Но вдруг мир полностью поменялся. Вызовы времени оказались иными. А словарь остался тот же. И заклинания о свободном мире начали во многом работать против тех, кто их использовал: страшного монстра, с которым боролись, уже нет, но камлания против него сохранились — в неизменности, в укорененности стереотипов. И в этом суть всех противоречий современной европейской политики. В частности, в отношениях с Россией.
— В отношении России с Западом — стереотипов не меньше.
— В какой-то степени — да. Но, как мне кажется, с той стороны их все-таки больше. В России даже в советское время было больше информации о Западе, чем у них о нас, и устремленности туда. Проще говоря, мы читали больше их книг и видели больше их фильмов. Помнишь, как в нашей юности говорили: да, Запад загнивает, но каков запах! То есть, общее восприятие ситуации живет в словах, которые в средствах массовой информации фигурируют как клише. И если проанализировать прессу, то клише в отношении стран, народов, политических течений практически не меняются.
— Ты не считаешь, что в возобновившемся противостоянии России и Запада обе стороны с неподдельным удовольствием впали в прежние стереотипы, просто с нескрываемым кайфом? Взять грузино-югоосетинский конфликт, где Россия вопреки фактам сразу была объявлена агрессором, и только потом стали разбираться. Но акценты уже были расставлены: первое слово дороже второго. Стереотипы тем и хороши, что они привычны и удобны, как старая разношенная обувь.
— Очень трудно жить без врага. Значительно труднее, чем без друга. Без друга худо-бедно проживешь. А без врага — где точка отсчёта? Где баррикады? Как вообще существовать, когда ты можешь свободно, дыша полной грудью, идти в любую сторону, на запад и восток, и днем, и ночью, никого не боясь? И многие заклинательные действия базируются на вот этом психологическом основании: без врага труднее, чем без друга. А когда они находят подтверждение — реальные ли, притянутые за уши или воображаемые, — то это воспринимается на ура, с благодарностью: наконец-то мое заклинание сбылось! Кстати, было психологическое исследование, которое пришло к выводу: двое быстрее и ближе сходятся, когда ругают кого-то третьего.
Полный абзац!
Конец — это чьё-то начало
Рассказывает Вадим Борейко:
Однажды в казахстанской газете «Время», где я работаю, на первой полосе поставили аршинную шапку «Баста!» (в пер. с итал. basta! — кончай!) и снимок во всю страницу: речь шла о забастовке рабочих вагоноремонтного завода. Приходи ко мне озадаченный ответственный секретарь Куаныш Малдыбаев: «Слушай, но «баста!» в переводе с казахского, с ударением на последнем слове, означает «начинай!» «Никакого внутреннего противоречия не вижу, — отвечаю ему. — Кончай работу — начинай забастовку. Да и Высоцкого вспомни: «Ведь конец — это чьё-то начало».
Анекдот в тему
Лекция по филологии в институте. Профессор:
— Во многих языках двойное отрицание означает утверждение. Но нигде двойное утверждение не может означать отрицание. Скептический голос с задних рядов:
— Ну да, конечно…
Глава 6
В постели со слоном
«Крах Рима привёл к развитию национальных языков на основе латыни; Британское содружество наций если на чем-то и держится, то на общем английском, от Канады до Нигерии. Распад империи, которая так гордилась своей географией на одной шестой части суши, сократил территорию государства, но расширил территорию русского языка, впервые сделав его инструментом внешних сношений: на нём могут договориться туркмен с эстонцем. Нравится, не нравится — нет другого средства межнационального общения, такая вот Евразия».
Пётр Вайль, «Карта Родины»
“Отнимающий у других теряет свое”.
Лао-Цзы
«Язык — не абстрактная конструкция учёных или составителей словарей, но нечто возникающее из работы, потребностей, связей, радостей, склонностей, вкусов и прежних поколений человечества, имеющие свои основы, широкие и низкие, близкие к земле».
Уолт Уитмен
— Как все сущее, язык имеет свой срок: он рождается, живет и умирает…
— Истории известны примеры, когда язык возрождался из пепла и когда терялся в течение пары поколений.
Вот иврит, модернизированная форма древнееврейского языка, который стал национальным языком Израиля. Для людей, приехавших из разных стран и живших в недружественном окружении, общее средство коммуникации оказалось инструментом выживания. Иврит стал национальной идеей, условием существования нового государства, нового общества. И это осознавалось не на уровне лозунгов, а на уровне инстинкта самосохранения.
Есть и другой пример — языка ирландского. Ирландцы столетиями боролись против британского владычества и, когда сбросили ненавистное иго, естественно, восстановили свой язык в качестве государственного. Но они совершили, на мой взгляд, ошибку, потому что стали на основе старокельтских корней создавать новую терминологию. Пытались насильственно внедрять ирландский в несвойственные ему сферы употребления. А новым поколениям нужно было овладевать новыми специальностями, познавать мир, и в течение двух-трех десятков лет они полностью перешли на английский. И сейчас на ирландском говорит от силы один процент населения страны.
— Как я понимаю, мы переходим к теме «В постели со слоном». Иначе говоря, к проблеме сосуществования и даже выживания малых языков в соседстве с языками доминирующими.
— В современном мире сложилась определенная языковая иерархия. Есть глобальный язык — английский, который считается универсальным. Существуют мировые языки, способные собственными ресурсами обеспечивать экономические, технологические, политические, социальные, культурные потребности общества: французский, испанский, русский, китайский и др. Есть языки национальные, на которых говорят в одной-двух странах. Есть страны и провинции, в которых национальный язык соседствует с одним из мировых языков. В Бельгии — фламандский с французским. В Уэльсе — валлийский с английским. В Казахстане — казахский с русским. Носитель малого языка ценит родную речь, потому что она — часть его мировосприятия, часть воздуха страны, где он живет. С другой стороны, он должен ценить возможность приобщения к одному из мировых языков.
— Тем не менее, что касается русского языка, то в постсоветских странах тенденцию мы наблюдаем к его изгнанию из многих сфер жизни: из топонимики, делопроизводства, официального употребления. Очевидно, это форма национального самоутверждения и избавления от политической зависимости от бывшей метрополии. Особенно усердно искореняют великий и могучий на Украине и в странах Балтии. Процитирую сообщение агентства «Интерфакс» от 5 февраля 2009 года:
«В одной из киевских школ участников творческого конкурса дисквалифицировали за попытку прочесть стихи Пушкина на русском языке. Об этом агентству заявили представители Министерства иностранных дел РФ. По словам российских дипломатов, инцидент со стихами Пушкина произошел в средней школе Соломенского района Киева. На районном конкурсе, приуроченном ко Дню всех влюбленных (14 февраля), школьникам предлагалось исполнить песню и танец, а также показать небольшую театральную сценку. Двое участников конкурса решили прочитать отрывок из "Евгения Онегина", как отметили в МИДе, "не думая о возможных последствиях". "Возможными последствиями" оказалось отстранение школьников от конкурса, так как им не удалось прочитать "Онегина" на украинском языке по требованию жюри. Позже школьники, подчеркивают в МИД РФ, пожаловались, что из-за русского языка отстранили еще несколько человек».
Наиболее благополучна в СНГ ситуация с русским в Белоруссии и Казахстане.
Давай подробнее остановимся на взаимоотношениях русского и казахского.
Во-первых, мы оба в теме.
Во-вторых, эти отношения во многом показательны почти для всех республик бывшего СССР.
В-третьих, они не перешли в конфликтную форму, как, например, в Балтии, где для приобретения гражданства необходимо сдать экзамен на знание национального языка. В Казахстане дискриминация по языковому принципу запрещена Конституцией. У нас и президент, и правительство, и парламент говорят большей частью по-русски. Но все же и здесь достаточно ревнителей государственного языка, которые утверждают, что казахский — самодостаточен, и стремятся перевести на него практически все существующие понятия, которым прежде не было аналогов в казахском. Издаются словари, переполненные словами (в том числе и технической терминологией), которые рождены не в языковой среде, а изобретены в кабинетах на основе казахских корней.
— Не раз и не два предлагали мне разработать методику по интенсивному изучению казахского языка. Как-то я беседовал с одним гуманитарным замминистра, от которого исходило подобное предложение. И я спросил у него, как будет по-казахски крокодил, вертолёт и пианино. “Так и будет”, - ответил он. “А вот и нет”, - сказал я и показал ему словарь, где были совершенно другие варианты: колтырауын, тiк yшак и куй сандык (дословно: сундук для кюев, музыкальных импровизаций). “Тогда какому, — спрашиваю, — языку я должен учить: тому, что в словаре, или тому, на котором вы говорите в повседневной жизни?”
— Действительно, подавляющая часть этих неологизмов — мертворожденные. И издаваемые словари превращаются в предмет мучений только для казахстанских студентов и иностранцев, которые исправно их зубрят, затем пытаются говорить выдуманными кем-то словами, а носители языка их не понимают.
— Иногда возникает иллюзия, что, если язык защищается от вторжения заимствованных слов, он сохраняет свою девственную чистоту. Но видеть в присутствии некоренного языка чужое или даже враждебное влияние — это все равно, что считать агрессией экспансию зарубежных технологий. Русский язык, который нельзя заподозрить в умирании, по статистике ежедневно (!) заимствует 10–15 слов. И переваривает их. Впитывая привычные нам суффиксы, приставки и окончания, они “обрусевают”: эсэмэски, симка, хакнуть, апгрейдить, мыло вместо e-mail и пр. Уже никто не помнит, откуда взялись эти слова, но они стали частью русского языка. Да и в глобальном английском языке больше 50 процентов лексики — заимствования. Большинство — из французского: enter — entrer (войти), table — table (стол), chair — chaise (кресло). А он запускает их в другие языки под своим флагом. Слова — это вольные странники, а не крепостные на службе у одного барина. Как к этому относиться? Я считаю, постоянное соприкосновение одного языка с другими делает его сильнее, живее.
— А сколько лингвистических нашествий претерпел русский язык. И все усвоил, абсорбировал! В то же время русский не терпит искусственного конструирования новых слов. За весь XIX век, несмотря на титанические старания славянофилов с их мокроступами вместо галош, закрепилась, пожалуй, только промышленность — существительное, придуманное Карамзиным вместо индустрии.
— Искусственно регулировать язык — это, мягко говоря, непродуктивно. Можно вбухивать огромные бюджетные деньги в языковые курсы, перевод терминологии на национальный язык, издание словарей, но, пока не будут найдены точки мотивации для изучения языка, дело не сдвинется. Человек задницу не поднимет, пока ему не приспичит. Если поставлена цель — надо понять: для чего?
Кстати, сам я за время регулярных поездок в Казахстан, начиная с 2003 года, освоил структуру казахского языка, набрал необходимый лексический багаж. Но ни в Алма-Ате, ни в Астане мне не хватало и не хватает живого общения с носителем языка. Лучше, конечно, чтобы это была носительница…
— Послушай, а может, мы высасываем проблему из пальца? И реванш национальных языков по отношению к русскому вызван всего лишь нежеланием русских из ближнего зарубежья учить язык страны проживания? Ведь в массе своей русские (как, впрочем, и англичане с американцами) до сих пор невосприимчивы — то ли из вековой лени, то ли из остаточного имперского менталитета — к чужим языкам, даже родственным. Помню, ездил я в 1994 году в Штаты дней на 40, проходил курс «Пресса в США». И в нашей группе была красивая девушка Мирьяна из Белграда, сербка, мужа убили на войне, но дело не в этом. Она мой русский прекрасно понимала, а я ее сербский — с огромным трудом, поэтому мы вынуждены были общаться на английском. А ведь сербский — фактически законсервированный церковнославянский язык. Точно так же все украинцы прекрасно понимают русских, а мы их — весьма и весьма частично.
— Украинцы просто русский знают.
— А только ли поэтому?
— Должен тебе сказать: украинский язык — это понятие весьма расплывчатое.
— ???
— Есть официальный украинский литературный язык, созданный рядом авторов времён Тараса Шевченко (свою прозу, кстати, он писал по-русски) в XIX веке, который не является разговорным практически нигде на Украине. Люди, которые говорят на мове, живут, в основном, в западной части страны, а на самом западе — наречие, близкое к польскому языку. Значительная часть населения говорит на суржике — смеси украинского и русского. В северных областях — диалекты, переходные к белорусскому. Весь юг, восток страны и Крым изъясняются по-русски.
— Кстати, владеющих литературным казахским языком — тоже довольно мало. Когда слышишь на улице разговорную казахскую речь, она почти всегда щедро сдобрена русскими словами.
— Я вот чуть ли не каждого в Алма-Ате спрашиваю: назовите мне современного казахского писателя. А мне все отвечают: Мухтар Ауэзов.
— В начале века мы его столетие праздновали.
— Это все равно, как если бы я назвал современным русским писателем, скажем, Льва Толстого. Вот в чем вопрос. Ну, обяжут в Казахстане всех выучить казахский. А что они читать-то будут?
— «Слова назидания» Абая, которого называют у нас казахским Пушкиным. Но вот скажи: какова разница во внешних языковых угрозах французскому и, к примеру, казахскому? Ведь французское государство считает себя вправе ограничивать экспансию английского путем ограничений в кинопрокате, в использовании заимствований (ordinateur вместо computer и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21