Он был страшен, как дикий зверь.
Охранники накинулись на Свиридова, как шакалы на большого, опасного, сорвавшегося с катушек льва.
Один из них подкрался сзади и бросился на спину Владимира, а потом оседлал его, крепко сжал ногами и руками и, обхватив шею, попытался было немножко придушить – но тут же получил такой удар затылком Свиридова прямо в переносицу, что громко вскрикнул, расцепил руки и упал на столик.
Свиридов обернулся. Из багровой пелены, окружавшей его, на мгновение вынырнуло чье-то перекошенное ужасом и болью окровавленное лицо – и, не дожидаясь, пока сведенный судорогой безумия мозг осмыслит, что же это он, собственно, делает, кулак уже выбросился вперед, как разжатая тугая пружина, и с хрустом врезался в уже попорченное лицо охранника.
Здоровенный мужик отлетел, как котенок, упал на пол, несколько раз дернулся – и застыл. …Владимир не помнит ничего из того, что было дальше. Воздух словно сгустился до багрового, разъедающего глаза и кожу варева, в мозгу бурлило, и словно чьи-то длинные развязные пальцы проводили по его лицу сверху вниз, больно давя на глазные яблоки, вдавливая хрящи носа, раздирая углы рта. Свиридова словно кидало из стороны в сторону, и он уже толком не помнил, что делал и как ориентировался в пространстве.
Все сделало за него его тело…


* * *

Он очнулся на кровати, туго спеленутый и стянутый по рукам и ногам чем-то грубым и не очень чистым – судя по витающему под носом тупому, приглушенному, но тем не менее весьма неприятному запаху.
Пахнет третьесортной муниципальной больницей, – бессознательно отметил Владимир.
В голове болело и грохотало, словно ворочались гигантские жернова, между веками и глазными яблоками продирались радужные пятна с зеленоватым ободком, к тому же тошнило, а в правом виске, как дятел, назойливо долбилась и трещала гулкая боль.
Явно не похмельная.
Он медленно, словно старая бабка – коромысло, вскинул глаза: в дверном проеме выкристаллизовался силуэт в белом халате и угрожающе надвинулся на Свиридова.
– Ну что, очухался… голубчик? – поинтересовалась волосатая очкастая голова, неряшливо прилепленная на большое, бесформенное тело.
– Это что за дела? – с трудом выговорил Свиридов, разлепив спекшиеся сухие губы. – Вы куда меня… опре… определили?
– Бывает, голубчик, бывает, – таинственно прошептала голова. – С кем не бывает. Вот на прошлой неделе главный наш, Мавлютов Алексей Леонидыч, выпимши был… с Рабиновичем Семеном Абрамовичем, из третьего корпуса медбратом. Так что ж? То же самое. Хоть и главный.
– Что – то же самое?
– Ну что? Как что? По профилю по нашему.
– Да ты… чего… какому… профилю?
– Ну, как по какому? Да ты будто и не знаешь. Бывает, голубчик. Каждый вот так… допьется и имени своего не помнит. А привезли тебя, субчика, всего в крови, невменяемого, говорят: подержите его подольше. Ну как в «Кавказской пленнице»: гарячый, гарячый, савсэм бэлий… э, торопиться нэ надо, торопиться нэ надо… надо вэрнуть обществу полноценного члэна… торопиться нэ надо.
– Да ты… чего?
– А ты не понимаешь? Белая горячка, голубчик. Белая горячка. На людей, говорят, кидаешься. Неаккуратно это. Судя по лицам, кто тебя привез, серррьезный ты человек. Творишь какую-то, извиняюсь за выражение, х…ню.
– А где… Афоня?
– Не знаю, голубчик, не знаю. М-может, где в соседней палате пристроили. Хотя нет, тебя одного привезли.
– Кто привез-то?
– А ребята серьезные. Серьезные, – голова пошлепала губами, словно обсасывая, как леденец, веское слово «серьезные». – На джипе приехали. Порядочная машина. Да, порядочная.
Владимир хотел сказать еще что-то, но только захрипел, и волна острой, пронизывающей боли прошла через правый висок и вышла откуда-то из уха…

Глава 3

Микулов и Бородин – А написал я «Мастер и Маргарита», так Лев Николаевич, прочитавши…
– Клубника-земляника… Уагадугу… сиропчик… -…плакал, бородой утирался…
– Сено-солома…
Дверь распахнулась, и вошли двое здоровенных санитаров, лицом и статью смахивающих на борцов сумо.
– Свиридов… – неожиданно деликатным тенором произнес тот, который был потолще и поосанистей, – который из вас Свиридов?
Небритый мужчина у стены нехотя повернул голову и бросил:
– Ну что – Свиридов?
– Ты Свиридов?
– Я-я, – с берлинским акцентом мрачно сказал Владимир.
– Вставай, пошли.
– Да я уже был на процедурах.
– Дуры после, – вероятно, с претензией на юмор сказал санитар. – К тебе пришли.
Свиридов сел на кровати и живо спросил:
– Кто, Илюха и Афоня?
– Не знаю, Илюха он там или Афоня, но только говорит, что пора тебя к нему доставить. Давай, пошевеливайся… пациент.
Свиридов медленно поднялся.
Ноги, онемевшие, одеревеневшие и расслабленные после месячного безделья, не слушались и настойчиво не желали перемещать Владимира в пространстве.
– Да, залечили тебя, – неодобрительно сказал санитар, глядя на то, как Свиридов пошатывается на собственных ногах, словно то ходули или протезы. …В фойе сидел не Илья и не Афанасий. Этого рослого, атлетично сложенного парня Владимир видел впервые. Когда санитары подвели к нему Свиридова, он медленно поднял на Владимира небольшие, остро поблескивающие темные глаза и прищурился, чтобы разглядеть получше.
Владимир в данный момент не тянул на супермена, красочно описанного Евгением Ильичом: небритый мужик с лицом нездорового цвета, с землистыми кругами под глазами, с анемичными, неверными движениями и синусоидальной походкой, при которой руки не попадали в такт с ногами, болтались, как пустые рукава.
– Садись, – коротко сказал Микулов. Конечно, это был именно он.
– Ты кто? – вяло поинтересовался Владимир, упав на диванчик рядом с нежданным посетителем.
– Кто-кто? Тот, кто забирает тебя из больницы. Поехали… герой.
– Погоди… то есть как это – забираешь? Как собачку из приюта для братьев наших меньших? Забавно. Я тебя вообще первый раз вижу.
– Второй, – отозвался Микулов. – Только ты не помнишь, как мы… несколько своеобразно… с тобой познакомились.
– Ага… значит, это ты меня сюда приволок?
– Нет, не я. Другие ребята. Но, в общем, из одной со мной конторы.
– Что за контора? Мусарня? Прокуратура?
– Почти.
– Значит, гэбэ или доморощенные мафиози. Пиво собственного слива, как говорится.
– Ну, не так уж жестко, – насмешливо сказал Микулов, пристально и не без презрения глядя на то, как кривятся в сарказме серые губы сидящего рядом с ним алкоголика из палаты, набитой двинутым по фазе отребьем.
– И куда поедем? На виселицу?
– А тебе не все равно, куда ехать из этой милой больнички? Конечно, тут уютно и контингент подобрался милый и интеллигентный, но все-таки пора и честь знать.
– А поехали, – равнодушно сказал Владимир. – Кстати, ты не знаешь, куда тогда из ресторана, где я немножко лишку хватил и погорячился… куда делся такой здоровенный жирный парень? Он вот, кажется, тоже там вместе со мной мебель ломал.
Широкие скулы Микулова закаменели, на них заходили бугристые желваки, а на висках и на шее узловатыми веревками взбухли жилы.
– Мебель ломал? – глухо сказал он. – Мебель ломал… да ты там череп сломал одному нашему парню… мозги на стену выбил, сука. Ну ладно… не буду. Поехали.
– А, теперь тебе предстоит ответный реверанс: пустить слезу и мозг на стену, – насмешливо сказал Владимир. – Ну ничего… многие собирались, но ничего путного не вышло.
– Никто тебя в расход пускать не собирается, – сдержанно ответил Микулов. – Успокойся.
– А я и не волновался. Меня вообще в этой больнице сделали спокойным, я теперь как жаба в болотце. Мне что, прямо в пижаме ехать?
– А в чем еще? У тебя здесь есть гардероб?
– А эскулапы не запротестуют?
– Ничего.
– А там, куда мы поедем, кушать дают? А то меня тут только кашей-размазней пользуют. На скипидарную мазь смахивает.
Микулов встал:
– Ладно, хорош базарить, поехали.
У входа в больницу стоял здоровенный серый джип-»Мерседес», возле которого кругами ходили двое подозрительного вида босяков в пижамах под надзором здоровенного хмурого санитара.
Они хмуро воззрились на вышедшего из клиники стильного мужчину в прекрасном дорогом костюме, чисто выбритого и благоухающего французской парфюмерией, и с ним неопределенного возраста мужика с помятым лицом в точно такой же пижаме, только несколько более опрятного и здорового цвета. Он медленно брел за франтом, смотря себе под под ноги с таким видом, словно видел их впервые.
Не привык ходить.
На крыле джипа значилась свежая вмятина, вероятно, нажитая совсем недавно, быть может, даже в этой поездке в больницу.
– Машину тоже я помял? – спросил Владимир тоном Шурика, виновато говорящего кавказскому милиционеру: «Часовню – тоже я… разрушил?» – «Нет, это до вас. В четырнадцатом веке».
Микулов, не ответив, открыл дверцу и указал Свиридову на переднее сиденье.
– Куда едем-то? – уже почти весело спросил Владимир.
– На базу.


* * *

Владимир прожил на этой базе неделю. Прожил более чем сносно, особенно если сопоставлять это житье-бытье с нудно и серо волокущимся, как пьяница по осенним лужам, существованием в больнице.
База представляла собой внушительный трехэтажный коттедж с подземным гаражом и даже вертолетной площадкой, обнесенной высоченной бетонной стеной.
На базе были бассейн, теннисный корт и сауна. В общем, типичный рай для новых русских.
Свиридова кормили от пуза, обращались вежливо, но очень сдержанно: постоянно чувствовалось, что в воздухе буквально разлито тяжелое, недоброе напряжение – словно чья-та могучая воля, как цепь на шее разозленной собаки, мешает всем этим людям, безвылазно сидевшим на базе, броситься на Свиридова и послать его вдогонку за своим товарищем, который попался Владимиру под горячую руку и глупо погиб в банальной ресторанной драке.
Он пару раз пытался шутить:
– А меня что, на убой кормят, да? …Но всякий раз ответом на его слова было угрюмое молчание или – в самом крайнем случае – быстрый цепкий взгляд исподлобья.
Впрочем, ему потребовалось больше недели, чтобы понять, что к нему относятся недоброжелательно не потому, что он случайно убил их коллегу.
Неприязнь и тяжелое подозрение вызывались только одним: у начальства этих людей был какой-то особый замысел в отношении Владимира. …Свиридов мирно сидел в отведенных ему апартаментах и смотрел футбол, когда в комнату бесшумными шагами вошел его больничный избавитель – Микулов.
– Собирайся, – коротко сказал он.
Владимир окинул взглядом свое одеяние – тренировочные трико, майку и шлепанцы – и ответил:
– А я вполне собран. Сейчас только вот еще курточку накину.
– Ты не понял, – холодно отчеканил Микулов и бросил на диван вешалку с отличным черным костюмом и отглаженную белую рубашку. – Побрейся, умойся, переоденься – и поехали.
– А, к тому, за чей счет меня откармливают? – сказал Владимир. – А мне можно будет ему пожаловаться, что за все время пребывания тут не дали выпить ни одной бутылочки пива и не подсунули какую-нибудь ну самую завалящуюся телку… то есть особь женского пола?
– Можно, – отозвался Микулов. – Только, я думаю, говорить будет в основном он.
– Понятно, – отозвался Владимир. – Запись в жалобную книгу отменяется.
– Тебе десять минут на сборы, – бросил Микулов и вышел. …Свиридов подошел к огромному, от пола до потолка, чуть затемненному зеркалу и рассмотрел в нем свое по-прежнему небритое, но уже куда как посвежевшее лицо с глубоко запавшими и смотрящими все еще диковато, но уже вполне осмысленно глазами. И подумал, что, в принципе, над ним хорошо поработали в больнице, и еще лучше поработал его собственный организм, который шеф «Капеллы» полковник Платонов нередко сравнивал с телом большой хищной кошки. Тигра, пантеры или барса. Кошки, которую можно пронзить насквозь, расстрелять в упор или раздавить камнем, но всякий раз раны на могучем теле затянутся, поползут волны неиссякаемой звериной силы по жилам, и снова – в который раз! – хищник встанет и ступит на тропу, по которой еще недавно ушел его убийца… и еще свежи его следы – свежи предательски, губительно для того, кто их оставил…
Владимир быстро привел себя в порядок с четкостью и слаженностью действий человека, которому не чужд военный порядок и для которого сорок пять секунд на полный ритуал одевания не был заоблачным ориентиром, и одновременно с вальяжностью много и разнообразно пожившего эпикурейца.
Затем хитро прищурился, глядя в зеркало: хорошо ли на нем сидит костюм? – а потом нараспев произнес сакраментальную фразу:
– Ну что ж… подлецу все к лицу.
Когда Микулов вошел вторично, свежий, бодрый, причесанный, тонко и ненавязчиво благоухающий дорогим парфюмом Свиридов с безмятежным видом сидел на диване и лениво рассматривал свое изображение в зеркале.
Микулов ничего не сказал, но видно было, что он не ожидал такой разительной перемены во внешнем облике Владимира. В самом деле, он недооценил этого человека, проскочила предательская мысль, но Микулов тут же брезгливо, как поганую земляную жабу, растоптал ее и произнес:
– Быстро ты. Ну что ж… на выход.


* * *

– Ага, вот и вы, – произнес высокий мужчина в простой серой рубашке с короткими рукавами и повернулся к вошедшим в просторные покои – иначе не назовешь этот безразмерный, почти лишенный мебели зал с высокими потолками и двумя роскошными люстрами – Микулову и Свиридову. – Добрый день, Владимир Антонович.
1 2 3 4 5 6