Верный ход он нашел случайно, в тот момент, когда Пузаков уже готов был возвращаться на супружеское ложе. Стажер хотел было сам принять облик Сутолокиной, но случайно дал не ту команду, и короткий импульс заставил Сутолокину вскочить и, набросив халат поверх ночной рубашки, в одних шлепанцах выбежать из корпуса.
Близорукая Сутолокина выскочила без очков. Куда она бежала, ей было неясно, и, более того, она не видела, куда бежала. Грохот, поднятый пробегавшей по этажу сметчицей стройуправления, разбудил Марину Ивановну. Пузакова тоже набросила халат и, встревоженная, спустилась вниз, где обнаружила супруга.
— Вовик, — потрясла она за плечо благоверного, — эта женщина из соседнего номера, она куда побежала?
— Туда куда-то! — Пузаков махнул рукой в сторону, где тьма поглотила Сутолокину.
— По-моему, она чем-то сильно расстроена, — предположила Марина Ивановна. — Боюсь, не сделала бы чего-нибудь с собой. Сколько сейчас самоубийств!
— Ну и что? — с некоторой сонливостью произнес Владимир Николасвич.
— Как это что? — возмутилась Пузакова. — Ее нужно спасать! Будь мужчиной хоть раз в жизни, догони ее! Останови! По-моему, я видела у нее в руках веревку!
Пузаков был воспитан в большом отвращении к скитаниям во тьме. Даже здесь, вдали от города, в ночном мраке можно было нарваться на какую-нибудь теплую компанию — своих же братьев отдыхающих, в конце концов! — и получить по носу. Пузаков никогда не считал, что синяки украшают мужчину. Кроме того, в отличие, скажем, от Котова, он не имел необходимых навыков самозащиты. Пожалуй, именно поэтому его тайная страсть к сексуальным приключениям оставалась нереализованной и отрицательный потенциал бухгалтера болтался на очень низком уровне.
Конечно, если бы Тютюка не вмешался, то Пузаков, попросту отмахнувшись от жены — упреки в малодушии и даже трусости его не волновали, — вернулся бы к себе в номер. Однако стажер вовремя стрельнул в Пузакова импульсом, пробудившим в сердце робкого отца семейства рыцарскую отвагу.
И Владимир Николасвич, неожиданно резко вскочив с лавочки, бросил сигарету и, потряхивая увесистым брюшком, затрусил вслед за исчезнувшей Сутолокиной.
«БУХГАЛТЕР, МИЛЫЙ МОЙ БУХГАЛТЕР…»
Тем временем Валя Бубуева, внутренне изумляясь, что такое возможно, обвив за шею Котова, полулежала у него на руках. Отнюдь не пушинка — в этой девушке было пудов пять живого веса — Валя тем не менее ощущала себя хрупкой и воздушной. Он нес ее по направлению к общежитию.
На пляже Котов словно бы забыл, что ниже поясницы Валя имеет кое-какое продолжение. И теперь Валя ощущала себя в долгу — вот уж чего она никогда не испытывала в отношении мужчин! Ей казалось, что Котов, всей душой радуясь ее удовлетворению, позабыл о себе, а ведь он тоже человек, хоть и мужик… А теперь Валентина рассчитывала, что он найдет какое-нибудь неосвещенное место, уложит ее так, как ему заблагорассудится, и она сможет отдать священный долг. Валю лет с десяти никто не пытался носить на руках, поэтому она была очень удивлена, что Котов несет ее так долго. Это было очень приятно, сила всегда у Вали вызывала уважение, и даже то, что на подходе к общежитию мог повстречаться кто-нибудь знакомый, ни капли не волновало. Пусть видят, стервы, что она вовсе не кулема и ее вон какие мужики на руках носят!
Валя только тихонько охала и счастливо хихикала, когда Котов заносил ее на второй этаж.
— Опусти, — попросила она у своей двери, — пришли уже…
Котов поставил ее на пол, Валя отперла дверь и сказала:
— Проходи, только свет не зажигай.
— Почему?
— Увидишь при свете — остынешь…
Тьма была абсолютная. Валя плотно закрыла дверь, заперла на ключ, потом, тяжело ступая, подошла к Котову и стала расстегивать халат.
— Я толстая, да? — виновато прошептала она, вновь ощущая нежное прикосновение пальцев и те самые восхитительные поцелуи, которые у озера сводили ее с ума. — Ты меня не жалей, Владик… Мне приятно, а тебе? Неужели ты только для меня стараешься? Пойдем ляжем, а?
Валя повлекла его к невидимой в темноте постели, вспомнила, что одеяло не откинуто, быстро расправила все, легла на спину и, вновь поймав руку Котова, привлекла к себе.
— Что ты за чудик такой, — шепнула она, — у тебя же все как надо… Чего ты, боишься, что ли?
— А вдруг залетишь? — спросил Котов.
— А может, я и хочу залететь? — уже с легкой злостью пробормотала Валя. — Может, я родить от тебя хочу?! Давай, зараза, а то придушу!
Котов, конечно, не побоялся, что его придушат, просто не хотелось обидеть свою неожиданную возлюбленную. Ну, значит, судьба у него такая — помогать обделенным судьбой женщинам. Ведь не так уж мерзко, если он хоть недолго побудет в роли того, кого она, может быть, всю жизнь ждала. Ему было чуть-чуть стыдно перед той, которой предназначалась вся его бережливая нежность, все его благоговение, доставшееся Вале. Вале было нужно счастье телесное, ей незнакомо было высшее, духовное наслаждение, но виновата ли она в этом? Просто у нее не было и нет времени задуматься, поразмышлять о том, о чем думал он, Котов, бродя по лесу после омовения в ручье… Зачем ему осуждать ее за это, зачем отталкивать, оскорблять, унижать? Пусть он станет чуть грешнее, а она чуть чище.
И уже укладываясь на пухлый Валин живот, Владислав не думал о том грубом и маловпечатляющем процессе, который ему предстоит. Его душа ощущала радость от того, что он, отягчая свою душу грехом, облегчает и лечит чужую…
Но вот что удивительно. Валю всегда заботило, нет ли у «мужика» какой заразы, не придется ли идти на аборт, наконец, просто в общем смысле: а что она будет с этого иметь? Сейчас, когда все было, в общем, вполне обычно, она думала только о том, как бы сделать Владислава счастливым. Она мучилась от того, что ее тело тяжеловато, рыхловато, неуклюже. Ей хотелось бы стать легонькой, гибкой, тоненькой, изящной, подвижной и горячей. Оба тихо и бескорыстно лгали. Котов имитировал азарт и страсть, чтобы не обидеть Валю, а Валя — чтобы Котову было приятнее. Потом Валя стиснула его покрепче и не выпускала из своих объятий.
— Лежи-лежи… — шепнула она. — Я ведь мягкая, на мне как на подушке… Поспишь у меня до утра?
Котов только поцеловал ее в прикрытый веком левый глаз.
Если бы Сутолокина увидела все это, она, бесспорно, удавилась бы. Выскакивая из номера, она не слишком представляла себе, зачем и куда бежит. Она знала, что Заур — муж Вали, но где могла быть Валя и был ли у нее Бубуев, разумеется, не знала. Ей казалось, что она непременно встретит Заура где-нибудь по дороге. Сутолокина присела на скамеечку вблизи асфальтовой трассы терренкура. Почему-то она считала, что Бубуев пройдет именно здесь. И благодаря помощи Тютюки, о которой Пузаков вовсе не догадывался, именно к этой скамеечке вышел бухгалтер.
— Извините, — пробормотал Пузаков, — у вас все в порядке?
— Что? — встрепенулась Сутолокина. — Что вы сказали?
— Вы знаете, моей жене показалось, что вы очень взволнованы, и она просила меня сходить за вами, узнать, не можем ли мы вам чем-нибудь помочь?
— Нет, — зло бросила Сутолокина, — ничем вы мне помочь не можете. Идите к своей жене!
— Хорошо, хорошо… — Пузаков понял, что попал в дурацкое положение. С одной стороны, ему вдруг начали приходить в голову какие-то непрошеные мысли, с другой — он понимал, что Сутолокина ждала явно не его.
Тютюка с легким волнением орудовал короткими импульсами. Получалось плохо, он никак не мог точно выбрать направление предобработки, кроме того, приходилось обрабатывать сразу две цели. Сутолокина, которая по-прежнему надеялась на встречу с Зауром, довольно успешно отталкивала приходившие ей в голову мысли о том, что не худо бы поближе познакомиться с Пузаковым, а Пузаков ни на минуту не оставлял без внимания тот факт, что Сутолокина дожидается какого-то мужика, и мужик этот вполне может от души навалять бухгалтеру по морде.
— Уйдите вы, — проворчала Сутолокина, — не понимаете, что ли, что мне нужно побыть одной?
— Да, да, — ясно видя, что ему надо идти, кивнул Пузаков, но никуда не пошел. Тютюка дал ему импульс оставаться на месте, но знал, что долго держать подопечного не сможет.
Наконец Тютюка придумал. Он совершенно неожиданно вспомнил, что у здешних реликтовых есть хороший обычай пить водку. Он рискнул и дал длинный импульс по Сутолокиной. От этого импульса Александра Кузьминична совершенно внезапно вспомнила, что у нее под скамейкой стоит нераспечатанная бутылка. Она наклонилась и вытащила вполне обычную «Русскую», с наклейкой, на которой была обозначена старинная цена «без стоимости посуды». Сутолокина была твердо убеждена, что бутылку она принесла с собой. Следующий короткий импульс заставил Сутолокину сорвать пробку и без долгих разговоров глотнуть примерно четверть бутылки. Сутолокина в своей сугубо интеллигентной и малопьющей семье подобные дозы раньше принимала лишь несколько раз в жизни, и то не залпом, а минимум пятью рюмками. К тому же все это выпивалось с большими интервалами и интенсивно перемежалось закуской. Ее не вывернуло, но захмелило сильно и мгновенно. Ей стало весело и очень просто.
— Толстенький, — изрекла Сутолокина в совершенно несвойственной для себя манере, — выпить хочешь?
Пузаков еще с детских времен очень переживал из-за своей фамилии, хотя, увы, ее вполне оправдывал. Животом он обзавелся еще задолго до того, как его стали называть по отчеству. Толстый, Пузак, Пузанище, Пузо, Жиртрест — именно такими кличками его награждали в детстве. Тем не менее, когда его назвала так Сутолокина, он не обиделся. Водку он, кстати, почти не пил, потому что при его работе это грозило ошибками, а бухгалтерские документы — вещь точная. Но сейчас-то не работа! От предложенной бутылки он не отказался и отхлебнул примерно столько же, сколько и Сутолокина. И ему тоже стало хорошо, весело и очень просто.
— А ты ничего… — оценил Пузаков, очки которого съехали на нос.
— И ты тоже, хи-хи! — Боже, если бы Александра Кузьминична слышала свой смешок со стороны! — Ты кто?
— Я Вовочка… — икнул Пузаков.
— Вовочка! Ха-ха-ха! — закатилась Сутолокина. — А я Шура! Или Сашенька — как хочешь. Б-будем знакомы?
— Б-будем! — Пузаков отхлебнул еще, поменьше, чем в первый раз, а Сутолокина допила все, что осталось.
— А я красивая? — поинтересовалась Сутолокина. — Верно?
— Ужас! — подтвердил Владимир Николасвич. — Мерилин… ик! Марло…
— Пойдем гулять?! — предложила Сутолокина.
— Обязательно! И будем петь!
— Точно! — Сутолокина вскочила на ноги и притопнула, словно бы собралась сплясать. — А что петь будем?
— Про меня, — объявил «Вовочка», — про бухгалтера!
— А ты бухгалтер?! — в диком, хотя и немотивированном восторге завопила Сутолокина. — Я только слов не знаю.
— Ни хрена! — погрозил кому-то пальцем Пузаков. — Все путем!
— Запевай, — потребовала Сутолокина и совершенно неожиданно произнесла несколько слов, которые часто слышала от прорабов, но никогда сама не употребляла. Впрочем, Пузаков на счет своей матушки их, разумеется, не принял, а потому только заржал.
— «Мне надоело петь про эту заграницу, надену валенки да красное пальто…» — заверещал Владимир Николасвич таким похабным голосом, что даже его собственная супруга, находившаяся всего метрах в двухстах от лавочки, не узнала его тембра.
Когда Пузаков допел куплет, Сутолокина визгливо поддержала:
— «Бухгалтер, милый мой бухгалтер! Вот он какой, такой простой…»
Это был чудовищный дуэт. Обнявшись, парочка двинулась по трассе терренкура, шатаясь из стороны в сторону. Подслеповатой Сутолокиной новый кавалер казался настолько обаятельным, что она была от него без ума. Не допев песню, они начали очень неуклюже целоваться, причем вся раскраска губ и бровей Сутолокиной постепенно переходила на взмокшую физиономию бухгалтера. На сто первом метре они сошли с трассы и, беспричинно хихикая, углубились в чащу кустов, туда, где днем рэкетиры били Бубуева. Там, хохоча и вереща, Сутолокина грохнулась навзничь, а Пузаков, забыв и о жене, и о Кирюше, придавил Александру Кузьминичну к корням…
Тютюка ликовал: Сутолокина набрала минус семьдесят пять, Пузаков — минус семьдесят, и это, по-видимому, еще не предел…
УТРЕННИЕ ДЕЛА
Котов проснулся в пять утра. Он увидел разметавшуюся рядом Валю Бубуеву и с удивлением отметил, что ему не хочется сразу же убегать от нее. Не было ни похмелья — хотя и с чего бы его ожидать? — ни раскаяния, ни стыда. Хотя Валя действительно была толстовата, и личико у нее было не слишком свежее, но все же она казалась Котову милой и приятной. Котов пошевелился, и чутко спавшая Валя проснулась.
— Владик… — Она приоткрыла глаза и потянулась к нему…
Примерно через полчаса они, выскользнув из общежития, шли по тропинке в глубь леса, туда, где тек святой ручей. У Вали в сердце цвел целый букет радостей, подаренный Котовым. Не верилось, что все это было с ней, а не с кем-то еще, и лишь ощущая руку Котова, лежащую на ее талии, она убеждалась — нет, это был не предутренний сон, а самая натуральная явь.
Котов не понимал, зачем ведет Валю к ручью. Только знал — нужно, и все. Он не мог иначе.
— Как тут хорошо! — прошептала Валя. — Когда ж ты этот ручей нашел?
— Вчера, — ответил Котов. — А ты разве не знала о нем?
— Не-а… — Вале стало стыдно. Все хвалилась, что местная, а про ручей не знала.
— Надо окунуться, — сказал Владислав.
— Ой, что ты, холодно ведь… — заупрямилась Валя, но противиться Котову не могла. Он заставил ее раздеться и, взяв за руку, подвел к бочажку, в котором вчера искупался.
Плюх! Вода ожгла их очищающим холодом. Валя тихонько взвизгнула, Котов крякнул. Конечно, вылезли они очень быстро, но вода уже совершила свое благое дело.
— Как будто второй раз родилась, — заметила Валя, — теперь каждое утро здесь купаться буду. А то в озере вода до того прогрелась, что даже с утра теплая.
— Да, — кивнул Владислав, — вода тут просто необыкновенная… То ли в ней что-то растворено особенное, то ли…
— Радиация? — встревоженно произнесла Валя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39