— Сейчас и сорокалетние-то никому не нужны. Вон, во всех объявлениях пишут: „До тридцати пяти…“ На кой им всем мой опыт, мои знания! А уж сам-то и подавно».
До своего замка его владелец доехал, окончательно растравив себя, хоть плачь. Затопил камин — ухнул все дрова, что наколол в расчете на вечеринку, натянул валенки и меховой жилет. Невзирая на больной желудок, налил в пузатый стакан грамм двести кальвадосу и стал прихлебывать, задумчиво глядя на огонь.
«Странно все-таки, — в который уже раз поднес следователь к глазам фото роковой женщины. — Никто из родичей Конокрадова этой карточки не видел. Как она попала к нему? Тоже по почте?.. Про то, что Авдышев нашел открытку в почтовом ящике, он мог жене соврать. Но конверта нет, штемпеля тоже, а главное — подписи. И даты тоже нет. Известно только, что вскоре после получения фотографии Конокрадов укололся, открыл газ и лег у плиты с зажженной свечкой. Авдышев за три дня до того, как выбросился из окна, тоже стал обладателем такого сувенира. Все карточки совершенно одинаковые, на одной и той же бумаге. Судя по антуражу, мадам проживала (или отдыхала?) где-то на юге. Авдышев был в командировке в Ялте… не был ли там Конокрадов?.. Невеста сказала, что не был. А если проверить?.. Нет, Шелехов положительно прав: оснований для возбуждения дела маловато. А Фирмач что-то говорил про черную магию… Да, это, конечно, аргумент!
Акинфиев встал и расставил все четыре экземпляра вокруг себя: один — прямо перед глазами, на полке с каминными часами; два других — по бокам, на стеллаж с книгами и слева на подоконник; последнюю картинку прикрепил кнопкой и водрузил на деревянную стенку позади. Потом он накинул на ноги плед, глотнул кальвадосу и стал ждать. Вдруг ему померещилось, будто на него кто-то смотрит из окошка. Старик снова встал, задернул штору. Но ощущение не проходило. Мелкий дождь рассыпался по жестяной крыше. Пламя в камине стало угасать, лицо на карточке справа ожило и покраснело. Внезапно сзади послышался женский шепот, заставив Акинфиева вздрогнуть.
«Чертовщина какая-то, — обомлел он. — Так, пожалуй, недолго с ума сойти».
— Эй! — тихонько позвали из темноты слева. Голос был женским, грудным, приятным. — Э-эй!..
Акинфиев осторожно повернул голову к окошку.
В комнате стояла загорелая полногрудая красавица лет девятнадцати, почти нагая, и, улыбаясь, простирала к нему руки. Рот следователя приоткрылся, но сил крикнуть и даже вдохнуть не было.
— Не бойся меня, — ласково сказала девушка. — Ты все равно умрешь. Сделай это сейчас. Так будет лучше тебе и всем.
— А-а-ааа!!! — закричал Акинфиев… И проснулся.
Кальвадоса в стакане не осталось. Огонь потух почти, только одна головешка пронзала темноту гостиной жарким алым светом.
Четыре фотографии, разложенные, как карты, веером, лежали на журнальном столике. Акинфиев дотянулся до торшера, дернул шнур выключателя и снова взял одну из карточек. Теперь лицо женщины показалось ему до странного знакомым. Несомненно, где-то он его видел. И молнией пронеслась мысль:
«Господи! Да ведь это же моя Нинель-покойница! Ну конечно, это она… в ту пору, когда мы познакомились. Пятьдесят шестой год, ей тогда исполнилось девятнадцать…»
Акинфиев заставил себя встать и обойти пустой, быстро остывающий замок-склеп, в котором теперь, как во всяком порядочном замке, поселилось привидение. Немного успокоившись, он постелил и лег. Раздеться и выключить свет не было никаких сил.
11
С некоторых пор Акинфиев стал бояться выходных. К рыбной ловле он не пристрастился, небольшой участок земли возле замка был ухожен и обустроен нехитро — на традиционные утехи шестисоточного «фазендейро» не хватало денег. Натаскав в бак воды из колонки и наколов лучины на растопку камина вечером, он выпил горячего какао с гренками и отправился на кладбище навестить свою Нинель. В кармане у следователя покоилась маленькая плоская бутылочка из-под модного лекарства от печени, наполненная кальвадосом, и соевый батончик на закуску.
«Ну вот, Нинель, — мысленно произнес Акинфиев, когда с прелой листвой и сухими хвойными иголками на могильном камне было покончено, — я пришел. Скоро зима заметет твою могилку снегом. Здесь жизнь такая, какую ты оставила, ничего в ней не изменилось. Я все работаю, барахтаюсь неизвестно зачем. Живот болит, черт бы его побрал. Нравятся тебе хризантемы?..»
Он отпил глоток кальвадосу, а сам украдкой от самого себя глянул на овальный портрет жены на памятнике, против воли сравнивая ее с пышногрудой мадам: нет, ничего общего, конечно же, не было, да и быть не могло.
«Я не жалуюсь, Нинель. Все хорошо. Теперь такие времена, что если нет перемен, так и хорошо. На душе у меня спокойно, потому что все мне про себя ясно: пройдет декабрь, а в конце января — пенсия. А там и весна — заботы садовые да огородные. И никаких других. Жди. Мы скоро встретимся с тобой…»
Эта последняя фраза вырвалась машинально, но в меру ироничного Акинфиева улыбнуться не заставила — напротив, насторожила. Он тут же прервал свой внутренний монолог и подумал, что обещание встречи на обороте открытки дважды повлекло за собою смерть. Но не могло же оно исходить от покойницы? А значит, остается одно из двух: либо фотография была в обоих случаях чистой случайностью, совпадением, либо был кто-то третий, кто эти карточки рассылал, заставляя одного выброситься вниз головою из окна, другого — включить конфорки и зажечь свечу.
Старик искренне хотел забыть эту чертову дамочку, избавиться от мыслей о ней, посмеяться над собою, но почему-то не мог, как не мог и рассказать о своих ощущениях коллегам: чего доброго сочтут за тайного алкаша, начальство прознает, выгонят без мундира и пенсии.
И тогда он рассказал обо всем с самого начала вслух — себе и Нинели. Психологический расчет оказался верным: выслушав себя, Акинфиев действительно успокоился и даже твердо решил по возвращении в замок все четыре фотографии сжечь в камине, как сжигали в средние века ведьм на костре.
Со старого Гольяновского кладбища он отправился проведать квартиру, что всегда делал по выходным. Квартира, где супруги жили вдвоем с конца пятидесятых, находилась в рабочем районе, в «сталинском», но не элитном доме. Никогда она Акинфиеву дорога не была. В молодости он дневал и ночевал на работе, а если выдавалась свободная минута, любил гостить у приятелей на дачах. Потом следователь весь ушел в строительство замка с камином, а после смерти жены и вовсе не мог находиться в квартире. Все там напоминало о прошлой жизни, новая же не вписывалась в неуют очага, предназначенного для двоих. Здесь на стенах висели фотографии жены, здесь за пыльными стеклами буфета стояла посуда, подаренная старыми друзьями, многих из которых уже не было в живых; здесь к тому же не топили, потому что прорвало трубы времен Иосифа Виссарионовича.
Он зашел к соседке, забрал ворох газет за неделю. Было воскресенье, первое декабря, до конца подписки оставался месяц, но Акинфиев решил не продлевать ее. Хваленая свобода средств массовой информации обернулась на деле тенденциозностью, откровенной продажностью и, как правило, чудовищным цинизмом. Поэтому старик все чаще предпочитал покой неведения. Тем не менее он заварил себе чаю, бросил в стакан в серебряном подстаканнике высохший лимон, переобулся в войлочные опорки и стал перелистывать пахнувшие краской газеты.
Акинфиев перелистал «Юридический вестник», «Мегаполис», молодежную газету, прославившуюся редким даже по нынешним временам бесстыдством. Внимание следователя привлекла развязная заметка о зверском убийстве солиста ансамбля «Миг удачи» Аркадия Черепанова.
«Вот это да! — ахнул Акинфиев. — Неужели тот самый?!. — Следователь вскочил и заходил по квартире, потирая руки. — А ну, что-то вы теперь скажете, господин Шелехов? Как-то вы теперь посмотрите в глаза нерасторопному старому чудаку, старший лейтенант Рыбаков?.. Конвейер, значит?.. Ну-ну!»
Убийство произошло в Реутове, дело могло оказаться подведомственным областной прокуратуре. Черепанова, судя по заметке, зарезала из ревности любовница, имя которой в интересах следствия не называлось, однако сообщалось, что она задержана МУРом на Белорусском вокзале и доставлена в изолятор временного содержания. Акинфиев даже подпрыгнул. Ну, конечно же, это та самая мадам в бикини!
«Мы скоро встретимся с тобой!» — теперь уже без опаски и неопределенности произнес торжествующий следователь.
Он не стал допивать чай, вымыл полы, вытер пыль и, прихватив с полки пару книг, отправился в свой замок.
12
Труп Черепанова обнаружили в пятницу днем. Дело возбудил Зубров, он приезжал в Реутов вместе с группой, позднее туда подоспели сам Шелехов и начальник райотдела милиции.
Акинфиев понимал, что подступаться к Шелехову со своими доводами насчет фотографии — дохлый номер. Поэтому первым делом старик ввалился в кабинет Зуброва с трехлитровой бутылью кальвадоса, долго тряс молодожену руку и поздравлял его со вступлением в законный брак, желал многих лет безмятежного семейного счастья и целого выводка детей.
Затем, оставив растерянного Зуброва наедине с подарком, старый хитрец удалился к себе.
К половине двенадцатого ему доставили материалы на Большакова. Как следовало из заключения судебно-медицинского эксперта, смерть наступила в результате колотой раны, нанесенной острым предметом в сердце — снизу вверх на глубину шестнадцать сантиметров. В лаборатории Фирмана на краях разреза на ватнике в сгустках запекшейся крови обнаружили оружейную смазку. Поэтому Акинфиев предположил, что острым этим предметом мог быть охотничий нож или даже штык к автомату Калашникова, имевший длину клинка, равную глубине проникновения в тело Большакова. Судя по всему, убийца должен был обладать звериной силой при небольшом росте. Затем следователь углубился в послужной список покойного уголовника в надежде найти какую-нибудь зацепочку. Список этот был более чем впечатляющий. Наглый, самоуверенный бандит закончил всего семь классов, но тюремные университеты прошел сполна. От отсидки к отсидке самоуверенность и наглость его крепли. Специализировался Опанас на бандитских налетах, брал часто и немало. По злодейской табели о рангах он должен был бы не комнатушку снимать и не в ватнике ходить, а, как минимум, иметь валютный счет и ездить в «Мерседесе». Тем не менее в крутых тачках Большаков не катался и в казино не сиживал. Дважды его дорожка пересекалась с кныхаревской: один раз — в обвинительном заключении, другой — по подозрению, впрочем, недоказанному. Этот другой раз относился к нападению на инкассаторов на Волхонке год тому назад. Тогда «гопстопкомитет» применил пластит, мощнейшую взрывчатку и даже дистанционное управление. Банда Кныхарева, на которую вышли благодаря смертельно раненному налетчику, начинила смертоносным веществом «Фиат» и оставила его на пути следования инкассаторов. А перевозили тогда ни много ни мало полтора миллиона долларов. Ни денег, ни главаря так и не нашли.
Даже после беглого просмотра «полного собрания сочинений» Кныха со товарищи опытный Акинфиев обратил внимание на то, что география преступлений суперграбителя сузилась до Москвы. Дело Кныхарева числилось за Главной военной прокуратурой. Летом 1992 года все материалы по этой банде забрали из окружной прокуратуры Степанокерта и передали в Следственное управление, которое в ту пору возглавлял… Довгаль! Акинфиева сей факт весьма обрадовал. Следователь подумал, что в таком случае можно пригласить старого знакомого в помощь, начальство наверняка даст на это «добро».
Кных вовсю орудовал в пределах Московской кольцевой дороги, хотя на него был объявлен всесоюзный розыск. По всей видимости, этот зверь либо окончательно взбесился и бросил вызов всему свету, либо обрел высоких покровителей и разбойничал в их интересах.
На след Кныхарева неоднократно выходили спецназ МВД и
РУОП областного ГУВД во главе с генералом Карпухиным, но всякий раз бандит загадочным образом ускользал и не отсиживался, а тут же объявлялся под Москвой: то в Лесном, то в Видном, то в Реутове. А в этом самом Реутове был убит музыкант Черепанов… Простое совпадение? Как бы там ни было, Акинфиев не стал откладывать звонок постоянному участнику посиделок в замке с камином.
— Кныхарев, говоришь? — задумчиво произнес Довгаль и многозначительно помолчал. — Да, я помню. Отчаянный малый, по уши в крови. Значит, опять объявился?.. М-мм. Ладно, Акинфий, я все устрою, с моим ведомством проблем у тебя не будет.
— Ты не помнишь, кто начинал это дело? — спросил Александр Григорьевич.
— Я начинал, — отвечал Довгаль. — А теперь его ведет старший следователь по особо важным делам полковник юстиции Калитин Вячеслав Иванович. Одно время у нас это дело пытались забрать гэбэшники, но потом у них самих забрали следственную функцию, а когда опять вернули, руководство поменялось, новую службу — ФСБ — ублюдок Кных уже не интересовал.
Акинфиеву вспомнились слова опера Рыбакова: «Есть подозрение, что на Лубянке о нем знают больше».
— Ты уверен?
— В наше время ни в чем нельзя быть уверенным, Акинфий. Запомни это раз и навсегда!
— Ладно, Борисыч, при встрече поговорим.
— Как твоя требуха? — участливо поинтересовался прокурор.
— С переменным успехом, — вздохнул его приятель.
В пятом часу в кабинет Акинфиева пожаловал молодожен Зубров и пригласил в буфет, где якобы уже собрались сотрудники для дегустации кальвадоса.
— Ну как же, как же, непременно отметим, спасибо вам, Сергей Николаевич, — живо откликнулся Акинфиев, убирая документы в бронированный сейф. — Вот, вожусь с субботним убийством. Кажется, дельце намечается непростое.
— Это из-за меня? — догадался Зубров.
— Ну, зачем же так. Если бы я надумал жениться, вы что, отказались бы за меня подежурить?
— Нет, конечно, — засмеялся молодой следователь. — Вы женитесь, Александр Григорьевич, я подежурю с удовольствием.
Акинфиев улыбнулся и запер сейф, подошел к столу, снял со стекла портфель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33