За столом сидел убеленный сединами старец — отставной майор Андрей Иванович Баринов — и диктовал дочери Марии Андреевне письмо в Петербург к сыну Александру.
— Изволишь осведомляться, любезный сын, каково здравие мое ныне? Ответствую, что Бога не обманешь, и надобно готовиться к Высочайшему Параду, дабы на оном в грязь лицом не ударить. Рассуждая о сем, помышляю, что укорить мне себя не в чем, а за деяния моего отца и деда твоего Ивана, бывшего некогда смутьяном, нам в ответе не быть. Благословляю судьбу, Бога и благосклонность начальствующих лиц, коие не препятствовали мне в получении чина офицерского и возведению моему во дворянское достоинство. Тебе, сыну человека невежественного и худородного, сим открыт был путь к научению и свету. Надеюсь, что ты в служении Государю и Отечеству меня, невежду, превзойдешь и детям своим в наследство оставишь не тот скудный пожиток, что я оставляю вам с Марией…
Взамен этой сцены появился следующий кадр: гвардии поручик Александр Баринов готовился стреляться на дуэли с каким-то штатским господином. Секундант подошел к поручику и объявил:
— Господин надворный советник предлагает вам примирение, ибо считает повод для дуэли несерьезным. Ваше заявление о том, что покойный поэт Лермонтов был самовлюбленный нарцисс, а стихи его дурны, он объясняет излишней горячностью…
— Вздор! — оборвал Александр. — К барьеру!
Два пистолета, два человека, два выстрела… Баринов остался стоять, а противник его распростерся на росистой утренней траве…
Роща с лужайкой, где происходила дуэль, исчезла.
Появились лесистые горы, горная река, грохочущая по камням, а за рекой, по склону горы — каменные сакли. Капитан Баринов шел вдоль позиции своей батареи, поглядывал на часы.
— Первая-а-я… — Раскатился грохот, ядро с воем полетело туда, в аул, взметнуло столб огня, дыма и камней.
— Втор-рая-а-я! — Выстрелы орудий загремели один за другим. Все заволокло пороховым дымом, в ауле занялись пожары. Затем пушки замолчали, послышалось «ура», затрещали выстрелы из ружей…
Артиллеристы банили пушки, когда к батарее подскакал офицер с каким-то мешком поперек седла.
— Браво, Баринов! — вскричал он, осаживая коня. — Блестяще стрелял, дружище! Смотри, что я в этом ауле сцапал…
Он отвязал мешок и осторожно опустил на землю.
— Что это, Ковалевский? — иронически спросил артиллерист. — Вы захватили сокровища Гаруна аль-Рашида?
— Никак нет-с, — Ковалевский сдернул мешковину, и два огромных черных глаза со страхом глянули на русских. — Какова кобылка, господа? Зовут не то Асият, не то Хасият, но надобно объездить…
Но тут его фраза пресеклась, и обладатель живого трофея внезапно рухнул навзничь. Пуля, прилетевшая из-за реки, ударила его точно в лоб.
— Укрыться! — крикнул капитан Баринов, одним рывком втаскивая пленницу под защиту бруствера, защищавшего орудия. И не зря: вторая пуля пронзила воздух точно в том месте, где секунду назад находилась женщина.
— У них, ежели наш брат до бабы коснулся, то бабе не жить, — заметил какой-то бомбардир.
Пехотинцы, бывшие в прикрытии батареи, начали палить по тому месту, где вроде бы скрывался джигит, но без толку. Баринов пригляделся к скале, возвышавшейся над лесистым ущельем, и сказал:
— Вон он, голубчик! Дай-ка, братец, винтовку…
Александр Андреевич приложился, ударил. Тоскливый крик падающего с утеса человека потонул в грохоте горного потока…
Опустив ствол винтовки, капитан Баринов бесцеремонно отодвинул с лица трофейной красавицы угол платка.
Затем я увидел их в церкви среди негустой кучки перешептывающихся мужчин во фраках и женщин в пышных платьях.
— Венчается раб божий Александр рабе божьей Анастасии… — бубнил священник, который тоже испытывал некое смущение от происходившей церемонии.
Этот кадр продержался совсем недолго. Его заменила картинка, на которой появился темноволосый, заметно похожий на кавказца молодой человек в мундире
поручика, держащий на руке кепи. Перед ним стоял бородатый генерал, чем-топохожий на Скобелева, но не Скобелев.
— Мой тяжкий долг, Василий Александрович, сообщить вам прискорбную весть. Отец ваш, подполковник Александр Андреевич Баринов, убит 23 ноября сего 1877 года под Плевной… Мужайтесь.
— Ваше превосходительство, долг чести требует от меня подать рапорт о переводе в действующую армию.
— Похвально. Но в данном случае, господин поручик, я вынужден буду вам отказать. Задание, к которому вы готовились последние два года, слишком серьезно, чтобы пренебречь им под воздействием эмоций. Ситуация такова, что нынешняя война не решит существующих проблем в восточном вопросе. Турция, несомненно, будет побеждена, однако противодействие Англии, Германии и Австро-Венгрии нашим стратегическим усилиям на Балканах и в Закавказье усилится. Вы отлично знаете языки, мусульманские обычаи, ваша внешность не вызывает подозрений. Найти сейчас другого человека для выполнения миссии, которую мы предполагали поручить вам, — задача весьма сложная. Поэтому всякие разговоры о переводе в действующую армию я желал бы более не слышать. Надеюсь, что вы меня правильно поймете, поручик.
Исчез интерьер генштабовского кабинета, возник интерьер купе. Я не видел, куда и мимо каких станций движется поезд, но знал, что это поезд Берлин-Стамбул.
Василий Александрович Баринов, заметно пополневшиий, обросший бородой, в европейском костюме и красной феске с кисточкой, читал «Берлинер тагеблатт» от 24 мая 1905 года. Эту газету «забыл» в его купе неразговорчивый чех, сошедший с поезда в Вене. Под некоторыми буквами острый взгляд Баринова различал едва заметные дырочки, проколотые острием иглы. Помеченные буквы.складывались в слова, а из слов составлялось то, что называется «информацией». Это надлежало запомнить, а газету уничтожить.
В этот момент я, Баринов Дмитрий Сергеевич, вдруг нашел аналогию между собой и этим не столь уж далеким предком. Мы были хранителями информации, неким живым «банком данных». А пользовались ею сильные мира сего…
Дальше в «фильме», который прокручивался у меня в голове, появилась новая сцена.
Генерального штаба полковник Баринов, уже без бороды и фески, в полной форме, при серебряных аксельбантах, беседовал со своим сыном Владимиром, приехавшим в отпуск после ранения. На отрывном календаре, висевшем в домашнем кабинете полковника, значилось 9 декабря 1916 года.
— То, что ты рассказываешь, Володя, очень печально. Здесь, в Главном управлении Генерального штаба, все представляется более оптимистично. Конечно, я постараюсь доложить обо всех твоих наблюдениях, но шансов на то, что удастся каким-то образом изменить положение, — ноль. Ты же понимаешь, что нельзя тебе, допустим, со своим батальоном остановить прорыв неприятельской дивизии.
— Я это понимаю, папа. Ты столь же бессилен, как и я. Но ведь грядет катастрофа. Признаков того, что она надвигается, более чем достаточно. Здесь, в тылу, это еще заметнее, чем у нас в окопах. Тысячи людей, делая вид, что стараются для Отечества, зарабатывают миллиарды, открывают счета в Швеции и Америке, создают всяческие «закупочные комиссии» в Париже и Лондоне, в Харбине и Токио, перекачивают казенные деньги за рубеж. Мы же кормили хлебом всю Европу! Кто вздул цены? Куда делся хлеб? Почему в армию поступают сапоги с картонными подметками, сапные лошади и крупа с мышиным пометом? Я уж не буду говорить, какие слухи ходят о Распутине…
— Распутин, государь, государыня… — покачал головой Василий Александрович. — Это заметные, бросающиеся в глаза фигуры. А за ними нечто серое, невидное, но копошащееся и действующее. Распутина убьют те, кто захочет спасти империю. Но это уже поздно. Монархия в России не устраивает прежде всего наших нынешних союзников. Смешно, но для немцев, для кайзера император, у которого в жилах течет датская и немецкая кровь, при императрице-немке намного ближе… А для русских мужичков, сидящих в наших окопах, столь же близок обовшивевший Фриц Бауэр по другую сторону нейтральной полосы. Вот они и ходят «на дружные разговоры и закуски», как ты рассказывал.
— Неужели ты считаешь, что мы воюем не на той стороне?
— Я считаю, что мы вообще зря воюем. Увидишь, сейчас в России утвердится у власти тот, кто сможет остановить эту бойню любой ценой…
— Любой? При том, что сейчас немцы оккупируют Варшаву, Вильно, стоят под Ригой, нацеливаются на Минск и Киев? И потом — что значит: «утвердится у власти»?
— Потому что в ближайшее время Россию ожидает новое «смутное время». Союзники уже поняли, что царствующий дом себя исчерпал. Они поддерживают те силы, которые смогут продолжать войну. Но при этом им нужны лица, готовые сделать Россию послушной. А таковыми являются думские либералы, прогрессисты, наиболее покладистые из социалистов. Эти спят и видят в России республику или ограниченную монархию с царствующим, но не правящим государем. Среди этого сброда полно болтунов, теоретиков, писак, но нет деятеля. Заварится грандиозная каша. И ужас, что получится, когда на улицы выйдет народ…
Эпизод на пару секунд прервался, но тут же словно продолжился. Участники беседы были те же, место действие то же, но, судя по изменениям в облике кабинета и одежде Бариновых, минуло несколько лет, тем более что в окне за спиной Василия Александровича просматривался кумачовый плакат «Да здравствует 4-я годовщина Пролетарской Революции!». Василий Александрович, наголо обритый после сыпняка, исхудалыми пальцами отщипывал сухие волоконца со спинки пайковой воблы. С кителя его исчезли ордена, погоны и аксельбанты, но зато на локтях появились заплаты. Владимир Васильевич, бросив на самодельный табурет шинель с «разговорами», доставал из вещмешка двухфунтовую буханку — боевую красноармейскую пайку.
— Надолго приехал? — спросил отец у сына.
— Возможно, что насовсем. На курсы переводят, тактику преподавать. У меня ж все-таки полный курс военного училища мирного времени… Да и опыта набрался сверх головы.
— Как на Украине?
— Махне хана. Там не чикаются. Остались всякие батьки и подбатьки, но к зиме их покрошат. По снегу далеко не ускачешь, да и жрать там уже нечего. Повыгребли куркулей. А комнезамы у себя по селам анархии не допустят.
— Ты в РКП(б) вступил?
— Приняли, хоть и со скрипом. Насчет офицерского прошлого вопросики задавали. Тобой интересовались. Но проголосовали.
— Значит, передо мной теперь коммунист Баринов?
— Так точно.
— Ты веришь в то, что ЭТО возможно?
— Что «ЭТО»?
— Ну, коммунизм…
— Верю. Бога нет, в этом я убедился, когда меня в девятнадцатом поп из маузера расстреливал. Пули, сукин сын, сопровождал словами: «Во имя Отца, Сына и Святаго Духа…» Продырявил оба плеча и легкое, а в сердце так и не попал. Думаю, если б Бог существовал, то он бы меня с первого выстрела угробил. А я, кстати, если и молил Бога, то только о том, чтоб поп догадался меня добить. Но черта с два — оставил замерзать в степи, а сам пошел водку жрать, жеребячье семя… Мужичонка-голодранец меня вытащил — услышал, как я матюкаюсь в снегу. А утречком наши пришли. В общем, я убедился, что Бога нет, а верить во что-то надо. Теперь верю в коммунизм.
В этот момент в комнату вбежал мальчишка лет десяти в потертом пальтишке и картузе с поломанным козырьком.
— Папка!
— Сережка!
Этот мальчишка был мой дед, Баринов Сергей Владимирович. В его лице очень отчетливо просматривались знакомые черты Чудо-юда, да и мои, естественно, тоже.
Наконец появилась последняя картинка. Сейф, красное знамя в углу, портрет Сталина над столом, зимняя чернота за окном. Из тарелки-репродуктора со стены доносилось: «От Советского информбюро…» Но люди, которые находились в этом помещении, радио не слушали. Старший лейтенант НКВД Сергей Владимирович Баринов положил на стол рапорт о направлении в действующую армию.
Майор с ромбом в петлице просматривал листок, на котором было строк десять текста, очень внимательно и долго, будто искал в рапорте какую-то тайнопись. Потом сказал сухо и жестко:
— Отклоняю. Работник ты хороший. Поэтому нужен здесь, а не под Москвой. К тому же на тебя у нас планируется серьезная оперативная работа. Хотел немного позже сообщить, но придется сейчас. А то вас тут много охотников на передовую — одного отпустишь и останешься с голым хреном…
— Слушаю, товарищ майор.
— Поедешь в соседнюю область, в райцентр Нижнелыжъе. Там много ссыльного народа, очень кислые настроения среди населения. Слухи ходят насчет того, что Москву взяли, что Хозяин в Америку сбежал, а от Красной Армии ни фига не осталось. Задача: выявить наиболее отпетых, сделать из них, условно говоря, руководящий центр, пристегнуть неустойчивых в максимально большом числе. А потом, как говорится, «сдать по акту». Входить в операцию будешь через роно, учителем ты уже однажды работал, так что сумеешь. Легенду сделаем нормальную, фамилию менять не будешь. Кстати, там твои жена и сын живут на поселении.
— Бывшие… — мрачновато сказал старший лейтенант.
— Ничего, тебе они рады будут. Тебя тогда как из операции выводили?
— Под конвоем, — усмехнулся Баринов.
— Правильно. Мы сообщили им, что ты получил десятку без права переписки. А теперь вернешься как сактированный из лагеря. Куришь ты, как паровоз, кашляешь много — вполне сойдешь за туберкулезника. Что такое лагеря, ты знаешь, врать и путаться не станешь. С тамошним начальником ОГБ Агапкиным будешь в контакте. Задумка вся ихнего областного управления, поэтому ухо держи востро. Я тебе дам свою связь. В случае если Агапкин будет ваше «подполье» на теракт нацеливать — тут же докладывай. Листовки, сходки — это туфта. А вот если твои ребятки стрельнут или рванут — могут наши коллеги с той области на нашем горбу в рай въехать… Уловил?
— Так точно.
— Три дня на подготовку. Здешние дела сдашь заму… Сразу после этих слов «кинофильм» «История семейства Бариновых» завершился.
ВЕРИТЬ — НЕ ВЕРИТЬ?
В реальный мир я вышел очень спокойно, без внутренней сумятицы, путаницы имен, образов и места действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77