И я лишь потом обнаружила, как пострадало мое любимое, нежное шифоновое платьице. Он поступил со мной как варвар - не стал тратить время, чтобы снять с меня хоть что-нибудь, а с себя - штаны. Вероятно, в России так принято? Но я не была в претензии, если иметь в виду конечный результат.
Правда, кое-какая прелюдия случилась. Этот русский слегка покусал мои губы, мочки ушей и пятки, прежде чем приступить к основному. И мне было приятно слышать, как колотится его сердце на моем животе. А когда он, не претендуя ни на какие условности цивилизации, попросту задрал на мне платье и рывком отдернул мои крошечные, но очень дорогие трусики, я, признаюсь, впала в совершеннейший экстаз, вообразив себя на время женщиной времен палеолита, а его - охотником за мамонтами, который возвратился в пещеру после удачного дня и захотел немедленно одарить себя радостями секса.
Что сказать ещё о постельных возможностях русского бородатого мужчины, случайно попавшегося мне на пути и взявшего меня без затей, задрав платье, до конца не сняв собственных штанов, как это делают насильники и маньяки?
Он оказался на удивление отменно работающим агрегатом, рассчитанным на большие нагрузки. Скажу больше - он поначалу не сумел надеть презерватив и готов был идти на риск, бросаться на тигра с голыми руками. Ведь он не мог знать, кто я и что. Нынче любая представительница "группы риска", а попросту проститутка, если она хоть чуть-чуть внешне съедобна, способна и одеваться, и выглядеть как классная манекенщица или принцесса средиземноморского королевства.
Но я, совершеннейший ортодокс в этом отношении, не позволила ему пренебречь элементарными условиями безопасного секса и сама, как мать, заботливо натянула желтоватый презервативчик на его вполне сносный русский фаллос, который с самым беззастенчивым, раскованным русским простодушием нацелился в меня и готов был дать, судя по первичным признакам, мощный огнеметный залп.
Когда же мы, наконец, слились в экстазе, я вдруг ощутила усложненно-своеобразный запах этого русского, разворошенного моей кипучей, бьющей, как всегда, через край энергией, - он пах весьма оригинально: вроде бы можжевельником, растоптанным на мокрой кладбищенской дорожке, а отчасти раздавленной и немножко кисленькой вишней, но где-то внутри этих основных запахов витал ещё аромат довольно породистой лошади, только что победившей в забеге. И я с наслаждением истинной гурманки вдыхала в себя все эти сложно переплетенные ароматы, и моя голова кружилась, кружилась, хотя тело, естественно, ничуть не уступало в эти моменты его надежно работающему телу ни в напоре, ни по части синхронизации.
И я вдруг обнаружила, к собственному удовольствию, слушая отдельные мурлыкания и кряхтения этого шустренького, самоотверженного в деле русского, что он только со мной, американкой, познал подлинные, обжигающие, завораживающие радости и причудливые всполохи секса. Иначе, думаю, он бы не мурлыкал и не кряхтел так продолжительно и самозабвенно.
Однако едва мы оба одинаково стойко и неудержимо мятежно сотряслись в могучем, гулком оргазме и я оправила на себе свое изрядно помятое белое платьице, как он вытащил из кармана серых брюк, брошенных прямо у порога, бело-бордовую пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, закурил - и ни слова. Словно меня здесь с ним и не было.
Это было невероятно! Это было исключительно оскорбительно для меня! Со мной ещё никто, ни разу в жизни не позволил себе так обращаться, ни один из более чем сотни "опробованных" и отставленных! А этот! Да кто он такой, в конце концов? И я заставила себя не спешить с уходом - небрежно, свысока оглядела его унылую фигуру, сидящую на постели с сигаретой в руках, какую-то посиневшую картофелину - остаток еды на тарелке, стеклянную пепельницу, доверху набитую вонючими окурками, серо-зеленый переливчатый галстук, болтающийся на створке полуотворенного шкафа, темно-коричневые туфли с засунутыми внутрь комками синих носков...
- Ол райт! - сказала я с усмешкой и взялась за дверь, чтобы выйти.
Но тут он спохватился, бросился к шкафу, приговаривая какое-то русское слово, вероятно, обозначавшее - "сейчас, сейчас..." Мне стало любопытно, я подождала. Наконец он обнаружил, что искал. Бутылка коньяка!
И как же мы с ним напились! Пол каюты поехал у меня в одну сторону, а потолок - в другую. Он включил какую-то громкую ритмичную музыку и попытался подхватить меня для танца. Хохоча, мы рухнули на постель и сделали ещё один, на этот раз маленький, секс. Не знаю как, но я, заинтригованная, все-таки вызнала у него, почему он в первый раз так грубо поступил со мной - сел, закурил и - ни слова. И каким-то образом, собрав вместе тройку английских слов, он объяснил мне, что - думал, курил и думал, кто я такая есть - американка или англичанка.
Я так и не поняла, какое это имело для него значение. Да ведь он и сам не понял, потому что, как я наконец догадалась, с самого начала был крепко пьян.
- О! - сказала я самой себе. - О! Если он в экстремально пьяном виде способен совершать чудеса в сексуальных поединках, то как бы он выглядел, будучи абсолютно трезвым? Это, видимо, нечто...
Но что-то воистину рыцарское все-таки было в этом пьяном русском Иване - он взялся довести меня до моего номера, и мы кое-как, но проделали эту довольно сложную процедуру. Я поцеловала под конец его надбровную дугу, от которой на меня внезапно повеяло пронзительной сексапильностью, и закрыла за собой дверь. И в чем была - рухнула на постель. Я чувствовала себя как в кино - русской пьяной бабой. И вот тогда-то впервые и зародилась во мне мысль - описать все свои похождения и стать таким образом знаменитой. Уверена, не много найдется американок, которые сполна испытали ощущения пьяной русской бабы, которую только что трахал пьяный русский Иван. Не правда ли?
...Я уснула, представьте себе, с улыбкой на устах. В платье, помятом и испачканном. Впервые в жизни.
Но когда проснулась - огорчилась, что это мое любимое, легчайшее, прозрачное платье так пострадало, и я расплакалась. И только спустя минут пять догадалась, почему плачу так горько и неостановимо. А плакала я от обиды, от горькой обиды на высокого русского блондина, который оказался таким хамом и не оценил меня, не придал никакого значения ни моей американской выдающейся внешности, ни даже тому, что за мной стоит великая Америка и весь её могучий военный потенциал.
Вот тут я и раскричалась, не в силах сдержать обуревавших меня чувств:
- Негодяй! Дерьмо! Импотент ползучий! Чтоб ты сдох! Чтоб у тебя сейчас же отвалился твой поганый, бездарный, отвратный, так и лезущий в глаза член! Плевала я на тебя! Плевала! Я знала такие... такие... такие... фаллосы... Чтоб ты знал! Ну кто, кто ты такой, чтоб пренебречь мной? С абсолютно грязными пятками и криминальным прошлым? Ненавижу сами слова "новый русский"! Ненавижу и презираю!
Это меня немного успокоило. Да и ноги разболелись - я же ведь не только кричала, но и топала как-то невольно.
Топала, топала, а потом вздохнула, пошла приняла душ, попшикала на свое посвежевшее тельце дезодорантами и духами, закуталась в прелестный розово-жемчужный пеньюар, изысканно отороченный кружевами, всякого рода бантиками; и почему-то с большим удовольствием своими ногтями вгрызлась в его заповедную, душистую, возбуждающую мякоть. И все равно недоумение и так и сяк терзало мою беспокойную, неуемную душу: "Ну почему, почему этот высокий, прелестно загорелый "новый русский" отверг меня, да ещё так дерзко и грубо? Как же мне жить дальше с таким вот гнусным настроением? С неожиданным чувством ущербности? С кровавой раной в сердце?"
Вообще-то я не курю, так, иногда балуюсь для вида. Не хочу портить цвет лица. Но в эту отчаянную, горькую минуту мне очень захотелось сигарету. И я в своем чудесном пеньюаре, непосредственная, как всякая красавица, вышла в коридор и стала ждать, кто пройдет, чтобы попросить сигарету, как когда-то в студенческие годы.
Минуты через две в конце коридора показалась мужская фигура, высокая, худощавая, даже издали чем-то привлекательная. Вблизи же я увидела седоватого господина лет пятидесяти со щеточкой усов под крупным выгорбленным носом, с лысой как шар головой и сказала:
- Будьте столь любезны, мне нужна сигарета...
Но он не мог промолвить ни полсловечка. Онемел, абсолютно онемел, уставившись на мое будто бы упрятанное в ткань восхитительное тело. И я его вполне поняла. Ну как можно пройти мимо женщины, у которой сквозь жемчужные переливы розоватого шелка сияют её тугие, крупные, сочные, как спелые груши, грудки? И веселым, смелым глазком глядит сладкий славный пупочек? И искрится мягчайшая шерстка там, там, в самом райском закуточке?
Как мы очутились в постели - не знаю. Но все, все было восхитительно. Он очень долго, умело оглаживал мои предплечья, лопатки, локти, сосочки, предварительно со знанием дела облив их медом (как ни странно, мед оказался в его кармане), а потом пробежался пальцами рук и ног по моему задику, передику, сексапильной ложбинке между бровями, эротическому третьему сверху позвонку, и я сомлела окончательно, признав его полное превосходство над собой, столь необходимое каждой женщине в подобных ситуациях.
- О чудо! О прелесть моя! О рай земной! - произнес он по-английски и добавил несколько слов ещё на каком-то языке.
Я, естественно, полюбопытствовала, что он сказал, кто по национальности.
К моему восторгу, он оказался представителем очень маленькой народности, проживающей на севере Турции, - курдом. И этот курд, представьте себе, как вытащил для боя свое мужское оружие - так я и лишилась дара речи. Ну никак не могла понять, откуда у столь худого, весьма пожилого человека такое сокровище, похожее на аравийскую дыню? И когда он применил этот плод на практике - я ещё более зауважала себя за сообразительность. Надо же мне было в удачнейший момент оказаться в коридоре и выловить такой необыкновенный экземпляр!
- Сколько вам лет? - спросила я в процессе очень, ну очень длительного сексуального контакта, слегка задыхаясь от усилий, экстаза и абсолютной раскрепощенности.
Он улыбнулся, пощекотал мой дивный носик щеточкой своих усов и признался:
- Шестьдесят семь.
Я так и ахнула в порыве приятного удивления и тотчас же, для полноты ощущений, потрогала его добротное мужское достоинство и даже попыталась помять его, но это мне не удалось. И в восторге от такого изумительного партнера я тотчас захотела быть полезной. Со мной это бывает. Почему-то хочется как-то по-особому, чисто по-женски отблагодарить того, кто мне доставил истинное наслаждение. Я нежно провела своей бархатной, божественной коленкой по его лысой, кроткой голове и сказала:
- Тебя, конечно, очень удручает эта голая поверхность?
- В какой-то степени да, - сознался он, сексуально пощипывая мое предплечье.
- Да, конечно, - согласилась я, продолжая своей коленкой нежить его лысину, - облысение для мужчины - это почти трагедия. Я помню, как страдал мой бедный кузен, когда в семьдесят лет вдруг начал лысеть. Что он только не делал, чтобы остановить процесс! Каких только патентованных лосьонов не втирал в кожу! Даже экскременты животных и птиц! Кому-то, говорят, они помогали. Например, куриный помет. Но моему кузену это не помогло. Между прочим, философ Аристотель считал, - продолжала я, сексуально оглаживая своей чудной коленкой его лысый затылок, - считал, будто причиной выпадения волос является именно секс. Но новейшие исследования (я много чего наслышалась от бедного страдающего кузена) показали, - виной всему плохая циркуляция крови в коже головы. И когда ему посоветовали просто энергично и каждое утро делать массаж головы простым полотенцем, - у него уже не лысине задержались хотя бы остатки волос. Попробуй, милый, и ты, хотя бы прямо сейчас...
А так как все "пули", какие он имел при себе для моей прожорливой, неугомонной, прелестной дырочки, были прилежно израсходованы, он вполне по-джентльменски покинул меня и занялся растиранием лысины желтым полотенцем. И это смотрелось со стороны довольно эффектно и даже сексапильно - розовая, блестящая, абсолютно голая и словно отполированная голова в желтоватых волшебных отсветах трепещущего полотенца... Как тут было не сделать ещё один маленький секс?
Но когда славный курд ушел - меня в скором времени опять покинуло ощущение своей исключительной, победительной женской силы. Из головы все не шел и не шел русский блондин, посмевший выгнать меня из своей каюты. Согласитесь, это не могло не ошеломить молодую, привлекательную, яркую, сексапильную американку. Во рту у меня почему-то скопился вкус старых гимнастических носков. В сердце вгрызлась тоска. Если вот только что очаровательный курд заставил чувствовать меня одновременно и женщиной-вамп, и шаловливой школьницей, то этот русский блондин в одно мгновение даже в воспоминаниях превращал ту же самую американскую красотку в полное дерьмо!
Я лежала в постели лицом вверх, и феерические картины моего унижения там, в его каюте, все проносились и проносились перед моим мысленным взором.
Мучительно было вспоминать и его изобильную и как бы отягощенную собственной мощью плоть, победоносно выставленную словно бы на презентации. Невообразимо грустно было вспоминать и грубый толчок его руки, которой он, по сути, отшвырнул меня за порог, и его злые, безобразные слова, сказанные на скверном, но самоуверенном английском: "Уходи! Проваливай!"
И ни красота моих ключиц, ни умоляюще-дерзкий взгляд моих голубых прекрасных глаз - ничто не оказалось способным оживить этот русский камень!
Почему? Ну почему? - допытывалась у стены, потолка, бокала с остатками джуса, у мандариновой кожуры, разбросанной по постели, - я забыла упомянуть о том, что мой славный курд, оказывается, имел обыкновение натирать мандариновой кожурой свои ладони и пятки, и ладони, и пятки партнерши - это придавало, по его заверениям, даже самому маленькому, случайному сексу налет особой, таинственной утонченности и близости к природе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18