Стремительные наши крыльяВ полете могут нам мешать… Кассета крутится, мелодия сменяет мелодию… Закрываю глаза……Я бегу по пустыне. Под ногами камни, красные, раскаленные испепеляющим солнцем. И еще — они отливают золотом. Чистым червонным золотом. А солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и вот уже все пространство вокруг сияет.Эльдорадо… Золотая долина, устеленная тысячами стреляных латунных гильз… Золотая долина, превращающая плоть солдат удачи, этих старателей смерти, в чистое червонное золото, в чей-то яркий, порочный и недолговечный, как век мотылька, успех, в чью-то мирскую славу, в чье-то бесчестие…Мир вокруг становится нестерпимо-белым, и весь его жар концентрируется на единственной чужеродной точке: на мне. Я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу, и я успеваю понять, что, как только коснусь ее — мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто… Тяжкое удушье сковывает мозг, и сил избежать падения уже нет…— Вам нехорошо?— Что?Раскрываю слипшиеся веки. Ну да, я заснул, уронив голову на руки. Заснул в забегаловке, убаюканный хриплым баритоном неведомого певца.Рядом с моим столиком стоит та самая девушка, что скромно наливалась красным вином в укромном уголке. Ее огромные серые глаза смотрят на меня встревожено, а я — улыбаюсь. Как славно, что о тебе хоть кто-то тревожится, как славно, что эта девочка еще не разучилась тревожиться хоть за кого-то, кроме самой себя.— Вам нехорошо? Вы стонали.— Я уснул.— Извините. — Девушка как-то сникла разом. — Я не хотела вас потревожить.Извините. — Она тихо повернулась и пошла туда, в сводчатые сумерки подвальчика, за свой пустынный столик, к зеленой бутылке, в которой еще оставалось вино.Я же плеснул себе джина, тоником разбавил совсем уж символически, выпил. «Я пью один, со мною друга нет…» Если радость на всех одна,На всех и беда одна.Море встает за волной волнаИ за спиной спина.Здесь, у самой кромки бортов,Друга прикроет друг.Друг всегда уступить готовМесто в шлюпке и круг. Путь к причалу… А где он теперь, этот причал? Снова закрываю глаза. И темные своды питейного подвала исчезают, вместо них — блеклое, распухшее от жары небо и серо-коричневые камни под ногами. Вокруг — горы……Я бегу вверх по тропе. На плечах — раненый Дима Крузенштерн. У него перебиты, посечены осколками обе ноги. Ступни замотаны на скорую руку, но кровь сочится: бинты местами совсем побурели. Схожу с тропы и аккуратно опускаю раненого на землю. Достаю пластмассовую аптечку, из нее — шприц-стручок, укалываю в бедро прямо через штанину. Дима открывает глаза:— Хорошо гуляем. Горы, свежий воздух… А взгляд — мутный от боли.— Потерпи, Круз…Дима пытается улыбнуться потрескавшимися губами:— Буду.А через два часа я снова укладываю его между камней. Димино лицо серо от боли и пыли. Разрезаю бурые бинты. Вместо ступней — распухшее, в черных сгустках крошево. Плескаю на грязную рану оставшейся водкой из фляги, присыпаю антибиотиком из облатки, прикладываю марлю, затягиваю.— Дрон, что там?.. — спрашивает очнувшийся Дима.— Осколок, сволочь… — вру я, глядя в землю. — Потерпи, сейчас.Открываю аптечку. Пусто. Обезболивающие кончились. Набираю шприц из ампулки с надписью «вода для инъекций». Укалываю в бедро:— Ну вот, скоро полегче станет. Димыч пытается улыбнуться сквозь намертво закушенную губу:— Уже легче.Подхватываю Круза на плечи, в глазах мутно от жары и усталости. Нужно бежать. Вперед и вверх. Только вперед и вверх. Иначе ничего не будет. Ни жары, ни усталости. Ничего.— Держись, Димыч.Зрачки у Круза расширены, он произносит едва слышно:— Буду.Я поднимаюсь вверх по тропе. Только вперед и вверх……Открываю на мгновение глаза, опрокидываю в себя стаканчик джина и снова укладываю голову на руки. В мире воспоминаний ничего радостного, но в окружающем меня — хуже. В нем — вообще ничего.«Я пью один, со мною друга нет…»Меня наконец настигает видение, не отпускающее мою усталую память уже месяц, возвращающееся с монотонным постоянством работающего поршня и перемалывающее потихоньку волю к жизни……Дима, прихрамывая, идет к автомобилю. Улыбается беззаботно выглядывающим с балкона жене и дочкам, машет им рукой… Отворяет дверцу. Садится. Водитель запускает стартер. И тут… Автомобиль разбухает, начиненный огнем, и разваливается в пламени разрыва. Звука я почему-то никогда не слышу. Вижу лишь белые от ужаса глаза Тамары, закрывающей ладошками глаза Димкиным дочуркам…Нет, я не видел этого взрыва. Просто так я себе его представил.Диму Крузенштерна убили больше месяца назад.Я тогда сидел безвылазно в дальней деревеньке под Москвой и страдал от тупости и ничегонеделания… Дима там меня спрятал, как раньше спрятал в Штатах.Задача была проста, как апельсин: пересидеть какое-то время, пока московские мои приключения не забудутся «могучей кучкой» новых царевых шутов да окольничих, пока не изгладится из оперативной памяти узкого круга ограниченных лиц моя скромная, как статуя вождя в горкомовском скверике, фигура… Мы оказались завязаны в очень скверную историю, связанную с вечной жестокой борьбой за русский престол. Который не терпит обязательств ни перед кем. Мы победили.Кто-то — проиграл. Этот «некто» потребовал компенсаций. Ему нужны были головы.Скромный утешительный приз проигравшему Большую Гонку за власть и золото.Вернее, один из ее этапов.Финт удался: меня забыли. Тем более за очередным накатившим на страну громадьем судьбоносных планов сие было не мудрено. Благо велика Россия и делить ее не переделить.После моего возвращения из Штатов мы и увиделись лишь однажды. По настоянию Круза дома я появляться не стал: снял в деревеньке в дальнем Подмосковье недорого дачу, вернее, обычный деревенский дом. Развлечения я нашел себе соответственные: читал любимых Пушкина, Бунина, Гоголя и Хемингуэя и бегал кроссы по пересеченной местности, забираясь в совсем дальние чащобы, где можно было вдоволь пострелять. Был у меня старенький, надежный «макар»; патронов я запас гору и тренировался в стрельбе навскидку часами — с глушителем и без такового. Наверное, это был спорт. Под девизом: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд…» За три с лишним месяца я добился результатов, которые одобрил бы любой понимающий человек.Туда, в эту деревеньку, и приехал однажды в конце лета Круз. Инкогнито — без охраны. Посидели в лесочке за костерком. Выпили водочки, поговорили. Если бы знать…Вечер был прохладным.— Чего такой смурной, Дрон? Красота-то вокруг какая!— Угу, — вяло согласился я. — Речка течет, лес шумит. Согласно расценкам.Анекдот помнишь?— Ну?— Приезжает порученец от нового русского на Средиземноморское побережье.Снимает весь отель целиком на месяц. Идут с управляющим осматривать пляжик.«Знаете, босс любит, чтобы песочек был белый, меленький, песчинка к песчинке, по миллиметру каждая». — «Вы понимаете, здесь особый микроклимат, природный биоценоз…» Порученец открывает чемодан, достает пачку баксов, передает управляющему. Тот: «Сделаем».Порученец дальше: «А чтобы вон там гладкие валуны беспорядочно эдак громоздились, лучше — из фаросского гранита, с красным таким отливом. Идея вам понятна?» — И передает следующую пачку денег. «Дизайнер постарается». — "Да, и что-то шумливо у вас. Волна прибоя должна биться о берег с ритмом семь-восемь наплывов в минуту. И ветер, пожалуйста, умеренно охлажденный, типа «бриз». — «Да как же мы…» Порученец передает еще несколько пачек. «Сделаем». — «Ну вот. Да, и еще… Боссу нравится, чтобы вон там вот, у горизонта, три чаечки парили, лениво так, сонно…» Администратор, уже без споров, принимает очередную пачку баксов.Через неделю новый русский приезжает в отель, выходит прогуляться на пляж, устраивается в шезлонге, перебирает пальцами сыпучий песок, любуется на грубовато-дикое нагромождение гранитных валунов чуть вдалеке, слушает размеренный шелест волн, подставляя лицо прохладному бризу… А там, у горизонта, парят три чайки… Новый русский щурится блаженно, вздыхает, произносит: «Да-а-а… Такую красоту за деньги не купишь».Дима Крузенштерн улыбнулся невесело, спросил:— И к чему ты?.. Сейчас мы сидим вполне как «старые русские». Ни охраны, ни омаров.— Да брось, Дим. Тебе не надоело жить «за забором»? Охрана, закрытые заведения, закрытые встречи… Чтобы нам вот так вот запросто за шашлычком с водочкой посидеть, проводишь целую операцию по «скрытному проникновению на объект». Да и я тут… Как шпион-подпольщик. Это в родном-то Подмосковье. «А в Подмосковье ловятся лещи, водятся грибы, ягоды, цветы…» Дим, это и есть теперь «новое русское счастье» — жить в родной стране «за колючкой»?Круз внимательно посмотрел на меня, сказал серьезно:— Что делать, Олег. Мы играем на деньги. Это очень большие деньги. Очень.Да и… Если бы только деньги… Ты ведь и сам понимаешь. Глава 11 — Понимаю. Тем более — сколько мне здесь сидеть?— Тебя необходимо поберечь.— Куда уж больше. Шизею.— Что так?— От безделья.— Может, тебя на курорт отправить?— Не-а.— Дронов… А если бы я попросил тебя пошизеть еще маленько, а? Ты как?— Можно. А зачем?— «Отмыться».— Во-первых, черного кобеля… ну, дальше ты знаешь. А в-десятых, был бы «заляпан», уже давно бы отпели.— У нас на тебя виды. Нужно, чтобы был чистеньким, как ангелочек.— Да я в Штатах уже «отмылся» до костей! Даже хотел было на работу пристроиться.— По специальности?— В супермаркет. Сторожем.— Сильно ты там нужен…— Вот и я так подумал. Круз, я ничего не делаю.— Тебя ведь не это на самом деле беспокоит.— Не-а. Не это.— Во-о-от. Жениться тебе надо.— Ага.— Домом обзавестись.— Большим. С бассейном.— Ну, на бассейн у тебя не хватит, а вообще-то со временем…— Сильно ты умный.— А то… Банкир должен быть психологом.— Или — психиатром.— Или так.— Пока ты будешь психологические изыски строить, я как раз и стану натуральным психом. Так чего еще мне нужно поиметь со временем?— Дрон, не заводись.— Со временем… Над временем невластен никто, даже банк. А оно убегает.Как вода сквозь пальцы.— Олег… Я же сказал: мы имеем на тебя виды.— Хм… Звучит заманчиво. Как предложение руки и сердца.— Ты хоть как-то за прессой следишь?— Символически. Эпизодически. В дачный сезон это неактуально. Совсем.— А что актуально?— Две недели подряд, пока дождички полоскали, — народ по грибочки подавался. А сейчас — не знаю. Загадка русской души.Мы расплескали еще грамм по пятьдесят, выпили.— Круз, историю хочешь? — спросил я.— Мировую?— Да нет, из жизни.— Валяй.— Еду я как-то в электричке…— Куда это ты ездил?— На садовый участок.— Решил обзавестись недвижимостью?— Не-а. Помогал семье Васнецовых крестьянствовать. По-соседски.— Сложно мне это представить…— Что помогаю?— Что с соседями общаешься.— Это они со мной.— А-а-а…— У них девица на выданье.— Велика ли девица?— Сорока пяти еще нет.— Ну… Тогда…— А дочке ейной — все восемнадцать.— Так тебя за кого садоводы сватают — за маму или за дочку?— Пока не разобрался. Да и они, видно, еще не решили.— Когда решат, сообщишь?— Дима Иваныч, прекрати сбивать с сути вопроса. Я тебе историю рассказываю.— Вот, значит, как.— Ну.— Весь внимание.— Проезжаем какой-то городишко районный. Задками, понятное дело. Чтобы тебе легче представить — что-то вроде Наро-Фоминска, но поободраннее.— Считай, что представил.— Знаешь, сталкеровский такой сюжет. Пути. Брошенные цистерны. Свалка неизвестно чего. Какие-то шалаши из дерьма и жести — бомжатник. Пестрые ленты по ветру — кто их развесил, зачем, неведомо. Торцевые красные кирпичные стены каких-то жилищ. Край огорода — на нем ничего не может расти; посередине — лужа солярки. Слепой домик врос в землю по самые окна, ставня отодрана с мясом, но со двора дымок вьется, живут там. Смотрю на все это и произношу непроизвольно вслух: «Странный город».Девчушка там играла на соседней лавке, маленькая совсем, лет шести. С куклой. Расслышала мое замечание, глянула за окно, махнула рукой совсем по-женски, как ее мама или бабушка сделала бы с приговором: «Чего от них ждать», и произнесла: «А, поломанный он». Ты понял, Круз?— Чего ж тут не понять…— По-ло-ман-ный! Словно жестокие дети порезвились. Как с игрушкой. С чужой игрушкой! А нам теперь можно или починить, или выбросить! Поломанный город.Поломанная страна.— Дронов… Может, тебе действительно…— Может. Это я на «измену подсел». В хорошем смысле этого слова. Пройдет.Вместе с жизнью. Знаешь, зачем я тебе это рассказал?— Воспитываешь.— Ну. А то вы, банкиры, далеки от народа, как декабристы в декабре. Кстати, выросло поколение, которое не знает ни кто такие декабристы, ни кто такие октябристы. Октябрят с пионерами тоже не знает.— Узнают, кому нужно.— Понимаешь, Круз… Я растерялся. Столько времени в Штатах просидел, чувствовал себя как на Луне. Думаю, прикандыбаю домой, полегче станет. Фигушки.Здесь я — как на Марсе. Ни хрена не понимаю. Что-то с головой.— У тебя?— Да окосел я сидеть уже в этой тмутаракани и изображать, что такой же, как все! И так уже, как рыба камбала, слился с местностью, вывернул глазенки на один бок и тупо лупаю ими в верхние слои: я не я и хата не моя. Как известно, камбалу акула хватает не глядя, да и смысла глядеть нет: ее действительно нельзя заметить, но… Когда грозная акулья тень движется по дну, камбала боится, трусит смертельно, и эти самые флюиды страха, будто волны, расходятся вокруг; их каким-то восьмым чувством улавливает хищница и хватает застывшую от ужаса рыбешку с хрустом и смаком. Поперек хребта.Одним махом я накатил лафитник водки, разжевал кусочек ветчины, выдохнул:— Бояться мне здесь некого и незачем. Но от такой насыщенной жизни и помереть недолго, а?— Дрон, прекрати! — возмутился Круз. — Работой мы тебя пока не загружаем намеренно, нам осенью понадобится твоя голова, максимально свежая. Но раз ты так исстрадался… Хорошо. Придумаю я тебе трудотерапию. Разберись покамест с Покровском. И тебе занятие, и нам не без пользы: есть у нас там свой пиковый интерес.— Покровск?— Да.— Что там? Опытный завод? Объединение «Ураган»? «Точприбор»?— Ну вот, а говоришь, буквы забыл, газет не читаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11