Тогда солдат кладет свой автомат, выходит вперед. Они начинают бороться. Чечен убивает его руками. Тогда другой берет спортивное копье и убивает чечена. Никто не произносит ни слова.
ЗТМ.
Ранее утро. Разрушенный город. Мертвые дома, разбитые в щепки. Ни одного целого дома. Улицы изрыты воронками, асфальт засыпан осколками, как горохом из разорванного мешка. На тротуарах лежат изуродованные тела. И цветущие кусты черемухи, зелень на оставшихся ветвях деревьев, птичий щебет, солнце и запах абрикосов. Все так ярко, так красочно, что не верится, что здесь весь год убивали людей. Тишина.
Где-то в соседних дворах начинается перестрелка. Сначала не очень активная - в два три ствола, она вдруг взрывается грохотом боя. Бьют подствольники, несколько раз стреляет танк.
Сидельников и солдаты вскакивают.
Сидельников: - Это наши... Там наши! Туда! Там наши!
Они бегут через дворы, натыкаются на нескольких чечнов и быстро, в несколько очередей убивают их.
По улице за домами едет танк. Останавливается, вылезает водила.
Водила: - Кто такие?
Сидельников: - С четыреста двадцать девятого мы!
Водила: - Не, мне других надо! Где вэвэшники, не знаете? У них блокпост на "Минутке"!
Сидельников: - Там никого нет! Туда не пробраться!
Он смотрит на него просящим взглядом.
Водила: - Ладно. Садись, пехота, поехали!
Солдаты лезут на броню. Танк трогается.
ЗТМ.
Бэха останавливается на окраине села. Мы узнаем то место, где баран таранил бэху.
Ротный, закуривая: - Ну что? Прогуляемся?
Пионер: - Надо бы.
Ротный водиле: - Давай в село.
Солдаты вытаскивают мужиков из домов, волокут на улицу и там кастрируют. Резня. Крики чеченов. Один сопротивляется, его запарывают штык-ножами. Бабы орут, цепляются за ноги. Стрельба, один чечен не хочет выходить из подвала, туда кидают несколько гранат, в подвале кричат женщины, их убивают из автоматов.
Ворота одного из домов распахиваются, их открывает пацан лет восьми, за ним - дед с гранатометом. Дед стреляет, "муха" попадает в группу, одного ранит, еще одному отрывает руку. Деда убивают, стреляют сквозь ворота, убивают и пацаненка.
На площади в крови мычат несколько чеченцев, двое солдат кастрируют еще одного - один прижал его голову ногой к земле, второй что-то делает внизу живота, затем резко поднимает руку со штык-ножом вверх, за лезвием тянутся то ли сосуды, то ли жилы. Чечен орет.
Во дворах стрельба, крики. Несколько взрывов. Резня.
Летеха ходит по площади раскинув руки и орет: - Виновны! Все виновны! Вы все виновны!
ЗТМ.
ТИТРЫ: "Самашки"
Идет дождь. До самого горизонта - пустая мокрая степь. Вдалеке в измороси угадываются горы. Тарахтит дырчик. В низкое небо уходит строчка трассеров, они разрываются в облаках.
Посреди степи стоит одинокий солдат и мочится прямо на землю. Он без оружия, в расстегнутом кителе и больших, болтающихся на икрах сапогах. Он просто стоит и отливает себе под ноги.
Землянка. Вода капает сквозь брезент, затекает через полог, на полу жижа. Единственное подобие кровати в землянке - снятая с петель деревянная дверь, на ней лежит взводный. Солдаты спят на спине, накидав в жижу тряпье. Автоматы стоят за головами. Кусок мокрой земли отваливается от стенки и сползает на солдат, они прижимаются к противоположной стене. На земле стоит рация, ящик с гранатами, цинки из-под патронов. В углу землянки пристроена "луна" от БТРа.
Около раскрытой печки сидит Пан. Он достает из печки миску, в которой горит смоченная в солярке тряпка, подливает в неё соляру и ставит обратно в печку. В палатке ужасная копоть, лица солдат черны, они постоянно кашляют и отхаркиваются.
Пан: - Соляра кончается.
Взводный: - Сходи к артиллеристам, пусть дадут пару снарядных ящиков. Скажи, что от меня.
Пан: - Не дадут. Им самим топить нечем.
Утро, развод. Командир полка полковник Котеночкин зачитывает приказ.
Котеночкин: - Значит так, на. Всем офицерам запрещаю привозить из отпуска больше одной бутылки водки. Следующее. Всем офицерам, покинувшим самовольно район боевых действий, боевые не выплачивать и сутки засчитывать за сутки. Далее. Колонна на Моздок уходит через двадцать минут, на. Вот у меня списки, поданные командирами подразделений, здесь девятнадцать человек. Значит, колонну поведет зампотыл, зампотыл, ты где?
Зампотыл: - Я здесь товарищ полковник.
Котеночкин: - Значит, смотри. Нохчи в горах активизировались. Вчера в районе Ножай-Юрта полностью уничтожена колонна пятнадцатого полка. Погибло двадцать четыре человека. От роты связи кто? Ты, старшина? Кто у тебя в Моздок едет?
Старшина: - Рядовой Сидельников.
Котеночкин: - Сидельников!
Сидельников: - Я!
Котеночкин: - К тебе мать приехала. Она в Моздоке. Она там всех задолбала уже, боец. Она у тебя чокнутая, понял? Значит, даю тебе неделю отпуска.
Старшина! Если через неделю его не будет, завожу дело. Ты понял, боец?
Сидельников: - Так точно.
Котеночкин: - Разойдись. И если я на рынке поймаю еще одну суку, которая патроны чехам таскает, расстреляю, на!
Сидельников и Осипов сидят вдвоем в столовой роты связи. Осипов в каске и бронике - он часовой, Сидельников в бушлате. Они черпают молочный суп из тубуса.
Осипов: - Ты не вернешься.
Сидельников: - Я вернусь, Андрюх. Только к матери съезжу и вернусь.
Осипов: - Не вернешься. Никто не возвращается. Не будь дураком.
Сидельников: - Я вернусь...
Они молчат, едят суп.
Осипов: - Не опоздай.
Они встают, обнимаются. Сидельников идет к колонне, оборачивается:
- Андрюха, я вернусь! Я вернусь, слышишь?
Дождь, Сидельников весь промокший едет на броне. Дорогу колонне перебегает заяц. "Заяц, бля!" Солдаты начинают стрелять по нему. Заяц бежит вверх по склону и все время как на ладони. Бэтэр останавливается, все лупят по зайцу. Наводчик КПВТ разворачивает свою пушку и начинает стрелять тоже. Заяц пропадает в разрывах. Тогда все начинают стрелять просто так, солдаты и офицеры стоят на дороге и со зверскими лицами лупят по деревьям и вообще по всему вокруг, выпуская свою ненависть и страх. Когда стрельба заканчивается
зампотыл говорит: - Поехали.
Седьмая серия.
Моздок. Колонна едет по проселку через дачные участки. Останавливается около строящегося дома - песок, фундамент, доски. Зампотыл спрыгивает с брони.
Зампотыл: - К машине! Пошли со мной.
Солдаты идут за ним к "Уралу", в кузове которого лежат двери, доски, оконные рамы, стоит кожаный диван, кресла, несколько ковров свернуты трубками.
Зампотыл: - Давайте, ребят, навались. За двадцать минут управимся.
Солдаты снимают диван и тащат его на участок.
Полк. Сидельников спрыгивает с брони, идет в казарму. Там никого. Он бросает вещи на кровать, автомат вешает на шею и идет умываться.
В туалете склоняется над умывальником голый по пояс, автомат ставит рядом. Умывается.
В туалет заходит Смешной. Становится за соседнюю раковину. Некоторое время молчат.
Смешной: - Ну как там, Длинный? Говорят, жопа сейчас?
Сидельников: - Да.
Смешной: - Зюзика завалили, да?
Сидельников кивает. Брызгает в лицо водой.
Смешной: - Ты это... Там к тебе мать приехала.
Сидельников: - Где она?
Смешной: - В общаге. Знаешь офицерское общежитие, ну, которое рядом с почтой? Её там поселили.
Сидельников: - Найду. Ключи от оружейки у тебя? Прими ствол.
Смешной: - Пойдем. Пожрать принесешь чего-нибудь? Сгущенки, пару банок, а?
Сидельников: - Посмотрим.
Сидельников стоит в коридоре общежития около окна, курит. В комнате пьют водку офицеры, мат - перемат, затягивают "Болванку". Офицерские жены с грязными детьми, обшарпанность, нищета.
На противоположной стороне коридора появляется мать Сидельникова. Сидельников подходит к комнате, ждет её. Она тоже подходит, достает ключ, открывает дверь. Оба молчат.
Заходят в комнату, садятся на противоположные кровати лицом друг к другу. Стол, тумбочка, две койки, два стула. Сидельников поднимает одеяло, трогает простыню. Молчат.
Сидельников: - Привет.
Мама: - Привет.
Он подходит к окну.
- Как ты добралась, мама?
- Я ехала на попутках. Я ехала на попутках, а ночевала на блокпостах. Господи, что там происходит, все пьяные, бьют друг друга. Неужели и вы так живете?
- Да. Мы так живем.
- И ты тоже?
- Да, мама, я тоже.
Ночь. В окно светит фонарь. Сидельников лежит на кровати, курит. Мама тоже не спит, слышно, как она ворочается, вздыхает.
Мама: - Не спишь?
Сидельников: - Нет. Зачем ты приехала?
Мама: - Как же я могла не приехать. По телевизору все время показывают одни трупы. Расстреляли, подорвали, убили, зарезали... Я так боялась за тебя. Как же я могла не приехать?
На улице стреляют. Сидельников снова закуривает.
За кадром: Господи, мама, ну чем же ты можешь помочь мне здесь? Ведь у тебя больше нет надо мной никакой власти. Я больше не твой сын, мама, я не принадлежу тебе, я принадлежу войне. Мы теперь дети войны, мама.
Мы так далеки с тобой друг от друга. И ты больше не значишь для меня ничего, ты - просто пожилая женщина, одна из тех, которых здесь воруют и убивают. Забытое воспоминание. Да, я люблю тебя, но люблю как прошлое, как детство, в настоящем тебя нет. Тебя просто не может быть здесь, среди смерти, грязи и страха.
Мама: - Как вас тут кормят?
Сидельников: - Какая разница. Разве это имеет значение.
Мама: - Ты куришь?
Сидельников: - Да. Я курю.
Мама: - У нас в школе комитет солдатских матерей создали. У многих сыновья в армии. А тут похоронки приходить начали. Мы сначала все вместе разносили, соберемся все вместе, и несем той, которой пришла. А потом как пошли гробы. К одной заходим, а она ему носочки связала. Посылку отправить хотела...
Мама: - Тут приезжали двое. Сказали, что служили с тобой вместе. Один такой большой, рыжий... Два дня жили, все рассказывали. Это правда, что они рассказывали?
Сидельников: - Правда.
Мама: - Два дня жили. А потом телевизор взяли, костюмы твои, деньги сколько было, кольцо обручальное... Украли все... Я все узнала. Этот старшина, как его, Савин, он мне сам сказал, чтобы я забирала тебя. Он говорит, тебя здесь убьют. Он все сказал, что нужно делать.
Сидельников: - Я не поеду. Я должен вернуться. Там пацаны. Я обещал.
ЗТМ.
Сидельников идет по Кирзачу с двумя сумками в руках. Навстречу - двое разведчиков с повязками на рукавах: "Патруль". Один из них - Смешной.
Смешной: - О, Длинный, здорово! Че несешь?
Сидельников показывает пакет.
Смешной: - Слушай, дай че-нить, а? А то в казарме налетят, ничего не достанется.
Сидельников: - А че вы здесь?
Смешной: - Да баклан какой-то пулемет прихватил и свалил из полка. Вот, ищем.
Он ржет.
Сидельников отдает им сгущенку, шоколадку, пакет пряников. Смешной пробивает банку о камень, пьет.
Второй разведчик: - А еще есть че-нить?
Он заглядывает в пакет.
Сидельников: - Это пацанам в казарму.
Смешной: - Правильно. А то Боксер и тебя и нас отметелит. Пошли, мы с тобой.
Сидельников заходит в каптерку, он уже без сумок.
Старшина: - О, Аркадий Аркадьевич! Чё-то ты рано. Я ждал тебя месяца через четыре.
Сидельников: - Куда ж я без вас, товарищ прапорщик.
Старшина: - Ну и дурак. Я уже телеграмму отослал в прокуратуру, что ты в СОЧах.
Сидельников достает из-за пазухи бутылку водки: - Вот.
Старшина достает стаканы, разливает на двоих: - Ну, давай.
Выпивают.
Старшина: - Да, у меня еще не было такого солдата. Все отсюда, а ты сюда. Дурак. На хрена вернулся...
Сидельников: - Когда колонна, товарищ прапорщик?
Старшина: - Завтра. Завтра.
Они снова выпивают. За дверью ходит разведка, крики, мат.
Старшина: - Хочешь, я сегодня здесь переночую?
Сидельников: - Они меня не тронут.
Старшина: - Переводят меня, вишь-ты, какое дело. Не твой я старшина больше. Я теперь в пехоте. Наших в Грозном сильно разбили, в полку формируют сводный батальон, ну и меня туда. Завтра в Грозный.
Сидельников: - Я с вами, товарищ прапорщик. Возьмите меня с собой. Я здесь не останусь.
Старшина наливает, они выпивают.
Взлетка. На бетоне на вещмешках дожидается вертушку сводный батальон. Сидельников лежит, положив голову на вещмешок и закрыв глаза.
За кадром: Война пахнет всегда одинаково - солярой, пылью и немного тоской.
Ничего не изменилось на этой взлетке за четыре месяца. И ничего не изменится. Пройдет еще четыре месяца, и четыре года и еще четыре раза по четыре и все также палатки будут стоять здесь, на этом самом месте, все те же палатки, и около фонтанчика с водой все также будут толпиться люди, и винты вертушек будут крутиться, не останавливаясь. И все также исправно будут снабжаться разорванным человеческим мясом госпиталя.
Я закрываю глаза и чувствую себя муравьем. Нас были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы на этом поле. Десятки тысяч жизней, таких разных и таких похожих проходят у меня перед глазами. Мы жили и умирали здесь, и похоронки наши летели во все концы России. Я един с ними со всеми. И все мы едины с этим полем. В каждом городе, куда пришла похоронка, умерла часть меня. В каждой паре глаз, бездонных, выжженных войной молодых глаз остался кусок этого поля.
Лежащий рядом солдат толкает Сидельникова локтем.
Солдат: - Курить есть?
Сидельников достает сигареты, они закуривают. Солдат протягивает руку:
- Толян.
Сидельников: - Аркан.
Толян: - Интересно, куда нас?
Сидельников: - В Грозный.
Толян: - Вот и я думаю, что в Грозный. А майор говорит - в Шали. А вертушку мы ждем на Ханкалу. Зачем же на Ханкалу, раз нас в Шали? А я был в Шали. Меня и ранило там. Там своя взлетка есть, если бы в Шали, то мы и летели бы в Шали. Нет, точно, в Грозный. Ты был в Грозном?
Сидельников: - Был.
Толян: - Ну и как там?
Сидельников: - Жопа.
Из штаба выбегает почтальон и бежит к взлетке. В поднятой руке у него конверт, он бежит и кричит что-то. Солдаты смотрят на него.
Толян: - Интересно, кому это? Вот же подфартило...
Когда Фунт подбегает, становится видно, что у него в руке телеграмма. Он бежит, размахивая ею и кричит: "Сидельников! Сидельников"
Фунт: - Сидельников... На... У тебя отец умер.
Команда: - Батальо-он, строиться! На погрузку!
Сидельников стоит с телеграммой в руке, мимо него идут солдаты, хлопают его по плечу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12