https://wodolei.ru/catalog/unitazy/jacob-delafon-patio-e4187-25194-item/
Пару секунд подумал и добавил: — Значит, так. Ситуацию фиксируем. Внутренние остаются на занятых позициях, следят за порядком, избегают провокаций. Указы я пока не подписываю. Все свободны. Быть на местах.
Генералы ладно повернулись кругом и вышли. Ни в приемной, ни в коридоре даже посмотреть друг на друга они не посмели: вся Москва знала легенду о том, как погибла блестящая карьера первого и особо доверенного вице-премьера, вышедшего от Придорогина и в лифте пробурчавшего себе под нос что-то нелестное в адрес руководства. Впрочем, и у машин генералы не рискнули обменяться впечатлениями — пожали друг другу руки и разъехались по министерствам, полные самых скверных предчувствий.
Через две минуты после того, как они покинули кабинет, Олег Придорогин вызвал вице-премьера Романа Борисова, по привычке представлявшего в правительстве демократическую оппозицию. Через полтора часа президент подписал указ о назначении Борисова исполняющим обязанности премьер-министра и отправился в кремлевскую телестудию. Еще через сорок минут основные телеканалы который уже раз за этот день прервали трансляцию для очередного экстренного выпуска новостей. Выпуск состоял из заявления президента России Олега Придорогина об отставке.
…Магдиев смотрел телевизор, сунув руки в карманы. Придорогин, лицо которого стало совсем волчьим, говорил, воткнув немигающие глаза в объектив:
— Я остановил войну в Чечне. Я пообещал, что при мне новых войн не будет. Война сегодня почти началась. Я ее останавливаю. Но вина за тридцать трех убитых человек вольно или невольно лежит на мне. Я не имею права оставаться на этом посту и ухожу.
— Думал, он умнее, — сказал Магдиев.
10
Некоторые злобные остряки утверждают, будто поездом ездить еще опаснее, нежели самолетом, так как последние якобы падают именно на поезда, пытаясь использовать рельсы вместо запасного аэродрома.
Виктор Конецкий
КПМ «СЕВЕР», АДМИНИСТРАТИВНАЯ ГРАНИЦА ТАТАРСТАНА И МАРИЙ ЭЛ. 8 ИЮЛЯ
Уильям Хогарт не знал, конечно, фразы русского писателя Виктора Конецкого о злобных остряках. Но, даже не зная, он всем сердцем или селезенкой с этими остряками не соглашался. К любым, в том числе длительным, перелетам он относился философски — а когда не высыпался, так и просто приветственно. Против железной дороги, однако, тоже ничего не имел — возможно, потому, что первый и последний раз ездил поездом в четырнадцатилетнем возрасте. И тогда ему все страшно понравилось, а потом поводов проверить ощущения как-то не случалось. Но перспектива автомобильного марш-броска по российским дорогам министра откровенно напугала. Во-первых, Россия — слишком большая страна, чтобы передвигаться по ее поверхности. Во-вторых, Хогарт навсегда запомнил давнюю беседу с гарвардским славистом, объяснившим ему давнюю шутку про единственную беду России (дороги строят дураки).
Поэтому министру обороны, который лишь благодаря прозрачным угрозам вписался в передовой отряд миротворческих сил НАТО, под эгидой ООН развернувших операцию «Внутренний щит», очень не понравилась идея автомобильного путешествия из Москвы в Казань. Он счел необходимым донести свою настороженность и до руководителя операции бригадного генерала Юргена Фридке, и до московских коллег, кислые физиономии которых удивительно гармонировали с пышными речами. В принципе, Хогарт их понимал: никакому генералу не понравится, если в его вотчину прибудет международное начальство, которое начнет размахивать голубыми флагами и распоряжаться в самых интимных уголках твоей территории — причем по совсем разным поводам. Но любые претензии русские генералы могли адресовать только своему политическому руководству, выдавшему карт-бланш Совету безопасности ООН.
Роман Борисов, полномочия которого были неожиданно легко подтверждены парламентом, совершил вояж из Брюсселя в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон, чтобы убедить мировое сообщество и его американское руководство в готовности совместными усилиями распутать узел, накрученный Придорогиным. Собеседники Борисова отнеслись к такой готовности с открытым одобрением и исключительно проформы ради оформили намерения ООН в специальной резолюции Совета безопасности. Резолюция предусматривала введение постоянного международного контроля за «промышленными объектами и территориями России, ситуация в которых способна привести к обострению в региональных, национальных и транснациональных масштабах» и, по большому счету, на неопределенное время отменяла суверенитет России. Во всяком случае, в военно-промышленных областях. Что характерно, документ ничего не сулил Москве взамен. Но Борисов обязался его выполнять — и не прогадал.
Уже на следующий день после этого котировальные комиссии по всему миру объявили о том, что российские нефтяники представили самые убедительные гарантии экологической безопасности нефти марки Urals и возобновили ее котировку (идея брэнда Tumen временно скончалась за неактуальностью). Немедленно возобновилась и активная перевалка российского сырья в Европу, до того момента происходившая почти подпольно и малыми объемами. Министерство энергетики США выступило с заявлением о готовности уже в этом квартале начать закупку сибирской нефти — в промышленных масштабах и на условиях полной предоплаты. А председатель трибунала по правам человека в Гааге очень кстати выступила с заявлением, в котором сообщила, что оперативное расследование событий в российской провинции Татарстане показало: случившееся там не подпадает под критерии, могущие вызвать интерес международного правосудия, — соответственно, бывший президент России Олег Придорогин и его сотрудники не будут подвергаться никаким преследованиям.
Словом, пышность генеральских речей была оправдана куда больше, чем кислые гримасы. В конце концов, русские могли расценивать визит Уильяма Хогарта как жест вежливости и неподдельного интереса к великой стране — и утешиться еще и этим. Тем более что повод для проявления интереса Москва дала сама, не справившись с крохотной Казанью. Слава богу, у русского медведя хватило ума для того, чтобы не устраивать кровавую баню посреди страны, а пригласить опытных международных чистильщиков. Фридке прошел Ирак и Афганистан, где прославился умением находить общий язык с мирным населением и уговаривать местных полевых командиров выдавать наиболее одиозных вождей для показательных судов. Откровенно говоря, только перед ним Хогарту и было неловко строить из себя кисейную барышню, убоявшуюся затяжных переездов. Но в ходе оживленных переговоров с русскими Уильям об этом позабыл.
Сначала русские сообщили, что в Казани просто нет аэропорта, способного принять тяжелые транспортники с «голубыми касками» и техникой.
Хогарт указал, что у него другие данные.
Тогда генералы объяснили, что аэропорт, безусловно, есть, но все ВПП, пригодные для приема аппаратов тяжелее «Сессны», находятся в долгосрочном ремонте.
Хогарт, сдерживая улыбку, снова сослался на иные данные.
И только после этого генералы признали, что бирюк Магдиев как в последний месяц распорядился закрыть аэропорт для всех полетов — опасаясь, видимо, прибытия недружественных бортов, — так и сохранил это распоряжение в силе по сей день. Распространив его с самолетов на все летательные аппараты, вплоть до легких «стрекоз» и дельтапланов, — а с Казанского аэропорта на всю территорию Татарстана.
Зато через десяток минут выяснилось, что очень приличный аэропорт Нижнего Новгорода, а также администрация окружной столицы с восторгом примут и самолеты, и их экипажи с пассажирами, которые смогут отдохнуть перед последним броском на юго-восток.
Хогарт внимательно изучил карту, справился о состоянии дорог, потом переговорил с Фридке о его транспортном парке. И назвал такой вариант оптимальным.
Он не ошибся. Фридке передвигался по подведомственной территории на совсем особенном каком-то Hummer, внутри отделанном почти как лимузин застенчивого миллионера. Впрочем, Хогарт за последний год успел хорошо понять, что такое Hummer и Humvee, и потому радостно воспользовался предложением главного нижегородского чиновника, представлявшего президента России сразу в нескольких окрестных регионах (с такой ветвью власти Хогарт сталкивался впервые, ну да умом Россию не понять). Главный человек, очень хорошо говоривший по-английски, любезно уступил Хогарту свой Lincoln, на котором поездка в Казань приобретала последние черты комфортного путешествия. А Хогарт за какую-то пару минут уговорил Фридке составить ему компанию, а военно-полевая техника пусть катится следом.
Поездка получилась чудесной. Дорога оказалась на удивление приличной, регулируемая электроникой подвеска сглаживала немногочисленные выбоины в странном русском асфальте, хороший кондиционер спасал от июльской духоты, а герметичность салона — от рева идущей следом автоколонны.
Но в конце концов Хогарту надоела и светская беседа, и русская водка, рюмочкой которой они с Фридке встречали каждую пройденную сотню километров. На третьей сотне Уильям решил остановиться, боясь закосеть и смазать торжественную встречу. Как она будет выглядеть, он представлял себе слабо. Возможно, по-восточному пышно, как в Кабуле, где спасенные жители встречали миротворцев бешеными криками и плясками. А может, как в каком-то фильме из русской жизни — там крепкие скуластые девушки выносили навстречу героям полотенце с круглым темным хлебом. Хогарт пообещал себе, что в этом случае обязательно попробует хлеб, что бы ни говорил его диетолог, третий год мучающий министра различными холестериновыми ужасами.
С мыслями о девушках и о грубой, но сытной еде Хогарт задремал. Проснулся оттого, что Lincoln сбавил ход и вскоре остановился. Совсем стемнело, а в лобовое стекло колючей звездой бил прожектор. Хогарт, прищурившись, попытался что-нибудь разглядеть, а когда это не удалось, решительно выбрался из машины и пошел на свет. Тут его слегка качнуло, хотя голова была совершенно ясной. Это рассмешило министра, но он заметил, что к выстроившемуся впереди отряду миротворцев подходит какой-то туземец, обошел парней и поспешно принял серьезный вид.
Туземец был одет в камуфляж и снабжен коротким штурмовым автоматом неизвестной Хогарту конструкции. За спиной туземца — закрытый шлагбаум, справа — полутораэтажная кирпичная коробка с нелепо застекленным верхом — таможня или пункт полицейского надзора. Больше он ничего разглядеть не сумел, потому что вооруженный туземец подошел вплотную и что-то сказал.
— Добрый вечер, — ответил Хогарт, но сообразил, что непристойным образом тянет одеяло на себя. Огляделся, обнаружил стоящего среди миротворцев Фридке и жестом попросил его представиться и объяснить парню диспозицию.
— Добрый вечер, — сказал и Фридке. — Вы говорите по-английски?
Туземец, светлый шатен вполне европейского вида, что-то ответил, бесцеремонно изучая гостей. Тем показалось, что в ответе мелькнули слова motherfucker. А Фридке еще, кажется, уловил фразу Неnde hoch. Это ему не слишком понравилось, однако он вежливо осведомился:
— Sprechen Sie Deutsch?
— А-а, — явно с отрицательной интонацией ответил камуфлированный хам. Некоторое время он без видимого уважения рассматривал собеседников и вытянувшуюся за их спинами колонну, потом еще что-то сказал, дернув пальцем в сторону пластикового удостоверения, висевшего у Фридке на груди.
— Минуточку, — сухо сказал генерал и шепнул в спрятанный под подбородком микрофон.
Через несколько секунд к ним подбежал здоровенный рыжий сержант. Он лихо козырнул и вопросительно уставился на начальство.
— Стейкман, пожалуйста, помогите нам найти общий язык с этим джентльменом, — попросил Фридке.
Стейкман кивнул и, протянув руку полицейскому, что-то затараторил.
— Вагалейкум салам, — неожиданно ответил полицейский, не отвечая на рукопожатие.
Стейкман явно растерялся, Фридке столь же явно начал вспоминать арабские слова, а Хогарт принялся лихорадочно вспоминать, что Майер и Кларк говорили про влияние «Аль-Каиды» на российских мусульман.
Но тут туземец улыбнулся и сказал что-то, успокоившее Стейкмана. Тот облегченно заржал и опять что-то затараторил.
Полицейский коротко ответил.
Стейкман повернулся к Фридке и сказал:
— Он требует документы, подтверждающие наше право проехать колонной на территорию Татарстана.
— О'кей. Переведи ему. Вот мое удостоверение. Вот, — генерал полез в планшет, — копия миротворческого мандата ООН, выданного мне как руководителю подразделения. А вот приказ их президента Борисова оказывать нам всяческое содействие.
Полицейский выслушал все с выражением раздражающей иронии на лице и что-то коротко уточнил.
Стейкман ответил с явным возмущением.
Полицейский сказал что-то про Татарстан и про Магдиева.
— Он требует разрешение его непосредственного начальника из местной полиции или Магдиева, потому что Москве, говорит, мы как бы не подчиняемся.
— Как бы? — переспросил Хогарт.
— Да, как бы. Так и сказал, — ответил Стейкман, нервно покусывая губу.
Фридке раздраженно сказал:
— А он не боится, что мы сейчас как бы сквозь него проедем и всю его глупую башку размажем по асфальту?
— Переводить? — спросил Стейкман.
— Не надо, — хмуро покосившись на дернувшегося Хогарта, сказал Фридке.
— Генерал, позвольте, — попросил Хогарт, взял Стейкмана за рукав и сказал: — Сержант, вас как зовут?
— Натан.
— Натти, объясните этой деревенщине, что я — министр обороны США, страны, которая не дала русским сожрать их вольнолюбивую, великую, хрен собачий, республику. Что мы пришли гарантировать мир и благоденствие, что без нас Москва опять пойдет убивать. Вот таким образом. Сможете?
— Постараюсь, — Стейкман повернулся к заскучавшему офицеру, еще секунду покусал губу и заговорил.
Полицейский слушал секунд двадцать, потом сделал ладонью округлый жест, словно выхватывая и сминая листок из блокнота, обернулся к Фридке и сказал по слогам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Генералы ладно повернулись кругом и вышли. Ни в приемной, ни в коридоре даже посмотреть друг на друга они не посмели: вся Москва знала легенду о том, как погибла блестящая карьера первого и особо доверенного вице-премьера, вышедшего от Придорогина и в лифте пробурчавшего себе под нос что-то нелестное в адрес руководства. Впрочем, и у машин генералы не рискнули обменяться впечатлениями — пожали друг другу руки и разъехались по министерствам, полные самых скверных предчувствий.
Через две минуты после того, как они покинули кабинет, Олег Придорогин вызвал вице-премьера Романа Борисова, по привычке представлявшего в правительстве демократическую оппозицию. Через полтора часа президент подписал указ о назначении Борисова исполняющим обязанности премьер-министра и отправился в кремлевскую телестудию. Еще через сорок минут основные телеканалы который уже раз за этот день прервали трансляцию для очередного экстренного выпуска новостей. Выпуск состоял из заявления президента России Олега Придорогина об отставке.
…Магдиев смотрел телевизор, сунув руки в карманы. Придорогин, лицо которого стало совсем волчьим, говорил, воткнув немигающие глаза в объектив:
— Я остановил войну в Чечне. Я пообещал, что при мне новых войн не будет. Война сегодня почти началась. Я ее останавливаю. Но вина за тридцать трех убитых человек вольно или невольно лежит на мне. Я не имею права оставаться на этом посту и ухожу.
— Думал, он умнее, — сказал Магдиев.
10
Некоторые злобные остряки утверждают, будто поездом ездить еще опаснее, нежели самолетом, так как последние якобы падают именно на поезда, пытаясь использовать рельсы вместо запасного аэродрома.
Виктор Конецкий
КПМ «СЕВЕР», АДМИНИСТРАТИВНАЯ ГРАНИЦА ТАТАРСТАНА И МАРИЙ ЭЛ. 8 ИЮЛЯ
Уильям Хогарт не знал, конечно, фразы русского писателя Виктора Конецкого о злобных остряках. Но, даже не зная, он всем сердцем или селезенкой с этими остряками не соглашался. К любым, в том числе длительным, перелетам он относился философски — а когда не высыпался, так и просто приветственно. Против железной дороги, однако, тоже ничего не имел — возможно, потому, что первый и последний раз ездил поездом в четырнадцатилетнем возрасте. И тогда ему все страшно понравилось, а потом поводов проверить ощущения как-то не случалось. Но перспектива автомобильного марш-броска по российским дорогам министра откровенно напугала. Во-первых, Россия — слишком большая страна, чтобы передвигаться по ее поверхности. Во-вторых, Хогарт навсегда запомнил давнюю беседу с гарвардским славистом, объяснившим ему давнюю шутку про единственную беду России (дороги строят дураки).
Поэтому министру обороны, который лишь благодаря прозрачным угрозам вписался в передовой отряд миротворческих сил НАТО, под эгидой ООН развернувших операцию «Внутренний щит», очень не понравилась идея автомобильного путешествия из Москвы в Казань. Он счел необходимым донести свою настороженность и до руководителя операции бригадного генерала Юргена Фридке, и до московских коллег, кислые физиономии которых удивительно гармонировали с пышными речами. В принципе, Хогарт их понимал: никакому генералу не понравится, если в его вотчину прибудет международное начальство, которое начнет размахивать голубыми флагами и распоряжаться в самых интимных уголках твоей территории — причем по совсем разным поводам. Но любые претензии русские генералы могли адресовать только своему политическому руководству, выдавшему карт-бланш Совету безопасности ООН.
Роман Борисов, полномочия которого были неожиданно легко подтверждены парламентом, совершил вояж из Брюсселя в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон, чтобы убедить мировое сообщество и его американское руководство в готовности совместными усилиями распутать узел, накрученный Придорогиным. Собеседники Борисова отнеслись к такой готовности с открытым одобрением и исключительно проформы ради оформили намерения ООН в специальной резолюции Совета безопасности. Резолюция предусматривала введение постоянного международного контроля за «промышленными объектами и территориями России, ситуация в которых способна привести к обострению в региональных, национальных и транснациональных масштабах» и, по большому счету, на неопределенное время отменяла суверенитет России. Во всяком случае, в военно-промышленных областях. Что характерно, документ ничего не сулил Москве взамен. Но Борисов обязался его выполнять — и не прогадал.
Уже на следующий день после этого котировальные комиссии по всему миру объявили о том, что российские нефтяники представили самые убедительные гарантии экологической безопасности нефти марки Urals и возобновили ее котировку (идея брэнда Tumen временно скончалась за неактуальностью). Немедленно возобновилась и активная перевалка российского сырья в Европу, до того момента происходившая почти подпольно и малыми объемами. Министерство энергетики США выступило с заявлением о готовности уже в этом квартале начать закупку сибирской нефти — в промышленных масштабах и на условиях полной предоплаты. А председатель трибунала по правам человека в Гааге очень кстати выступила с заявлением, в котором сообщила, что оперативное расследование событий в российской провинции Татарстане показало: случившееся там не подпадает под критерии, могущие вызвать интерес международного правосудия, — соответственно, бывший президент России Олег Придорогин и его сотрудники не будут подвергаться никаким преследованиям.
Словом, пышность генеральских речей была оправдана куда больше, чем кислые гримасы. В конце концов, русские могли расценивать визит Уильяма Хогарта как жест вежливости и неподдельного интереса к великой стране — и утешиться еще и этим. Тем более что повод для проявления интереса Москва дала сама, не справившись с крохотной Казанью. Слава богу, у русского медведя хватило ума для того, чтобы не устраивать кровавую баню посреди страны, а пригласить опытных международных чистильщиков. Фридке прошел Ирак и Афганистан, где прославился умением находить общий язык с мирным населением и уговаривать местных полевых командиров выдавать наиболее одиозных вождей для показательных судов. Откровенно говоря, только перед ним Хогарту и было неловко строить из себя кисейную барышню, убоявшуюся затяжных переездов. Но в ходе оживленных переговоров с русскими Уильям об этом позабыл.
Сначала русские сообщили, что в Казани просто нет аэропорта, способного принять тяжелые транспортники с «голубыми касками» и техникой.
Хогарт указал, что у него другие данные.
Тогда генералы объяснили, что аэропорт, безусловно, есть, но все ВПП, пригодные для приема аппаратов тяжелее «Сессны», находятся в долгосрочном ремонте.
Хогарт, сдерживая улыбку, снова сослался на иные данные.
И только после этого генералы признали, что бирюк Магдиев как в последний месяц распорядился закрыть аэропорт для всех полетов — опасаясь, видимо, прибытия недружественных бортов, — так и сохранил это распоряжение в силе по сей день. Распространив его с самолетов на все летательные аппараты, вплоть до легких «стрекоз» и дельтапланов, — а с Казанского аэропорта на всю территорию Татарстана.
Зато через десяток минут выяснилось, что очень приличный аэропорт Нижнего Новгорода, а также администрация окружной столицы с восторгом примут и самолеты, и их экипажи с пассажирами, которые смогут отдохнуть перед последним броском на юго-восток.
Хогарт внимательно изучил карту, справился о состоянии дорог, потом переговорил с Фридке о его транспортном парке. И назвал такой вариант оптимальным.
Он не ошибся. Фридке передвигался по подведомственной территории на совсем особенном каком-то Hummer, внутри отделанном почти как лимузин застенчивого миллионера. Впрочем, Хогарт за последний год успел хорошо понять, что такое Hummer и Humvee, и потому радостно воспользовался предложением главного нижегородского чиновника, представлявшего президента России сразу в нескольких окрестных регионах (с такой ветвью власти Хогарт сталкивался впервые, ну да умом Россию не понять). Главный человек, очень хорошо говоривший по-английски, любезно уступил Хогарту свой Lincoln, на котором поездка в Казань приобретала последние черты комфортного путешествия. А Хогарт за какую-то пару минут уговорил Фридке составить ему компанию, а военно-полевая техника пусть катится следом.
Поездка получилась чудесной. Дорога оказалась на удивление приличной, регулируемая электроникой подвеска сглаживала немногочисленные выбоины в странном русском асфальте, хороший кондиционер спасал от июльской духоты, а герметичность салона — от рева идущей следом автоколонны.
Но в конце концов Хогарту надоела и светская беседа, и русская водка, рюмочкой которой они с Фридке встречали каждую пройденную сотню километров. На третьей сотне Уильям решил остановиться, боясь закосеть и смазать торжественную встречу. Как она будет выглядеть, он представлял себе слабо. Возможно, по-восточному пышно, как в Кабуле, где спасенные жители встречали миротворцев бешеными криками и плясками. А может, как в каком-то фильме из русской жизни — там крепкие скуластые девушки выносили навстречу героям полотенце с круглым темным хлебом. Хогарт пообещал себе, что в этом случае обязательно попробует хлеб, что бы ни говорил его диетолог, третий год мучающий министра различными холестериновыми ужасами.
С мыслями о девушках и о грубой, но сытной еде Хогарт задремал. Проснулся оттого, что Lincoln сбавил ход и вскоре остановился. Совсем стемнело, а в лобовое стекло колючей звездой бил прожектор. Хогарт, прищурившись, попытался что-нибудь разглядеть, а когда это не удалось, решительно выбрался из машины и пошел на свет. Тут его слегка качнуло, хотя голова была совершенно ясной. Это рассмешило министра, но он заметил, что к выстроившемуся впереди отряду миротворцев подходит какой-то туземец, обошел парней и поспешно принял серьезный вид.
Туземец был одет в камуфляж и снабжен коротким штурмовым автоматом неизвестной Хогарту конструкции. За спиной туземца — закрытый шлагбаум, справа — полутораэтажная кирпичная коробка с нелепо застекленным верхом — таможня или пункт полицейского надзора. Больше он ничего разглядеть не сумел, потому что вооруженный туземец подошел вплотную и что-то сказал.
— Добрый вечер, — ответил Хогарт, но сообразил, что непристойным образом тянет одеяло на себя. Огляделся, обнаружил стоящего среди миротворцев Фридке и жестом попросил его представиться и объяснить парню диспозицию.
— Добрый вечер, — сказал и Фридке. — Вы говорите по-английски?
Туземец, светлый шатен вполне европейского вида, что-то ответил, бесцеремонно изучая гостей. Тем показалось, что в ответе мелькнули слова motherfucker. А Фридке еще, кажется, уловил фразу Неnde hoch. Это ему не слишком понравилось, однако он вежливо осведомился:
— Sprechen Sie Deutsch?
— А-а, — явно с отрицательной интонацией ответил камуфлированный хам. Некоторое время он без видимого уважения рассматривал собеседников и вытянувшуюся за их спинами колонну, потом еще что-то сказал, дернув пальцем в сторону пластикового удостоверения, висевшего у Фридке на груди.
— Минуточку, — сухо сказал генерал и шепнул в спрятанный под подбородком микрофон.
Через несколько секунд к ним подбежал здоровенный рыжий сержант. Он лихо козырнул и вопросительно уставился на начальство.
— Стейкман, пожалуйста, помогите нам найти общий язык с этим джентльменом, — попросил Фридке.
Стейкман кивнул и, протянув руку полицейскому, что-то затараторил.
— Вагалейкум салам, — неожиданно ответил полицейский, не отвечая на рукопожатие.
Стейкман явно растерялся, Фридке столь же явно начал вспоминать арабские слова, а Хогарт принялся лихорадочно вспоминать, что Майер и Кларк говорили про влияние «Аль-Каиды» на российских мусульман.
Но тут туземец улыбнулся и сказал что-то, успокоившее Стейкмана. Тот облегченно заржал и опять что-то затараторил.
Полицейский коротко ответил.
Стейкман повернулся к Фридке и сказал:
— Он требует документы, подтверждающие наше право проехать колонной на территорию Татарстана.
— О'кей. Переведи ему. Вот мое удостоверение. Вот, — генерал полез в планшет, — копия миротворческого мандата ООН, выданного мне как руководителю подразделения. А вот приказ их президента Борисова оказывать нам всяческое содействие.
Полицейский выслушал все с выражением раздражающей иронии на лице и что-то коротко уточнил.
Стейкман ответил с явным возмущением.
Полицейский сказал что-то про Татарстан и про Магдиева.
— Он требует разрешение его непосредственного начальника из местной полиции или Магдиева, потому что Москве, говорит, мы как бы не подчиняемся.
— Как бы? — переспросил Хогарт.
— Да, как бы. Так и сказал, — ответил Стейкман, нервно покусывая губу.
Фридке раздраженно сказал:
— А он не боится, что мы сейчас как бы сквозь него проедем и всю его глупую башку размажем по асфальту?
— Переводить? — спросил Стейкман.
— Не надо, — хмуро покосившись на дернувшегося Хогарта, сказал Фридке.
— Генерал, позвольте, — попросил Хогарт, взял Стейкмана за рукав и сказал: — Сержант, вас как зовут?
— Натан.
— Натти, объясните этой деревенщине, что я — министр обороны США, страны, которая не дала русским сожрать их вольнолюбивую, великую, хрен собачий, республику. Что мы пришли гарантировать мир и благоденствие, что без нас Москва опять пойдет убивать. Вот таким образом. Сможете?
— Постараюсь, — Стейкман повернулся к заскучавшему офицеру, еще секунду покусал губу и заговорил.
Полицейский слушал секунд двадцать, потом сделал ладонью округлый жест, словно выхватывая и сминая листок из блокнота, обернулся к Фридке и сказал по слогам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53