Но они ничего не обнаружили. Перезакладывать нашу бомбочку было все же несколько рискованно. Да и пока мы занимались бы такого рода провокациями, мог выползти из своей норы Дед и приступить к осуществлению своего безумного замысла. Время было дорого. Бороду, которого в городе, кажется, знала каждая собака, я отправил домой, строго-настрого приказав ему сидеть безвылазно до поступления особой команды. Мы же с Боцманом прогулялись до окраины, где пристроили бомбу в вонючую сточную канаву.
* * *
Едва только Док, найдя укромное местечко в том же лесопарке подле аэропорта, переоблачился в рясу, он почувствовал себя человеком первого сорта. Католическому духовенству, по крайней мере на время визита папы, горожане оказывали просто-таки подобострастные знаки внимания. На ближайшие два дня ему предстояло напрочь забыть родной русский язык, по возможности не изъясняться на этом запретном наречии даже во сне. На вооружении у Дока были вообще-то два языка. Во-первых, проходя подготовку среди кубинских коммандос, он сносно овладел испанским. Правда, это был не совсем испанский — это был кубинский диалект общего латиноамериканского, опять же диалекта испанского. Это значило, что он может выдавать себя исключительно за кубинского патера. Но как раз этого делать было нельзя. Немногочисленное кубинское духовенство сплошь выпускалось духовными академиями Испании, и уж на чистом языке Сервантеса эти священнослужители изъяснялись без запинки.
Но помимо регионального испанского, Док, как медик, еще неплохо владел мертвой латынью. Можно было в принципе придумать себе национальность настолько экзотическую, что среди многочисленных паломников не нашлось бы ни одного «соотечественника». Но риск, что таковой по закону подлости найдется, все же был слишком велик. Док решил, что он все же будет латиносом, но не испанского, а, скажем, немецкого происхождения. В случае чего пару фраз по-немецки он смог бы родить. Но тогда Куба отпадала, откуда на Кубе взяться немцу? Оставалась единственная латиноамериканская страна, о которой Док хоть что-то знал — Парагвай. Кубинские товарищи много рассказывали ему, как они в качестве наемников при поддержке местных индейцев племени гуарани отбивали у аргентинцев серебряные рудники в окрестностях Байа-Негро. Вскоре легенда была готова. Итак, Док, на самом деле он патер Мартин, немец по происхождению, в Парагвае живший не в испанских провинциях, примыкающих к Асунсьону, а в местах, населенных гуарани. Оставалось надеяться, что экзамен на этом языке все же сдавать не придется. А за свою латынь, международный язык медиков и католиков, Док был, в общем, спокоен. Легенда получалась шаткая, но вполне сносная. На подготовку лучшей все равно не было времени.
В аэропорту творилось невероятное столпотворение. При том, что замаскированного Дока старались не толкать, у него не всегда была возможность двигаться туда, куда ему надо. Тем не менее он все же пробился к группе лиц, одетых, как и он сам, во все черное. Несколько ближайших прелатов учтиво поклонились, Док отвесил несколько ответных поклонов, отметив, что в целом его появление не вызвало никаких эмоций. Ну, приплелся еще один патер, ну и что? Теперь Доку оставалось только обезьянничать: смотреть, что делают его «коллеги», и делать все точно так же.
Из боковых ворот выкатили папамобиль, караул вздрогнул по команде, и из здания аэровокзала появилась свита, окружающая маленького человечка в огромной тиаре. Собственно, благодаря этой тиаре и возвышающемуся вровень с ней посоху с распятием и можно было догадаться, где именно находится Иоанн Павел Второй.
К папе в ноги бросились официальные лица, какие-то галичаночки с хлебом-солью, детский хор запел псалом, а группа священников, к которой примкнул Док, только сложила руки и склонила головы. Словом, как раз прямые-то подчиненные папы и держались с наибольшим достоинством. Но встреча в аэропорту получилась скомканной. Усталый старик Войтыла снабдил весь собравшийся народ пастырским благословением, погрузился в свой стеклянный саркофаг на колесиках и покатил в город.
Ура! Для ксендзов, прибывших во Львов для встречи с понтификом, власти предусмотрели два «Икаруса». Священники грузились в предоставленный транспорт чинно, уступая друг другу место в зависимости от сана. Док понятия не имел, какому сану соответствует его одежка, но оказалось, что примерно среднему, потому что несколько попов, не задумываясь, вошли первыми, а остальные, очевидно ординарные патеры, учтиво посторонились, делая Доку приглашающие жесты. В чужом монастыре логичным было следование соответствующему уставу, и Док, опять же слегка кивнув головой, вошел в автобус. Здесь при входе стоял монашек и беззастенчиво прозванивал всех прибывших металлоискателем. Духовенство не противилось. Но вот что странно: Дока монашек прозванивать не стал, наоборот, потупил взгляд и что-то шепнул, спрятав металлоискатель за спину. Док, уже видевший, как ксендзы благословляют прихожан и мелкую монашескую братию, сотворил соотвествующий жест и на всякий случай снисходительно улыбнулся этому таможеннику в подряснике.
Место рядом с ним занял крупный священник, смуглый, с крючковатым носом, и заговорил (о ужас!) по-испански. Почему он решил, что Док поймет его испанский? «Неужели, — усмехнулся Док, — я так старательно настраивал себя изъясняться на ломаном испанском, что это стало видно даже со стороны?» Испанский же поп, глядя на Дока, высказал одобрение по поводу того, что восстановили орден иезуитов, что без ордена вся Католическая матерь-церковь была как бы лишившейся любимейшего из сыновей, испанцы, как известно, в душе все поэты. Мало того что добытое у ненормального Тяньшанского облачение оказалось принадлежащим какому-то церковному сановнику, так оно еще было иезуитским! Вот почему Дока не прозванивали! Где полоумный химик раздобыл рясу, было загадкой века. Док кивнул в ответ соседу, давая понять, что он все прекрасно понял, а отвечал на латыни: потому, мол, орден и вернулся, что, пока его не было, развелось среди католиков слишком много швали и пора ее выметать поганой метлой. После этого разговорчивый сангвиник-испанец сделался замкнутым и нелюдимым и погрузился в черную меланхолию.
«Икарус» медленно полз в самой гуще процессии. В окне Док видел чудовищную толпу, вытянувшуюся вдоль всего маршрута за предусмотрительно расставленными заслонами из людей в штатском и ментов. Док, когда еще садился в автобус, рассмотрел всех, кто оказался среди его попутчиков, и рассмотрел внимательно. Деда среди них не было. Оставался, правда, второй автобус — он набирал пассажиров чуть поодаль, и Доку не удалось разглядеть всех, кто в него садился. Ну не мог же он вертеть головой во все стороны, нося столь высокий (не ясно, правда, какой именно) сан.
Док вообще-то должен был радоваться, что он без малейших проблем втерся в самую гущу событий и теперь все время будет вертеться где-то возле папы. Но не было у него спокойно на сердце. Что-то слишком много в этом городе сумасшедших, покушающихся на папу. И если слабовольного Тяньшанского Пастуху удалось остановить всего лишь проявлением более сильной воли, то как еще сложится с Дедом, которому самому воли было не занимать? То, что старик может случайно оброненную фразу принять за приказ командира и, наоборот, приказ пропустить мимо ушей, это Док уже знал. Поэтому и было у него опасение, что Дед, если даже найти его и приказать ему убираться к чертовой матери подальше от папы, все же будет выполнять изначальную установку на убийство. Мало ли, вдруг у него в голове слетел какой-нибудь винтик и теперь старик решил положить жизнь, вернее, ее остаток на то, чтобы грохнуть несчастного папу?
Зато в парке культуры Доку предоставилась возможность рассмотреть всех католических священников, примкнувших к папской кавалькаде. Деда среди них не было. С одной стороны, это было хорошо, — значит, Дед, по крайней мере пока, не имеет возможности приблизиться к папе. Но в то же время Док предпочел бы уже обнаружить Деда, а то возникало подозрение, что вся разрабатываемая им версия является ошибкой и Дед появится с той стороны, откуда его никто не ждет. В любом случае теперь нужно было следовать за папой по пятам и при этом держать ухо востро.
* * *
Кардинал Амвросий Ружичковский, земляк и ближайший наперсник Иоанна Павла, следовал за своим патроном повсюду вот уже тридцать с лишним лет. Теперь он, второе лицо ордена иезуитов, возглавлял службу охраны понтифика. Он лично отбирал братьев ордена для внедрения как в свиту, так и вообще, чтоб торчали в толпе, контролировали ситуацию. Это все были молодые мужики, крепкие, со знанием единоборств и с навыками оперативной работы. Рясы и епитрахили скрывали мощные торсы, иногда и шрамы. Кардинал еще в Риме распорядился, чтобы в каждом автобусе со священниками, которые будут сопровождать папу, находилось по одному монаху ордена. И вдруг на тебе — в парке для приветствий папе выходит из автобуса непредусмотренный и незнакомый аббат! Кто такой, почему не знаю? Впрочем, аббат был типичным иезуитом нового времени: стройный, крепко сложенный, с лицом, выдающим в нем воина, да и с выправкой такой, что любой кадровый полковник мог бы позавидовать. Очевидно, у этого аббата, как и у большинства сегодняшних иезуитов, за плечами был если не Французский легион, то офицерство в одной из католических стран. Но все же этот человек был незнаком кардиналу и тем уже подозрителен. Когда аббат подошел к Иоанну Павлу для приветствия и благословения, Амвросий Ружичковский весь внутренне напрягся. Удивительно, но и сам папа как-то выделил странного аббата из общей массы духовенства.
— Откуда приехал, сын мой? — слабым голосом спросил он по латыни, как обычно он обращался ко всем своим подчиненным, страны происхождения которых не знал. Это потом он, практически полный полиглот, переходил на любой язык, имеющий хождение в мире.
— Из Парагвая, отче, — на латыни же ответил аббат. — Я проповедую Слово Божье среди народа гуарани вот уже двадцать лет.
— На каком же языке вы, сын мой, общаетесь с паствой? — поинтересовался папа.
— Увы, отче, — ответствовал аббат, — на язык гуарани пока что священные тексты не переведены. Я учу свою паству латыни и все службы веду на этом прекрасном языке...
— Это замечательно! — восхитился Иоанн Павел. — Когда традиционно католический мир забывает латынь и переходит при отправлении богослужений на свои национальные языки, новый для Бога народ сразу получает Божье Слово в том виде, в каком его принесли в Рим апостолы Петр и Павел! Благословляю тебя на служение Господу, сын мой!
Аббат прочувствованно поцеловал руку понтифика, а кардинал Амвросий успокоился: так вот откуда прибыл этот странный иезуит, аж из Парагвая! Надо будет поговорить с ним, похоже, это интересный человек! В самом деле, как там обстоят дела в католической миссии в Парагвае?
* * *
До вечера Док таскался как привязанный за папским кортежем. Ездил и куда-то в пригород, в какой-то новоиспеченный католический монастырь на папскую трапезу. Наконец, процессия вернулась в город, папа на прощание сделал пастве ручкой и отправился спать в бывшие патриаршие, а ныне митрополичьи палаты. Дед за все это время никак себя не проявил.
Док побаивался, что для священников забронированы места в гостинице, а там, конечно, понадобится предъявлять документы (которые Док предусмотрительно сдал на хранение Пастуху). Но нет, обошлось. Их снова загрузили в автобусы и повезли в тот самый новоиспеченный монастырь, кажется, сестер-кларисок, в котором трапезовали. Там Доку в соответствии с его аббатским саном выделили отдельную келью с позолоченным распятием на стене и с Евангелием на резном аналое дорогого дерева. Пока Дока вели к келье по коридорам, он заметил, что сестры-клариски были главным образом жуткие старухи, тощие, костистые, с бесцветными глазами, но попадались и молодки, смотрящиеся в своих черно-белых прикидах даже соблазнительно. И Док подумал, что это хорошо, что ксендзом переоделся он, а не Артист. А ну как тут не удержался и сделал ночную вылазку в духе Казаковы? Хорошо еще, если бы он по счастью попал к молоденькой монашке, слишком рано покинувшей суетный мир. Может быть, тогда и осталось бы втуне внезапное нарушение целибата, то бишь обета безбрачия, со стороны отдельно взятого темпераментного патера. А что, если бы Артист по ошибке вломился к одной из старух? Ее вопли были бы слышны, наверное, и папе в нунциатуре, и Господу Богу на небесах.
Весь следующий день, двадцать шестое июня, Док болтался в папской свите, усиленно делая вид, что после того, как папа отметил его кратким разговором, он имеет полное право торчать вблизи святейшего. К девяти утра отправились на ипподром. Там мероприятие было долгим и донельзя массовым. Тысяч тридцать народу собралось. Док так и зыркал по толпе из-под полуопущенных век, но Деда не было. Обедать опять ездили к сестрам-кларискам. Дед никак себя не проявил. Вернулись в митрополичьи палаты, где у папы была сиеста. Ни при входе папы в палаты, ни при выходе не было никаких происшествий, хоть отдаленно напоминавших попытку покушения. После пяти поехали куда-то на окраину, где папа, следуя укоренившейся привычке, благословлял какую-то стройку. Кажется, чего-то вроде семинарии. Дед молчал. От семинарии, которую только-только начали строить, отправились к слегка недостроенному храму Рождества Богородицы в районе Сихова, с которым сравнительно недавно совсем с другой стороны имел возможность познакомиться Муха. И уже с Сихова вся вереница снова завернула лыжи в пригородный монастырь — ужинать. Похоже, Дед, похерил свои кровожадные планы, оставил папу в покое и перешел к какой-либо иной, возможно, более мирной деятельности.
Весь день окружающие священники, видя на Доке иезуитские атрибуты, не слишком лезли в разговоры, вернее сказать, вовсе не лезли. Сам же Док лишь ломал голову над тем, что же именно в нем выдавало принадлежность к этому ордену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45