Каждый миг она была другая. Я понимал, что это неправильно. Так не бывает с мертвыми. Они обязаны быть бестелесными, почти прозрачными, если уж умудряются просочиться в наш мир. Недаром же их мир тонок. И все же она была живее меня, живее всех в этом доме. Она не высасывала по-вампирьи жизненные соки, а вливала их в меня, и сила моя крепла. Я по-прежнему был неподвижен, но я чувствовал, я думал, я дышал.
Это была Милена. Кто же еще? Ее дух витал в моей комнате, он держал меня в объятиях, не отпуская ни на миг. И еще… Кажется, она что-то шептала. Как ни напрягал слух, я не слышал Милену, ведь по-прежнему был под водой. Губы ее шевелились беззвучно.
Уже утром, за завтраком, я вспомнил несколько ее фраз: «Любимый, оставь дома железо, возьми с собой дерево…»; «Любимый, не поднимай глаз, иди на ощупь…»; «Не бей его, не толкай и только говори, говори…».
В полдень отцу позвонили, и он, помрачнев больше прежнего, собрал взрослых в покореженной, но уже очищенной от обломков и тщательно выметенной гостиной, а потом объявил:
– Наши следопыты только что обнаружили штаб-квартиру тайной организации «Дети вервольфа». Обстрел – их рук дело. Наш человек в префектуре сообщил, что из губернского управления пришло секретное распоряжение арестовать «детишек» и немедленно – под усиленной охраной – отправить в Каменск. Ни при каких обстоятельствах арестованные не должны попасть в руки Гильдии. Значит, нам нужно опередить сыскарей и… – отец задержал воздух в груди, оглядел нас и закончил фразу: – взять хоть кого-нибудь живым.
– А если полиция попробует отбить у нас пленного? – спросил я, и самому стало не по себе.
– Стрелять в полицейских мы не будем. Пусть убивают нас, если рука поднимется. Но пленный должен быть вывезен. – И без перехода: – Иду я, дед, Игорь, Коля, Ваня и Сельма.
Значит, дома оставались только самые младшие: Андрейка и Вера. У матери глаза полезли на лоб.
– Детишек-то зачем?
– Если мы сейчас проиграем… – Отец не договорил. На его лице мать смогла прочитать то, что не сумел бы понять никто другой, что было адресовано ей одной. – Победит либо семья целиком, либо… – опять умолк на полуслове.
Все вроде бы нам объяснил, однако на душе у меня осталась смутная тревога. Что-то тут не так.
– Обещайте слушаться отца от и до, – ломким и хриплым голосом произнесла мама, и стало ясно, что дела семьи хуже некуда. – Иначе никуда не пущу.
И всем нам, включая деда (о-го-го!), пришлось торжественно поклясться на священных мощах Первопредка, которые хранятся в каждом доме и-чу, что будем безоговорочно, с первой и до последней минуты… Деда тоже как бы записали в малые дети, а потому он кряхтел обиженно, но клялся – слишком хотелось помочь семье, тряхнуть стариной, показав этим молокососам, что такое настоящий охотник старой закваски!
Всего нас было двадцать пять человек. Кроме отца, ни одного старшего чина – молодняк с командирских курсов и-чу да мы, свои, родные. «Боишься утечки?» – вертелось у меня на языке, однако спросить не решился. «Думаешь, свои же и подстроили?» Этот вопрос был еще запретнее. «Если уцепишься за кончик веревочки, потянешь, потом и сам будешь не рад?» Такими вопросами только себя самого изводить, душу мотать. Зато о бое предстоящем не думаешь и страха – шиш.
Я наотрез отказался взять с собой меч и огнестрельное оружие, хотя это было вопиющим нарушением только что данной клятвы. Однако, услышав мой рассказ о видении, отец согласился: пусть один из всех будет экипирован иначе – неизвестно, как повернется дело. Да и безоружным меня назвать было трудно: обоюдоострый охотничий кинжал, сделанный из учебного деревянного меча, десяток дротиков и духовое ружье с отравленными шипами верблюжьей колючки.
Младшим в нашем отряде было по четырнадцать. Коля и Ваня – двойняшки, но трудно найти менее похожих братьев. Соломенный блондин, высокий (меня почти догнал) и стройный, с шелковистой кожей цвета спелого белого налива, с нежным девичьим румянцем на щеках – и воронова крыла брюнет, коренастый, мускулистый крепыш, с темной кожей, словно бы покрытой вечным тюркским загаром.
У Коли глаза ослепительной голубизны, незамутненно чистые и кажущиеся слабому полу завлекательно томными. А потому они уже сводят с ума девчонок нашего квартала, хотя в глубине их таится хладное нордическое равнодушие. У Вани же глаза темно-карие, в них навек поселились веселые бесенята с жаркого юга. И стоит бесенятам вырваться наружу, берегись: такое может братец учудить за пять минут – потом за неделю не расхлебаешь. Ваня… Меньше всего подходило это имя к его восточной внешности.
А главное – характеры. Это как лед и пламень… Коля с пеленок поразительно спокоен – в кого только уродился? Что бы ни происходило вокруг, его не выведешь из себя. Если упрется, ничем с места не сдвинешь, ровно скалу. Глубоко презирает всяческую суету, да и вообще спешку. Продумает свои действия заранее, спланирует каждую детальку, а затем бросается в драку – не остановишь… Юмор Коля вовсе не понимает, вернее, у него есть свой – одному ему понятный. Слов произносит немного, говорит веско; мало у кого возникает желание с ним спорить. Такому прямая дорога в Пальмиру – в Верховный Трибунал и-чу.
Ваня, напротив, беспечен, порой отчаянно беспечен, способен рассориться вдрызг, даже стукнуть в запале, но при этом отходчив, а значит, тут же побежит извиняться, вымаливать прощение – и снова дружба навек. Он – великий проказник и выдумщик, душа компании. Но стоит Ване встретить достойного соперника, как он умолкает, уходит в тень, без боя уступая сцену другому. Многие девчонки считают его своим приятелем, но не воспринимают всерьез.
Ваня наш сломя голову мог броситься в рискованную авантюру, вроде похода в Гавриловские пещеры, потом сгу-зать, в панике удрать, бросив всех, тотчас устыдиться и снова ринуться вперед. Словом, отчаянная храбрость соседствовала в нем с явной трусостью. Это человек настроения, и нипочем не узнаешь, какой кульбит выкинет на сей раз. Ненадежен – вот вердикт совета учителей. Немногие бы решились пойти с ним в разведку. Пока. Возможно, время его излечит.
Шли близнецы в середине строя, загороженные от всех напастей плечами и спинами опытных бойцов. Шли молча, хотя Ваньке страсть как хотелось с кем-нибудь поговорить, – его распирали эмоции. Сестре Сельме велено было приглядывать за ними, что она и делала со всем тщанием, – надежней, добросовестней и ласковей ее среди младшего поколения Пришвиных не было. «Она у нас – чистое золото», – говорила мать.
Дед замыкал шествие. Он шел, расправив плечи, не кряхтел и не шаркал подошвами. Сегодня он чувствовал себя помолодевшим лет на десять, правда, перед выходом из дому ему пришлось выпить специальный настой для стариков и-чу. Сначала настой вселяет силу и бодрость, но через сутки начинается отходняк, чреватый сердечными приступами и спазмами сосудов. Но иначе деду здесь нечего было делать.
Штаб-квартира «Детей вервольфа» располагалась в заброшенном трехэтажном особняке атамана Булатовича, что нависает над рекой на скальном выступе берега. Как они проникли туда, не взломав запоров и не разбив ни единого стекла, и почему полиция игнорировала сигналы соседей, встревоженных появлением чужаков, – отдельный разговор.
В саду, окружавшем особняк, хорошо было играть в сыщиков-разбойников. Заросли бузины сливались с зарослями сирени и декоративных кустарников. В чащобе ветки опутывал хищный вьюн, а мало-мальски открытые места захватила двухметровой высоты крапива. Получилось что-то вроде заграждений из колючей проволоки. Соседские мальчишки устроили здесь десяток потайных «лежбищ», где готовились к набегам за чужой антоновкой и белым наливом и зализывали раны после очередной вылазки.
Старый пруд превратился в зловонную яму, полную сине-зеленых водорослей. Гнусный запах исчезал, лишь когда жижу сковывал лед. Беседки рухнули, их обломки, равно как и сломанные скамейки, еще несколько лет назад сожгли для сугрева ночевавшие здесь бродяги.
Прочесывать сад отец приказал пятерым молодым и-чу. Остальные редкой цепью окружили дом. Отец поднялся по ступеням парадной лестницы. Подошел к массивной дубовой двери трехметровой высоты и, быстро пробормотав какое-то заклинание, несколько раз стукнул позелене-лым медным кольцом. В ответ из дома раздался скрипучий голос, мало похожий на человеческий, – так говорить могла несмазанная дверная петля, если бы умела:
– Уходите, откуда пришли. Здесь вам делать нечего.
– Мы пришли взять свое! – грозно пророкотал отец.
– Здесь нет ничего вашего. Что вы хотите забрать? – поинтересовался Скрипучий Голос.
– Ваши души, – негромко и без пафоса ответил отец и отступил на шаг, доставая из ножен свой легендарный меч Орлевик. С этим мечом мои предки сражались и победили в битве на реке Белой и при штурме Нового Итиля.
– Так возьмите их, – равнодушно произнес Скрипучий Голос. За этим равнодушием прятались, удивительным образом сосуществуя, вечная усталость и ядовитая издевка. Дверь сама собой распахнулась.
Разговор закончился. Началась работа. Отряд ворвался в особняк. Распахнутая дверь на мгновение показалась мне разинутой пастью чудовища, в которую мы лезем по собственной воле.
Не успели мы пробежать по темному замусоренному коридору и десяти метров, как враг нанес первый удар. Оружие вдруг мгновенно раскалилось в руках, и даже самые стойкие и-чу побросали его наземь. Когда сталь начинает светиться красным, расплавленная кожа стекает с кистей рук. Только я обошелся малой кровью – чуток обжегся, расстегивая и срывая с себя ремень с латунной пряжкой.
Нет, здесь была не жалкая шайка разбойников, прикрывавшихся именем мертвого вервольфа и способных лишь убивать и грабить. В этом логовище засели люди или нелюди, на расстоянии управляющие мертвой материей. И кто знает, какими еще секретами они владеют?
Отец сильно пострадал, однако надежный самозаговор защитил его от невыносимой боли. От обожженных и лишившихся оружия бойцов теперь было мало толку, и все-таки отряд шел вперед. Мы не имели права проиграть.
Впереди замельтешили серые фигурки. Они вынесли в коридор треножник, на котором размещалось нечто, укрытое расписным покрывалом. Мы только прибавили шагу – будь что будет. Шли по-прежнему в полный рост, не пригибаясь, не вжимаясь в стены, веря своей интуиции, говорившей, что стрелять в нас не станут. Ведь одной пулеметной очереди хватило бы, чтобы добрую половину срезать в поясе. Верта-нуть дугой: та-да-да-да-да – и как мишени в тире-Серые разбежались, остался один. Воздел руки, словно молился, потом легким движением, будто невесомое, сорвал покрывало и бросился на пол. Хоть я и не следовал еще одному совету Милены – не смотрел в пол, но был настороже и успел зажмуриться.
– Земляная медуза! – крикнул запоздало.
Научное название земляной медузы – горгоноид малый, северный подвид. По сравнению с южным он слабоват, но может ослепить человека, будь тот хоть сто раз и-чу. Горгоноиды – один из многих видов химер, расплодившихся в солончаковых болотах Центральной Азии. Не самый страшный, не самый многочисленный. Единственный вопрос: каким образом он сюда попал?
Первый ряд бойцов, поглядевших на сияющий лик медузы, упал как подкошенный. Болевой шок и мгновенная потеря сознания. Почище «кедрача» будет… Пришвины шли в середине отряда и потому уцелели. Это было единственное, но безоговорочное условие матери – отцу вместе со стариком и детьми первым в полымя не соваться. Пришлось Федору Ивановичу дать клятвенное обещание, а обещания свои батя никогда не нарушал.
Ни один из бойцов больше не смотрел вперед – только в пол, но никто и не двигался с места. Каменные плиты вдруг болотно заколыхались под ногами. Отныне это была топь, а не твердь. И-чу вжимались в стены, пытались нащупать трещины в штукатурке и даже хватались друг за друга.
– Это морок, – спокойно произнес отец. – Под нами – по-прежнему твердый пол.
Без толку. Бойцам было жутко, они не решались ступить в каменную трясину.
– Трусы! Тошно на вас смотреть! – Звучавшее в его голосе презрение могло испепелить заживо. – Неужто самозаговор позабыли?
Наконец бойцы справились с этим немыслимым для и-чу страхом. Надо было идти дальше.
Отец решил показать личный пример. Но как же данное матери слово?.. Он посмотрел на нас, кровных своих, молча спрашивая нашего разрешения. Заглянул в глаза каждому, и каждый взятый на дело Пришвин молча ответил ему: «Разреши пойти мне!»
– Поклянитесь матерью, что ничего ей не скажете, – наконец вслух произнес отец.
– Клянусь, – первым буркнул я.
Следом за мной остальные Пришвины выдавили из себя это слово, силком заставляя подчиниться сжатые губы. И тогда отец шагнул вперед. Покачнулся, едва не потеряв равновесие, поднял ногу для второго шага, и тут невидимая глазу трещина в полу раскрылась, оглушительно хлопнув и выплюнув облако зеленоватого едкого пара. На протяжении десяти саженей неведомая сила разломила и вздыбила плиты, разбросала к стенам коридора, словно куски картона.
Отец успел отшатнуться, и раскаленный пар его не задел. Путь в недра особняка Булатовича был перекрыт. Отряду пришлось отступить, унося ослепленных бойцов. Нужна переправа.
Я один замешкался, с помощью зеркального полушария следя за непонятной суетой серых фигурок в глубине коридора. А когда собрался уходить, уцелевший позади пол с грохотом начал дробиться. Страха я тогда не испытывал – только странное чувство нереальности происходящего. Ощущение было: если уж совсем прижмет, ущипну себя за бок посильней – и проснусь.
Падать в образовавшуюся дымную дыру, полную мерцающих зеленых огней, не хотелось. Я цеплялся за стену, пытаясь удержаться на карнизе, который становился все тоньше. Кусок пола откалывался кусок за куском и, кувыркаясь, рушился в дымно-зеленую бездну. Я вжимался в камень, словно надеясь с ним срастись.
– Потолок! – крикнул мне отец. И-чу отходили – взбесившийся пол гнал их все дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61