Эффектный и красивый жест, высоко приподнятый подбородок, гордая поза. Еще немного, и я начну аплодировать.
– У вас ус отклеился, – бросаю я негромко бессмертную фразу.
– Где? – дергается юноша, мигом забыв про меч.
– Шутка, – добродушно поясняю я. – Но если серьезно, что означает этот маскарад? И потом, куда это вы намылились на ночь глядя, Жанна?
Девушка бросает по сторонам вороватый взгляд, я утомленно вздыхаю.
– Даже и не думайте вырываться и ускользать. Честью клянусь, при малейшей попытке к бегству я поставлю на уши весь лагерь. Ваши «братья» с людьми герцога Алансонского вывернут наизнанку каждую палатку, заглянут в каждую ямку. Подумайте, оно вам надо? – Самые зеленые в мире глаза стремительно желтеют, того и гляди девушка зашипит, как рассерженная кошка. Я быстро добавляю: – Отлично все понимаю. Вам доверено огромное войско, вы хотите знать всю правду о его состоянии. Не то, что докладывают командиры отрядов, а как оно есть на самом деле, верно?
Жанна перестает вырываться, задумчиво кивает, не отрывая поблескивающих глаз от моего лица. Только так, медленно и размеренно, и надо говорить с женщинами и прочими опасными созданиями живой природы. От этого они впадают в некий транс и становятся безопасными, хотя и ненадолго. Я на секунду запинаюсь, едва не утонув в бездонных омутах ее глаз, но, нервно сглотнув, тут же возвращаюсь к действительности.
– Я не против, поймите. Но одна вы никуда не пойдете, только вместе со мной. И помните, как только я теряю вас из виду, немедленно вызываю ближайший патруль. Идет?
Помедлив, Жанна кивает с видимой неохотой.
– Вот и прекрасно, – улыбаюсь я и любопытствую ненавязчиво: – А куда вы хотели бы попасть первым делом? – и, дождавшись, когда Жанна отвернется, громко щелкаю пальцами.
Нет, я не вообразил себя кабальеро с кастаньетами, это условный знак для незаметных теней, приказ сопровождать нас на прогулке. Я ведь говорил Жанна не только для Франции, но и для меня лично. Поверьте, пускать что-то на самотек – не мой метод. Среди прочих храбрых воителей в собираемом войске имеется отряд некоего графа де Гюкшона. Ничем не примечательный дворянин, с виду – серый как мышь, допьяна не напивается, в кости по-крупному не играет, в альковных подвигах не замечен. В бой он в первых рядах не рвется, не жаден до денег и славы. Словом, на такого поглядишь – и жить не хочется.
Ан нет, не так прост граф де Гюкшон. В войске он находится лишь для того, чтобы в трудный момент оказывать необходимую силовую поддержку. Кому? Да всякому, кто попросит, никому не отказывает. Разумеется, если ты не забыл некое тайное слово, то есть пароль. Вдобавок, в результате какого-то счастливого совпадения граф знает меня в лицо – во время прошлогоднего визита в аббатство Сен-Венсан нас познакомил отец Бартимеус. Я же говорил, что Третий орден францисканцев – организация серьезная, шутить мы не любим.
Уже через пару часов мы возвращаемся в палатку Жанны, ее пажу достаточно беглого взгляда, чтобы понять: хозяйка не в духе. Незаметной тенью Мюго шмыгает к выходу, деликатно притворившись, что попросту нас не заметил. Клокоча от бешенства, Жанна срывает кожаные перчатки, с силой швыряет их ему вслед, но не попадает. Мюго весьма шустрый и смышленый пацан. Что-то яростно выкрикнув, девушка сдергивает ножны с мечом и, поискав глазами, не находит ничего умнее, чем запустить их в стоящий на столе кувшин с вином. Тоскливым взглядом я провожаю растекшиеся струи красного как кровь недурного бордо и, осторожно поглаживая разбитыми костяшками пальцев ноющую скулу, деловито предлагаю:
– Если желаете, я могу выбрать пушку покрупней калибром, мы развернем ее в сторону лагеря и вдоволь настреляемся.
– И стоило бы! – рявкает девушка, разъяренной пантерой повернувшись ко мне.
Гневно сузившиеся глаза Жанны, словно боевые лазеры, бьют по мне с такой силой, что еще немного, и куртка из толстой кожи начнет дымиться. Не жалко, все равно те сволочи пропороли ее ножами в нескольких местах. Если бы не поддетая кольчуга да четверка «случайно вмешавшихся» верзил с тяжелыми дубинками, уж и не знаю, чем могла бы окончиться ознакомительная экскурсия. И так мы оставили несколько трупов.
– Это не войско, которое должно освободить страну, а самая настоящая банда! – выкрикивает девушка.
– Согласен, – негромко роняю я.
– Они не желают сражаться за Орлеан, в мыслях у всех лишь драки, вино, продажные женщины да азартные игры! – Жанна хватает со стола серебряный кубок и швыряет в глиняный кувшин для умывания, тот послушно разлетается на мелкие кусочки. А вот кубку хоть бы хны, генуэзская работа!
– Не спорю, – замечаю я в ответ. – Настоящие мерзавцы, если не все, то через одного.
– Но так нельзя! Поймите, при первом же натиске англичан они разбегутся, вы же слышали их разговоры!
– Мы слышали, – поправляю я. – И не то чтобы разговоры, скорее это были яростные вопли. Помните, что именно те негодяи кричали вслед военному патрулю, который так позорно э-э-э... ретировался? Высказано все было весьма и весьма недвусмысленно! Еще скажу честно, как на духу: зря вы вот так сразу начали порицать наших славных французов. Язык у вас – как бритва, неудивительно, что они оскорбились. В диспутах наши воины, может, и не сильны, но вот помахать ножами... – Тут я демонстрирую прорехи на куртке.
Силы оставляют Жанну, она присаживается за стол, я с сочувствием смотрю, как девушка прячет лицо в ладонях.
– Что делать, что же делать? – шепчет она.
Я откашливаюсь.
– Если позволите, госпожа, я мог бы дать совет.
Жанна не отвечает, похоже, она в полной растерянности. И неудивительно. Пусть люди в пятнадцатом веке взрослеют намного раньше, чем в двадцать первом, по сути, она всего лишь восторженная девчонка восемнадцати лет. Далекая и, вопреки всему, обожаемая мать – любопытный психологический феномен, не правда ли? – внушила ей, что вся Франция прямо-таки горит желанием освободиться, скинуть ненавистных чужаков в море. Требуется лишь знамя, надо только явиться, сплотить всех и повести за собой. Тогда французы встанут с колен, сей же момент побегут в атаку и нипочем не остановятся, пока не упрутся прямо в Ла-Манш. И то еще неизвестно, может статься, что перемахнут сгоряча пролив и ворвутся на проклятый остров, горя желанием добить британского зверя в его логове. Англичане, мол, бумажные тигры, пугало для робких сервов, а французские воины, напротив, чудо-богатыри, им бы только помочь с печи слезть, а уж опосля!..
И вот Клод Баварская бросила родной дом, дядю, которого она любит как родного отца, братьев и сестер, явилась во Францию, преодолев сотни опасностей, несколько покушений, и что же? Оказывается, люди, призванные идти под ее знаменами, вовсе не горят желанием кидаться в бой за идею. За деньги – да, готовы хоть в огонь, хоть в воду. И вообще воины считают, что чем дольше воюешь, тем лучше, поскольку больше денег попадает в карманы, а побеждать окончательно ни к чему.
Что они тогда будут делать, чем займутся, если армию распустят? Гражданским профессиям эти люди не обучены, да и скучное это дело, каждый день работать, то ли дело служить в армии, где главное – не лезть сломя голову вперед. Что им гибнущая Франция? Так, абстрактная идея, выдумка богатых и родовитых, у которых свободного времени вагон, потому и лезет в голову всякая чушь. Профессиональному воину по большому счету без разницы, кому служить, лишь бы платили. Вот почему целые отряды по истечении срока контракта то и дело меняют сторону конфликта. Ищут, где больше заплатят.
– Послушайте меня, Жанна, – вкрадчиво говорю я. – Ситуация, с которой мы здесь столкнулись, неоднократно встречалась в прошлом, да и в будущем, я уверен, она повторится не раз. – Разумеется, я не вру. Как я неоднократно замечал, честность – лучшая политика. – Потому-то уже давно выработаны простые и эффективные меры по наведению порядка в войске, разложившемся подобно нашему.
Жанна поднимает голову, ее глаза блестят ярче обычного. Она жалобно шмыгает носом и глухо спрашивает:
– Какие еще меры?
В ее голосе нет убежденности, думает, похоже, что я ее просто утешаю. Что за вздор, да любой из моих современников мог бы подсказать ей выход! В чем он? Да всего лишь в назначении правительственных чиновников с обширными полномочиями, в просторечии – комиссаров. Зараза эта пришла в землю русскую с Запада, из Америки и, как и прочие изобретения протестантской этики, оказалась жесткой и очень эффективной.
– Командиры отрядов сами не смогут навести дисциплину, – убеждающе говорю я. – Воины попросту не поймут их, разбегутся к другим военачальникам, ведь когда они заключали контракт, подобные условия не оговаривались. – Я делаю короткую паузу, девушка слушает не отрываясь, гладко продолжаю: – Герцог Алансонский тоже не будет этим заниматься, он просто не поймет необходимости. Ну не принято это в армии – вводить железную дисциплину, а ведь пока последний из солдат не поверит в высокую миссию нашей армии, нам не победить. Верно?
Жанна послушно кивает, расправив плечи, спина, согнутая еще минуту назад, распрямляется, с каждым мгновением девушка слушает все внимательнее.
– А раз так, – заканчиваю я мысль, – то нам потребуются особые мастера, обученные работе с простыми людьми, те, кто сможет навести в войске железную дисциплину. Специалисты, чей авторитет не сможет быть оспорен.
– И что же это за умельцы по работе с людьми? – Глаза Жанны мерцают, медленно зеленея, словно на смену ледяной стуже приходит знойное сарацинское лето, щеки, недавно бледные, порозовели.
– Вы должны призвать на помощь священников и монахов, – веско бросаю я. – Воинский дух в французах ослаб, но что с того? Простой человек неумен, глядит недалеко, потому всегда кинется в смертный бой за личный огород, после уговоров и разъяснений пойдет биться за родную деревню, а вот выступить на защиту страны его, увы, надо принуждать. Ну не может он объять умом, почему уроженец Лимузена должен умирать за Пуатье, а выходец из Дофине – за Ла-Рошель. Надо ему все это разжевать и в рот положить, затем проследить, чтобы проглотил, а уж после дать доброго пинка, чтобы побрел в нужном направлении. Служители церкви издавна научились поддерживать в воинах стремление к победе, внушать им, что те борются за правое дело. А ведь наше дело правое, не так ли? – Дождавшись одобрительного кивка, я добавляю, словно меня только что осенило: – Если хотите, можем обратиться за помощью в аббатство Сен-Венсан, это совсем рядом. Францисканцы ненавидят англичан за творимые теми зверства и бесчинства, это во-первых. А во-вторых, они рады будут вам помочь, поскольку всегда поддерживали династию Валуа. Как раз вчера из аббатства прибыл отец Габриэль, видный и влиятельный член Третьего ордена францисканцев. По счастью, я лично знаком с ним и мог бы устроить вашу встречу.
Этой девушкой нельзя управлять... явно. Подростки, они такие самостоятельные, так часто делают что-то наперекор взрослым, лишь бы доказать, что сами все умеют, знают, превозмогут и поломают. Они еще не осознали, что иногда полезнее не прыгать тупо за висящим над головой бананом, а сесть и как следует подумать. Что вы хотите, они все еще дети, чье умственное развитие значительно отстает от физического. Даже мать, Изабелла Баварская, ничего не приказывает Жанне, лишь осторожно предлагает, советует и подсказывает. А чем я хуже опытной средневековой интриганки?
Тем временем Жанна задумчиво кивает моим словам, в ее глазах разгорается пламя надежды.
– Шаги, которые вам, возможно, надо будет предпринять, – осторожно замечаю я, – следующие...
– Во-первых, – громогласно объявляет герольд герцога Алансонского, – с сегодняшнего дня в лагере запрещаются распитие вин и азартные игры. Во-вторых, все маркитантки изгоняются вон, присутствие их в воинском лагере, а также в его окрестностях строго воспрещено. В-третьих, всякий из воинов раз в неделю должен исповедоваться священнику, который придается каждому из отрядов. Ежеутреннее посещение общего молебна строго обязательно. Первое нарушение данного указа в любом из пунктов карается плетьми, отказ от исповеди подлежит заботе духовных лиц! Солдаты, пойманные при производстве разбоя либо иных бесчинств, будут незамедлительно повешены.
Воины стоят с мрачными лицами, как на похоронах, угрюмо переглядываясь. Возможно, один из несдержанных солдат и выкрикнул бы какую-нибудь гадость, но вот незадача, за спиной герольда несокрушимыми скалами высятся угрюмые детины в рясах. Стоит посмотреть в те мертвенно-бледные лица под низко надвинутыми капюшонами, и как-то сразу вспоминаются все слухи про ужасы инквизиции, которая огнем и мечом преследует и выжигает всякую крамолу. Скажите на милость, кто из добрых французов не знает, что основа Святой Инквизиции – всего лишь два католических ордена, доминиканцы и францисканцы? Всяк догадывается, что не те это люди, с которыми стоит шутки шутить, себе дороже может получиться.
После объявления указа все воины дружно расходятся по палаткам, над станом нависает мертвая тишина. На случай волнений несколько отрядов тяжеловооруженной конницы загодя собраны по периметру лагеря. Гигантские жеребцы медленно переступают с ноги на ногу, камни, попадающие под широкие копыта, громко хрумкают, рассыпаясь в песок. Насупленные всадники в полном доспехе крепко сжимают длинные копья, уперев их в стремя, к седлам приторочены топоры и булавы, из-под опущенных забрал зло поблескивают огоньки глаз.
Жанна стремительно идет, почти бежит по замершему в ожидании лагерю, ее белые как снег доспехи старательно начищены, из палаток настороженно зыркают солдаты. Следом за девушкой вышагивают баварские «братья», на них негромко позвякивают двойные кольчуги до колен, в руках тяжело покачиваются стальные топоры. Остро заточенные лезвия мертвенно блестят под тусклыми лучами зимнего солнца, обрекающие взгляды заставляют солдат опускать глаза и пятиться в глубь палаток, оттого продвижение братьев сопровождает тихий шелест.
1 2 3 4 5 6 7