— …вы и ваш жених внушили мне самую искреннюю симпатию. Вы не окажете мне честь, не познакомите меня с лейтенантом Зибертом?
— Пожалуйста, — отвечала Валя.
Очевидно, это было все, чего добивался от нее Гитель. Он проводил ее до дому и, любезно попрощавшись, ушел.
Валя не пробыла дома и десяти минут. Нужно было срочно разыскать Кузнецова.
Она знала адрес Ивана Приходько и, хотя посещать Кузнецова на этой квартире категорически запрещалось, устремилась туда, думая только о том, как бы застать Николая Ивановича, пока он еще не уехал в отряд, и сообщить о разговоре с Гителем.
Кузнецов встретил ее против обыкновения сухо. Он был уже в шинели. Очевидно, она перехватила его в последнюю минуту.
На рассказ Вали он реагировал самым неожиданным образом:
— Значит, этот Гитель узнал, где ты живешь?
Они подумали и решили, что Кузнецову в самом деле стоит встретиться с Гителем, но не Валя организует эту встречу, а Лидия Лисовская или Майя Микатова. Та и другая были уже давно «завербованы» в гестапо фон Ортелем.
С Гителем и Лидия и Майя были знакомы. При первой же встрече с ним Майя как бы между прочим сказала, что они с кузиной собирают небольшую компанию, и пригласила Гителя принять участие в вечеринке. При этом в числе прочих приглашенных был назван Пауль Зиберт.
— Зиберт? — повторил Гитель. — Это интересно. Приду с удовольствием.
— Придете ради этого Зиберта? — обиженно проговорила Майя. — Не понимаю, чем он заслужил ваше внимание. Обыкновенный пруссак. Я бы его и не пригласила, но он встретил кузину и напросился.
— Я склонен думать, что это не «обыкновенный пруссак», — таинственно усмехнулся Гитель, — а самый настоящий английский шпион.
— Что вы, майор! — изумилась Майя и тут же деловито спросила: — В чем же дело? Почему вы его не берете?
— Потому, что никто, кроме меня, этого не подозревает, — не без гордости ответил Гитель. — Это моя находка, и прошу о ней пока не болтать… Впрочем, мне учить вас не надо. А потом, — зачем же брать английского шпиона? Это не большевик. С ним можно подождать, посмотреть, что он за птица и чем может быть полезен…
Они условились, что вечеринка состоится в ближайшую субботу на квартире у Лиды. Гитель был обрадован этой затеей. Прощаясь, он напомнил, что Зиберта надо пригласить непременно.
Кузнецов вернулся из отряда не один, а с Валей Семеновым. Тот поехал под видом предателя, состоящего на службе у гитлеровцев, в соответствующей форме, с винтовкой за плечами.
Одновременно были переданы указания и подпольщикам. Все члены организации, во главе с Новаком и Луцем, мобилизовались на выполнение задуманной операции.
Когда Кузнецов и Семенов вернулись в город, они застали здесь в полном разгаре приготовления. Солдаты подметали улицы, щетками чистили тротуары, спешно красили заборы. Очевидно, приезд «высокого гостя» был делом ближайших дней.
Вечером у Лидии Лисовской Кузнецов встретился с Ортелем. Тот казался озабоченным, то и дело поглядывал на часы, даже Майя никак не могла его оживить. Наконец он поднялся и сказал, что спешит.
— Куда вы, майор? — попыталась удержать его Майя. — Посидите! Вечно у вас дела.
— Увы, Майхен, — отвечал фон Ортель, — такова наша служба. — Вот Зиберт — он человек свободный…
— Пока снова не отправился на фронт, — заметил Зиберт.
— В самом деле, поезжай-ка ты лучше на фронт, Зиберт. — Фон Ортель дружески похлопал приятеля по плечу. — Поверь мне, там сейчас веселей, чем здесь!
— Насколько я знаю, не очень весело.
— Все же лучше, чем в этой тыловой дыре.
— Почему в таком случае ты сам не едешь?
— Я еду, — сказал фон Ортель. — Сорвалась одна поездка, но я о том не жалею. Теперь предстоит нечто более значительное. Во всяком случае, более веселое, — добавил он.
Так Кузнецов узнал, что фон Ортель готовится к отъезду. После того вечера, когда Ортель говорил о своих сборах на секретный завод, он больше не возвращался к этой теме. Очевидно, поездка не удалась, и Ортель предпочел не упоминать больше о ней в разговоре с Зибертом. В последние дни, однако, он все чаще намекал, что ему может представиться случай «сделать карьеру». А сегодня наконец прямо сказал, что едет.
Куда могут его послать? На фронт? Едва ли, — такой, как он, нужен гитлеровцам в тылу. В какой-нибудь другой город на оккупированной территории? Тогда Ортель не сказал бы, что там будет «веселей», чем здесь, в этой «тыловой дыре».
Кузнецов терялся в догадках. Главное из его предположений было основано на том, что Ортель прекрасно говорит по-русски. Неужели он отправляется к нам, в наш тыл? Все эти мысли не давали Кузнецову покоя.
Спросить? Но Кузнецов взял себе за правило — самому никогда ни о чем не спрашивать.
Фон Ортель ушел.
Кузнецов посидел немного и тоже поднялся уходить. На прощание он напомнил Лиде и Майе, что очень интересуется маршрутом фон Ортеля.
Он решил зайти к Вале. Ей могло быть известно, когда приезжает Розенберг. Впрочем, он и сам знал когда — завтра.
Все чаще и чаще, идя к Вале, он ловил себя на мысли о том, что нарочно выдумывает какой-либо предлог, который оправдал бы их встречу. Вот и сегодня он собирается спросить о том, что сам хорошо знает. Просто он хочет видеть Валю, видеть ее лицо, глаза, улыбку, слышать ее голос…
И, признавшись себе в этом, он, может быть, впервые с такой остротой почувствовал, как тяжка и мучительна эта теперешняя его жизнь — закованная, как в броню, в немецкий военный мундир.
Валя подтвердила, что Альфред Розенберг приезжает завтра утром. Как и следовало ожидать, остановится он в особняке у Коха.
Они с Кузнецовым проговорили весь вечер.
Наутро Кузнецов вышел на свою очередную прогулку, но не успел сделать и нескольких шагов в направлении «Немецкой» улицы, как был остановлен. Фельджандарм-подполковник спросил у него документы, долго рассматривал их и наконец вернул.
— Мне придется просить вас, лейтенант, покинуть эту улицу. Идти можете по параллельной, — сказал он.
— Но мне нужно в рейхскомиссариат!
— Там сегодня нет приема. Нигде нет приема.
Кузнецов откозырял и свернул в переулок.
Спустя полчаса он снова был на «Немецкой» улице. Здесь уже стояли войска. По обеим сторонам улицы, вытянувшись двумя длинными цепями, лицом к тротуару и спинами к мостовой, на расстоянии пяти метров один от другого, застыли солдаты фельджандармерии. Когда раздался гул сирены, солдаты обратили к тротуару изготовленные к стрельбе автоматы. Кузнецов видел, как мимо с большой скоростью проскочило семь или восемь автомашин. Поняв, что выполнить операцию невозможно, он вернулся к себе.
Неудачными оказались и все попытки подпольщиков.
Валя Семенов пробыл в Ровно всего четыре дня. Когда он однажды сидел на лавочке у собора, два жандарма принялись его фотографировать. Семенов рассказал об этом Кузнецову и был немедленно отправлен в отряд.
— Не судьба! — часто говорил он потом с досадой.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Зиберт и фон Ортель встретились в казино на «Немецкой» улице. Уже успели смениться посетители, уже певица в третий или четвертый раз повторяла под аккомпанемент дребезжащего пианино свой коронный номер — «Я грезил о тебе», а они все сидели и не собирались уходить.
Впервые за долгое время они разговорились, что называется, по душам. То ли давнее знакомство привязало их друг к другу, то ли этот прокуренный зал, чужие лица вокруг и бесконечное «Я грезил о тебе» располагали к откровенной беседе, но они поверяли друг другу в этот вечер все, о чем в иное время предпочитали молчать.
Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустячной темы, потом разговор перекинулся на другую, и незаметно они подобрались к вопросу, который обоих волновал и по которому у каждого, оказывается, давно уже было свое суждение.
— Как ты относишься к этой «курской истории» и вообще к тому, что русские наступают? — спросил фон Ортель.
Сам вопрос уже заключал в себе доверие. Упоминать о Курске и о боях на Волге можно было только в разговоре с человеком, которого хорошо знаешь.
— Как тебе сказать… — произнес Зиберт неопределенно. — Я смотрю на этот вопрос двояко. Мне кажется, что у нас и на этот раз есть довольно основательная причина носить траур… Но я не люблю траура. Я не политик и мало понимаю в этом деле, но я бы сказал… Если тебе это будет смешно, то я не обижусь… Я думаю, что есть такие исторические моменты, когда поражения имеют некоторое преимущество перед победами. Ты улыбаешься? Подожди, я не кончил мысль. Что заставит задуматься над серьезностью положения в дни победы? Ничто. Победы кружат голову. А поражения? Они заставляют думать даже меня. — Зиберт усмехнулся. — Германии нужен трезвый ум и стойкий дух, то и другое приобретается не в победах, а в поражении.
— Браво! — воскликнул фон Ортель. — Из тебя, Зиберт, вышел бы превосходный теоретик. Пока не поздно, покажись Альфреду Розенбергу, а то еще день — и он укатит в Берлин. Выскажи перед ним свои взгляды, и он возьмет тебя к себе в помощники!
— Кстати, батюшка мой был с ним когда-то довольно близок. Думаю, что и меня он вспомнил бы, если бы увидал.
— Ну да, вы ведь с ним земляки? Впрочем, говорят, что Розенберг выходец из России. Так что не ты, а скорее я его земляк.
— Ты? Ну, ты меньше всего похож на уроженца Тюмени!
— Тюмени! — засмеялся фон Ортель. — Ты знаешь, где Тюмень!
— Кажется, где-то под Москвой.
— Нет, на Урале. Даже за Уралом. Вот видишь, я все-таки знаю Россию!
— Любознательность?
— Скорее уж долг профессии.
— Ты назвал себя уроженцем России. Это тоже по долгу профессии?
— Ты довольно догадлив. Мы, однако, говорили о Курске… Видишь ли, Зиберт, я, правда, не теоретик, но в политике кое-что понимаю, и я тебе скажу: если бы фюрер нашел правильный подход к русским, эта страна давно была бы очищена и мы жили бы здесь припеваючи.
Фон Ортель выцедил рюмку ликера, налил себе следующую и продолжал:
— Что значит найти правильный подход к русским? Это значит, — он поучающе ткнул пальцем в грудь собеседника, — постичь характер народа. Тебе приходилось допрашивать русских? Если да, то заметил ли ты в них одну особенность — они не просят пощады!
— Да, я обратил внимание, — сказал Зиберт.
— Так вот, — продолжал фон Ортель, распаляясь, — этот народ не такой, чтобы с ним можно было сладить. Помнишь, я рассказывал тебе про старика, который наклеивал листовки? Он так никого и не выдал, при пытках молчал, а идя на виселицу, кричал большевистские лозунги. Что же делать с таким народом? У нас предпочитают повесить сто человек, а сто тысяч погнать на работы и дать им листовки Геббельса и Розенберга. Ты уж меня извини, но все эти теоретики и пропагандисты даром едят хлеб. Все они, вместе взятые, не стоят одного средней руки диверсанта. Нам не нужны ни листовки, ни эта рабочая сила.
— Но она — даровая! — вставил Зиберт. — Как же можно от нее отказаться!
— Вот ваша беда, господа прусские помещики! — воскликнул фон Ортель. — Вы меркантильны, вам нужна нажива, вам нужна дешевая рабочая сила — и это-то нас губит. Да, да, если бы не гнались за выгодой, а попросту перестреляли всю эту страну и освободили ее для себя, тогда был бы какой-нибудь толк!
— Ты, значит, предлагаешь уничтожить всех русских?
— Мне не важно, кто они — русские, украинцы, французы, — мы должны освободить от них Европу… для себя.
— Ты не совсем оригинален. Так считает и гаулейтер Кох.
— Что ж, он совершенно прав.
В это время певица — дородная, не первой молодости женщина с лицом, в такой степени раскрашенным, что казалось, оно загрунтовано пудрой, как холст белилами, а сверху нанесены черным — новые брови, красным — губы, и только серые водянистые глаза остались на прежнем месте, — обратившись через весь зал к фон Ортелю, объявила, что будет петь по требованию публики. Офицеры в зале зашумели, захлопали, посыпались реплики, и в конце концов певица начала «Сон гауптмана», песенку, не менее излюбленную аудиторией, чем знаменитое «Я грезил о тебе».
Гауптману, о котором она пела, снились тонкие губы его подруги, их уютная комнатка на Бисмаркштрассе и поместье под Киевом, которое он, гауптман, завоевал для своей милой.
— Боюсь, что Киев — это уже прошлое, — заметил по этому поводу фон Ортель. — Бои развернулись под Белой Церковью, а завтра… Впрочем, кто знает, что будет завтра!.. Послушай, Пауль, у тебя есть деньги?
— Ты становишься пессимистом, Ортель! — сказал Зиберт, положив на стол пачку в пятьсот марок.
— Нет, — задумчиво произнес фон Ортель, считая деньги, — мне нельзя думать, что мы можем проиграть войну. Русские меня повесят. А впрочем, я переметнулся бы к англичанам или американцам. С моей специальностью не пропадешь — знатоки России всегда понадобятся.
— А ты причисляешь себя к знатокам России?
— О да!
— Постигаешь душу народа при помощи резиновой дубинки?
— Зачем же? Мне приходилось бывать в Москве, — спокойно сказал фон Ортель, пряча деньги в карман.
— В Москве?
— Чему ты удивляешься? Я жил там два с лишним года.
— Как это интересно, должно быть!
— Вот не сказал бы. Я жил там, как в пустыне.
— Не было своих людей?
— Это во-первых. Во-вторых, в пустыне ходишь по раскаленному песку.
— Ты хочешь сказать, что тебе там обожгли пятки? — спросил Зиберт, берясь за бокал.
— Да, ты недалек от истины. Странный народ. Стоит навлечь на себя подозрение, как любой встречный мальчуган отведет тебя в милицию.
— И, вероятно, ты не очень хорошо поработал в Москве?
— Да, там мне не повезло.
— Не обижайся, Ортель, но мне всегда как-то думалось о вашей деятельности без особого уважения. Кормят людей, как на убой, одевают, как на бал, платят, как министрам, и держат в тылу. А чем они, в сущности, заняты? Охотятся за сопливыми комсомольцами, порют и вешают крестьян и насилуют девок. А на фронте мы каждую минуту ставим свою жизнь на карту — и никакого почета.
— Ты ничего не знаешь о нас, Зиберт. Если перестают работать мозг и сердце, человек умирает, а мы мозг и сердце Германии.
В этот момент к их столу подошел средних лет человек, лысоватый, в синей гимнастерке, в брюках навыпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66