и не покидал. «Вжик, вжик, вжик, вжик, вжик…» — тот же свист пуль, что и вчера, и позавчера, и, кажется, всю жизнь, целую вечность одно и то же — «вжик, вжик, вжик, вжик, вжик…». Спал-то всего ничего — четыре часа, а бок ноет, будто на голом льду лежал неделю. Тут почки застудить — за делать нефиг, быстро, как в аду поджариться. Чувствую, ещё пару дней такого скрюченного недосыпания внутри бэхи, и всё, или от простуды загнусь, или с ума сойду.
Сосед тоже проснулся: дёргается, ворчит чего-то недовольно, постанывает, поскуливает. Я трясу его за плечо:
— Сосед! Мыться пошли!
— Пошёл ты! Никуда я отсюда не пойду, мне и здесь хорошо. Домой хочу! Сосед!
— О-о-о! Иду, иду, — Сосед, сморщившись от неприятных предвкушений, поднимает свои опухшие веки. — Иду, будь ты неладен.
Отбрасываю спальник, открываю люк, выбираюсь наружу. Сосед лезет следом:
— Ну, чё? Кончилась война?
Свист пуль ему в ответ.
— Сам знаю, что нет. И спросить уже нельзя! — он взял какие-то замасленные рваные тряпки. — Усман! Мыться пошли!
Идти мыться — это значит подбежать к забору, под которым лежит тонкий слой чёрного как смоль снега, согнуться в три погибели, чтоб ненароком не задело осколками или ещё чем, соскоблить с земли снег и тщательно размазать его по лицу и шее. Когда под тройным слоем липкой слизи уже не видно лица, полученный концентрат следует смыть водой из фляжки. Благо, хоть вода пока есть, её из Сунжи бидонами натаскали наши новые друзья, а мы позаимствовали этой мутной речной жидкости у них.
Закончив водные процедуры, мы обтёрлись тряпками и выкинули их тут же, у забора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16