.. Ну надо же!
Между тем часы показывали начало пятого... Все-таки долго мы с ним барахтались здесь в память о несчастном императоре Тиенг-Тоонг-Тай-Оанге...
...Я, было, откусила от банана, вдохнула глубоко, словно бы освобождаясь от всякого неурочного дурмана... Но тут на глаза мне попалась брошенная узконосая туфля... моя собственная, между прочим, ничем особо не примечательная. И вдруг именно эта лазоревая туфля вызвала в моей памяти образ принца Уэльского, мужа принцессы Дианы, его худую фигуру, его довольно обыкновенное лицо, но с таким поразительно длинным, предвещающим носом... Я где-то когда-то читала, что именно нос на лице мужчины дает наиболее точное представление о... ну да вы, должно быть, меня понимаете... И я тотчас сама себе удивилась: "Как это так, текут последние часы перед приходом в токийский порт, а я вожусь здесь с каким-то малокалиберным корейцем, в то время как мое тело рассчитано на полноценную мужскую плоть!" И так мне в эту же минуту захотелось иметь рядом английского принца, от которого, как пишут газеты, отворачивается привередливая принцесса Диана, предпочитающая узкие юбки... Так мне захотелось его всего-всего, все его мужские особенности ощупать своими чуткими женскими руками... Вообще, если признаться, я почему-то ещё ни разу не спала ни с одним принцем. Даже с лордом не спала.
Разумеется, я имею в виду натурального английского лорда, а не тех нуворишей, которые срочно прикупают себе эти титулы.
Да ведь, с другой стороны, мне каких-то двадцать восемь - вся жизнь впереди!
И ещё мне захотелось, чтобы принц Чарльз осыпал меня маргаритками в росе и, слегка подрагивающую от легкого озноба, накрыл своим пылающим от страсти, от восторга телом... А дальше, дальше...
Нет, нет, нет, даже обладание мужем привередливой принцессы Дианы не сделало бы меня по-настоящему удовлетворенной и счастливой. Мне, конечно же, никто не мог заменить "нового русского", посмевшего грубо бросить: "Пошла вон!"
Но почему он так поступил, именно так? Вот загадка... распаляющая воображение... К тому же, как вы, конечно, помните, дорогой читатель, этот "новый русский" решительно и бесповоротно отверг от себя малейший намек на гомосексуализм...
Что бы все это значило? Что?!
Я накинула поверх золотистого летучего пеньюара свою большую испанскую черно-золотую шаль и вышла в коридор, поднялась на палубу, прошла к корме... Белая накипь пены за бортом бурлила и непрекращающемся азарте и кураже, и я невольно почувствовала близость с ней... Именно с ней. Не с мертвой же плоской водой бассейна... не со скучной же тушей шлюпки, намертво привинченной сбоку парохода...
Я была одна здесь и словно бы на всем пароходе... Только я, звезды, пароход и море... Какая-то непонятная гордость охватила меня, а следом стало страшновато. А ну как и впрямь весь пароход, а главное, а самое-то невосполнимое, вся его мужская половина вымерла внезапно от какого-нибудь неизвестного, стремительно действующего вируса? И как же я? И куда же я?! Сидеть с престарелой тетей Элизабет под жасминовым кустом в штате Дакота?
Меня всю так и передернуло. Особенно почему-то от видения застывших теней на дорожках тетиного сада. От жучка-импотента, рассеянно ползущего по коре бука. От скукоженной, утомившейся жить и желать желтой розочки.
- Ах, где ты, принц Чарльз! - машинально, глядя на звезды, произнесла я.
И надо же такому случиться - ко мне шагнула довольно высокая фигура. И мне так почему-то захотелось, чтобы эта фигура оказалась именно принцем Чарльзом, что я закрыла глаза, и все дальнейшее проделывала с закрытыми глазами, что, между прочим, не помешало ничему остальному.
- Как вы прекрасны в этом звездном сиянии! - воскликнул приятный баритон.
- Я это знаю, - призналась я смело.
- Вы совершенно особенная женщина, - продолжал ворковать обольстительный мужской баритон. - Хотя бы потому особенная, что ни одна женщина не способна выйти на палубу в пять часов утра, чтобы любоваться звездами и тем более угадать, как меня зовут.
- Так вы и есть принц... Чарльз? - поинтересовалась я, чувствуя, как все мои жилочки и кровеносные сосуды напрягаются и перенапрягаются.
- Положим... принц, - почти уверенно ответили мне. - Но то, что Чарльз, - несомненно.
- А может быть, всего лишь Чарльз Дарвин? - сострила я. - Этот очередной дуралей мужского пола, который решил, что мы все - вчерашние обезьяны и не более того.
- Не беспокойтесь, я значительно моложе, - был ответ.
По обыкновению я принюхалась. Грустно было бы, если мое желание, рассчитанное на раннее утро в Японском море, оказалось бы не созвучно предлагаемому набору запахов.
Но, слава Богу, мой нечаянный принц Чарльз пах мускусом, хорошим вином и чуть-чуть кориандром. Но его подмышки, как я тут же прозорливо предположила, должны были отдавать можжевельником в смеси с ароматом испанского хлеба.
Так оно и оказалось... Но это после, потом. А пока я почувствовала, как мою талию в золотистом, летучем на ходу пеньюаре обхватила пара крепких, уверенных мужских рук... Я услыхала над самым ухом горячий, настойчивый шепот:
- Бросимся в бассейн! Сейчас же!
Я была, признаться, потрясена! Как, как этот внезапный человек догадался, что больше всего моему загоревшемуся телу хочется в воду?!
- А может, сразу в море? - чуть пококетничала, по-прежнему не раскрывая глаз.
- С вами? Готов! - был ответ.
И все-таки он был англичанин. Его выдала английская сдержанность.
- Но постараемся остаться на грани разумного, - сказал он вдруг. Море - ведь это море... можно отстать от парохода.
И это его благоразумие меня ужасно, упоительно разожгло.
- Бросаемся в бассейн не раздеваясь! - скомандовала я.
- Готов! - ответил он по-армейски бодро.
И мы рухнули в воду и лишь потом сообразили, что воды могло и не быть - ночь ведь, вернее, раннее-раннее утро.
Но как он был необыкновенно деятелен в воде, этот благоразумный англичанин! Как исключительно, трогательно предусмотрителен! Он сделал из моей шали чудесный гамак, наполовину утопленный в воде, искусно привязав его к каким-то выступам. В этом гамаке, как оказалось, так замечательно делать большой, содержательный, дерзновенный секс! При этом нам не только не мешал, а даже помогал мой хоть и вымокший, но пеньюар. Его тонкие кружева и шелковистые крошечные пуговицы добавляли в гамму нашего божественного наслаждения какую-то едва уловимую, очаровательную ноту...
Иногда мой верный Чарльз как бы путался в моем просторном мокром пеньюаре и терял из вида и из рук отдельные насущные участки моего великолепного, неутомимого, самоотверженно-прекрасного тела... А когда находил - радости его не было предела.
- О, Чарльз, Чарльз! - шептала я ему, не раскрывая глаз. - А согласился бы ты стать монархом в Нгойо - это одна из областей древнего конголезского царства?
- При каком условии? - спросил все-таки излишне предусмотрительный британец.
- При условии, что надевший корону монарха будет умерщвлен в день коронации.
- Но что мне будет обещано в награду? - поинтересовался рассудительный британец. - В конце концов?
- Ночь со мной, стопроцентной, лишенной всяческих предрассудков, американкой! - торжественно заявила я. - И разумно считающей, что мужчина создан для секса и только для секса, как птица для полета...
- О. тогда готов! - тотчас отозвался он и, несмотря на толстый слой воды, сумел использовать свой истинно британский, а значит, не нефритовый, а стальной "наконечник", лишь слегка как бы умягченный пресловуто британским пробковым "шлемом".
Блюстители порядка, естественно, готовы уже уличить нас в абсолютном презрении к закону. Ошибаетесь, господа! Мой Чарльз имел в своих плавках не менее десяти разного сорта английских высококачественных презервативов и очень искусно пользовался ими в условиях водной стихии, соблюдая абсолютно все правила безопасного секса.
А я тая и не открыла глаза, исполняя свое причудливое желание испытать оргазм с принцем Чарльзом. Думаю, это мое ноу-хау оценится по достоинству женщинами, имеющими воображение. Здесь столько всего можно себе насочинять и, как говорится, совсем малой кровью... добыть желаемое...
Все-таки действительно каждое мгновение жизни неповторимо, бесценно и несет в себе большой сексуально-социально-гормональный смысл.
Но едва я приняла душ и освежила свое прелестное (к чему ханжить! Я за чистую правду!), незаурядное, американское тело дезодорантами и духами, как - вообразите только себе безумный накал страстей, данный мне от природы! - как... мне опять на ум пришел "новый русский", большой блондин с незабываемым, очаровательным "орлиным гнездом" между крепкими, загорелыми арками бедер, с этим его могуче-дремучим гнездом, где угнездился чудовищный, очаровательно-монументальный фаллос...
На этот раз я представила себе все это так отчетливо ярко, что от желания обладать всем этим близким - руку протяни! - сокровищем нечаянно откусила кусок от хрустального русского бокала, хотя собиралась только его пригубить... Растерянная, словно брошенная на произвол судьбы вдова, я вдруг заплакала и с кроткой нежностью, похожей на обиду, наблюдала, как мои лучистые слезы падают на самые кончики моих милых грудок, а грудки мои, очаровательные, веселые в другое время, сейчас напоминали мне почему-то одинокие кочанчики капусты под осенним, тусклым дождем...
А между тем часы показывали восемь минут шестого. Оставалось всего каких-то полтора часа до токийской гавани - а там шум, гвалт, скрежет, сбегающие на берег толпы, встречающие толпы, и я, возможно, больше никогда-никогда не у вижу "нового русского" с будоражащим ароматом какого-то там криминогенного прошлого...
Но когда я уже просохшим от слез глазом взглянула на свое пушистое, золотистое, певучее лоно - оно словно бы подмигнуло мне дружески и пообещало: "Потерпи! Случится нечто такое, такое... и этот неуловимый, криминогенный русский будет наш..."
И я почему-то успокоилась, взяла новый, необкусанный хрустальный бокал, налила в него виски, но вместо того чтобы тихо сидеть и ждать, вдруг собралась - вскочила, включила магнитолу, кинула свое прекрасно сбалансированное тело в старинный танец чарльстон...
А почему? А потому, что моя очаровательная тетя Элизабет безумно любила танцевать чарльстон на столе, когда в очередной раз выходила замуж. И потому ещё я танцевала чарльстон одна, в каюте русского теплохода, идущего из Гонконга в Японию, что именно тетя могла меня хоть как-то сейчас утешить. Дотанцовывала я уже с телефонной трубкой в руке:
- Да, да! - кричала я в трубку. - Это я, Кэт! Тетечка, дорогая, на меня тут такое нашло... Какая же я глупая, что не догадалась позвонить тебе раньше! Нет, нет, никакой аварии! Тем более кораблекрушения! Но со мной происходит что-то невероятное! Представь, мое воображение целиком захватил "новый русский", несмотря на то - нет, ты только представь, тетечка! - что у него криминогенное прошлое и грязные пятки...
- Ну и что? - сказала моя умная, проницательная тетя. - Пятки легко можно отмыть при сегодняшнем изобилии моющих средств. Криминогенное прошлое? Детка, а где ты видела богатых людей, которые бы начинали набирать капитал без криминала? Кто-то великий сказал, что на донышке любого богатства лежит хоть одна, но грязная монета, отобранная у бедняка...
- Тетечка! Любимая тетечка! - затанцевала я от нежности к тете, попутно наблюдая, как чудесно подпрыгивают при этом мои прелестные, развеселившиеся грудки. - Но почему я не могу обойтись именно без русского?! На пароходе полно представителей всякого рода рас, наций и даже малых народностей.
- А ты, дитя мое, - тетя деликатно хихикнула в трубку, - успела убедиться, что они... все расы и малые народности тебе не подходят?
- Разумеется! Во всяком случае, опытным путем! - искренне призналась я. - иначе я бы не страдала так, как страдаю, и не звонила бы тебе... Ну почему, почему я зациклилась на этом "новом русском"? Как ты думаешь, тетя?
- Думаю, - тетя хорошо, привольно рассмеялась, - думаю, потому что у нас в роду где-то как-то затесался русский. Мы, американцы, как известно, не нация, а коктейль, и чего в нем только нет... Между нами, тебе никогда не казалось странноватым, что отец твой черный, как индус, мать темная, как индианка, а ты вдруг взялась откуда-то такая беленькая, голубоглазая...
- Тетечка, ты это серьезно? - воскликнула я, полная веселого смятения.
- Почти... отчасти, - уклонилась дипломатичная тетя от ответа, а мне стало весело-превесело. Да разве бы я могла хоть в чем обвинить свою мать! Это все древние старцы, лишившиеся мужской силы, упираясь окостенелыми задами в стулья, напридумывали, будто трахаться, когда хочется, - великий грех, будто нижняя дырочка, данная женщине от природы, не имеет никаких полноценных прав в отличие от дырочек на лице.
Ну что за чепуха: есть, дышать, оказывается, это так естественно, когда хочется, а трахаться - не смей, даже если твой нижний этаж и сок твоей жизни смочил не только трусики и джинсы, но и пропитал сиденье и стал капать на пол... Чудовищная бессмыслица!
И мне сразу захотелось думать о мамочке хорошо. Вот было бы здорово, если бы моя темно-каштановая худенькая мама в очках могла когда-то не только уходить с ученой книгой подмышкой даже в туалет, не только изредка прилеплять свои серенькие, вялые губы к папиной серенькой, вялой щеке, но и, дав себе волю, - где-то в кустах, под луной, романтично задыхаясь, позволить случайному фаллосоносителю сдернуть с себя трусишки и испытать блаженство от соития с вовсе не знакомым, но таким вкусным "нефритовым стержнем"...
Так или иначе, разговор с тетей меня освежил и подбодрил. Мне, как истинной американке, захотелось действовать. Я ещё не знала толком, на что решусь, но уже своей легкой, победительной походкой взлетала на палубу, а потом - в штурманскую будку. И как только увидела спину того, кто вел пароход, прямую, с четко обозначенными плечами, в черном форменном кителе...
И вот именно этот черный форменный китель меня сразил наповал. И лишь спустя одно короткое мгновение я поняла, что не только китель, но морская даль за обширным стеклом кабины и ещё этот неимоверно притягательный, безумно будоражащий запах русского мужчины, в котором (в запахе, разумеется) смешался аромат форменного ношеного сукна и его опушенного божественным мехом фаллоса, уже давно задыхающегося в унылой, оскорбительной тесноте плавок и брюк, - вот все это и разожгло хворост в моих закоулочках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18