https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/ruchnie-leiki/
Но наконец-то они спрыгнули на палубу и отправились смотреть вместе с другими шоферами, как бурлит и пенится за кормой река. Тогда матрос подошел к рундучку на палубе, вынул из кармана ключ, повернул его в замке и взял свой завтрак, завернутый во вчерашний номер «Правды». Возвратившись на свой пост, он наполовину развернул сверток и достал кусок белого хлеба и колбасу, а потом, убедившись, что вокруг никого нет, вынул оттуда же небольшую металлическую коробочку и, жуя на ходу бутерброд, обошел кругом грузовик 4198 КГК, поводя коробочкой вдоль рамы, крыльев и бамперов автомашины. Нахмурив брови, он еще раз огляделся и, убедившись, что рядом никого нет, забрался под грузовик и тщательно обшарил коробочкой части шасси. Под задней стенкой кабины он задержался подольше. Даже в метре от него из-за рокота паромных двигателей нельзя было услышать постоянное потрескивание, доносящееся из коробочки.
Наконец матрос вылез из-под грузовика и завернул прибор обратно в тот же сверток вместе с остатками завтрака. Спустя несколько минут паром стал замедлять ход, шофера возвратились к своим машинам и начали рассаживаться по кабинам. Матрос кинул несколько слов водителям, приехавшим на грузовике 4198 КГК:
– Хорошо на реке в такой ранний час.
– А еще лучше на дороге, – ответил водитель.
По обличью он был похож на мусульманина – худощавое, темное лицо, но в профиль нелепо сплюснутое, по-русски он говорил без акцента. Другой был типичным русским.
– Куда направляетесь? – поинтересовался матрос. – В Москву?
– А куда же еще! А потом еще дальше, – ответил русский. – Путь держим через всю страну.
– Даже так? Куда же?
Но напарник не дал ответить.
– Пошли, пошли, Ванька, – сказал он.
– Да, Москва, – задумчиво произнес матрос. – Вот уж где никогда не бывал. Какая она?
– Клоака, – коротко бросил мусульманин.
– Прекрасный город, – сказал русский по имени Ванька. – Там есть все что угодно. Вообразить даже нельзя.
– Гостиницы там разные, – продолжал матрос. – Где вы останавливаетесь? В каких-нибудь больших шикарных отелях?
– Все они вонючие дыры, – ответил мусульманин. – Кроме тех, где живут иностранцы.
– Да так во всем, – заметил русский. – Всегда самое лучшее для наших «иностранных гостей». А они уже избаловались. Мы же их и приучили, а сами – как-нибудь.
– Да, плохо дело, – промолвил матрос.
– Нет, не так уж и плохо. Мы обычно живем вместе с иностранцами. В гостинице «Украина». Если тебе когда-нибудь доведется приехать в Москву, постарайся попасть туда. Там полно немок из ГДР, они с ума сходят по русским мужикам.
Последний грузовик сошел с борта парома, и палубный матрос потопал по грузовому трапу на берег, держа в руках сверток. Сзади него клубилось облако вонючего дыма от дизелей парома. Он прошел по дороге с полкилометра. Часы показывали начало шестого утра.
В одном из переулков в Сорочьих Горах стояла бежевая «Волга». Матрос открыл дверь машины и сел за руль. Через час езды по направлению к Казани он нагнал длинную колонну грузовиков с парома и стал медленно обходить ее. Обгоняя грузовик номер 4198 КГК матрос поглубже нахлобучил на лоб фуражку, чтобы его не узнали.
В шесть тридцать бежевая «Волга» подъехала к Институту физических проблем. Матрос, с небольшим кожаным саквояжем в руках, вошел в проходную института. Вахтер доложил, что доктор Бернштейн уже на месте.
Доктор Бернштейн вошел в проходную, матрос протянул ему саквояж.
– Он все еще работает? – поинтересовался доктор.
– Да, и очень хорошо. Не могу ли я позвонить от вас?
– Разумеется, можете. Входите.
Они прошли в рабочее помещение, откуда дверь вела в большую лабораторию, заставленную научной аппаратурой. Вопросов друг другу они не задавали. Матрос вошел в кабинет шефа и плотно прикрыл за собой дверь.
Связь у института была отлажена. Через несколько минут отозвалась Москва.
– Сема, – сказал палубный матрос.
– Это ты, Миша? Как все прошло?
– Все в порядке. Я встретил твоих друзей. Они с грузом, как ты и предполагал. Он у них под сиденьем, может, внутри кабины, может, снаружи – где точно, не знаю. Сегодня же утром они направились в Москву. Остановятся, скорее всего, в гостинице «Украина».
Как хорошо, что тот русский сказал про гостиницу.
– Они те самые, которых я знаю?
– Один русский, зовут его Ванька. Он напарник того мусульманина.
– Я о них позабочусь. Спасибо тебе. – Да не за что.
Уходя из института, матрос помахал на прощанье доктору Бернштейну. Больше они не сказали друг другу ни слова.
– 48 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
7 часов утра,
Москва
Белкин позвонил Чантурия домой перед самым его уходом на работу.
– Наши друзья в пути-дороге. Вполне возможно, они остановятся в Москве, вероятнее всего в гостинице «Украина'.
– А насчет даты еще не известно? – поинтересовался Чантурия.
– Нет.
– Ну ладно. Когда выясним побольше, может, сформируем группу. Нужно обговорить этот вопрос.
По пути на службу он из автомата позвонил Мартину в посольство. Об этом они договорились заранее. Он пробормотал какую-то абракадабру и повесил трубку. Бормотание не обмануло бы специальный аппарат, распознающий голоса, но Серго надеялся, что такая аппаратура не установлена. Если же и установлена, то скорее со стороны его «конторы», а не с американской, а это для него чревато неприятностями.
– 49 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
9 часов утра,
Квартира Алины
– Теперь мы должны выбирать, – сказал Чантурия. – После Волги не найдется такого места, где мы наверняка могли бы обнаружить двигающийся грузовик.
– А я почему-то думал, что КГБ держит всю страну под колпаком, – подковырнул Мартин.
– Если заняться расследованием официально, то Комитет без затруднений проследит маршрут любого грузовика. Если нужно, дорожно-патрульной службе будет дана команда фиксировать его движение через каждые несколько километров. Но для этого необходимо получить официальный приказ, а значит, все объяснять и разъяснять. Но любые разъяснения угрожают моему здоровью. Они также могут послужить предостережением для тех, за кем наблюдают. А вот если таких мер не принимать, то одинокий грузовик легко может затеряться на бескрайних просторах России.
– А что, если они перенесут свой секретный груз на другой грузовик? – задал вопрос Мартин. – Если они прибегнут к своему старому приему, то встретят в Москве какой-то румынский грузовик и кого-то, кто будет и водителем, и одновременно охранником. Разве не могут они перегрузить контейнер на румынский грузовик или еще на какой-нибудь другой, и пусть он себе едет один-одинешенек! Тяжело ли перенести всего несколько килограммов плутония? Сколько всего плутония они везут? В каком контейнере? Конечно, контейнер должен быть обложен свинцом для защиты от излучения, но тогда его с места не сдвинуть.
– У меня нет ответа ни на один ваш вопрос, – сказал Серго. – Лучше не задавайте вопросов, хотя бы сейчас.
– Хорошо, но вот еще один. Если мы задержим один грузовик, то сорвем поставку одной партии плутония, но Юрий говорил, что их несколько. Можем ли мы помешать мафии отправить другие партии или вообще предотвратить кражу плутония, если не в состоянии ликвидировать всю шайку?
– Я не знаю ответов и на эти вопросы. Мартин тяжело вздохнул:
– А может, лучше просто схватить этих двух парней, благо, есть такая возможность, а потом, если сумеем, то и остальных? Не настало ли время рискнуть вашим здоровьем, Серго?
– Вам-то легко говорить.
– Ладно, подумайте, что поставлено на карту. Вспомните, откуда везут этот материал – из советской мусульманской республики. А куда везут? В Ирак. Для чего? Смысл имеет лишь один ответ – для создания собственной атомной бомбы. Может быть, плутоний прямиком переправят в Ирак для ее изготовления на месте, а может, ее будут делать в Румынии – я не знаю. Чаушеску совсем помешался на сотрудничестве в этом деле с иракцами, воображая, что они помогут ему создать собственное ядерное оружие. А кому нравится идея создания мусульманской бомбы? Да вашим казахам, вашим узбекам, вашим таджикам и другим мусульманам-суннитам – таким же, как и иракцы… А есть еще и ваши азербайджанцы – они мусульмане-шииты, их территория некогда была частью Ирана, и они не прочь воссоединиться с ним вновь… Сколько нужно ядерного оружия, чтобы оторвать весь советский юг от Советского Союза? Сколько людей погибнет в этом случае? Секретности есть предел, Серго, и мне кажется, мы уже подошли к нему.
Чантурия с поникшим видом опустил голову.
– Меня никогда не просили стать героем, – только и промолвил он.
– Ну что ж, пока вы им не стали.
– Надеюсь, что никогда не стану. А если стану, то уж наверняка посмертно. Ну да ладно. Что, по-вашему, нам следует делать?
«Что мне теперь делать? Должна ли я что-то делать?» – эти слова бедной старой Марьи Павловны вдруг зазвучали у Мартина в голове, да так явственно, что он даже оглянулся в недоумении. Что же они в самом деле делают? Это какое-то безумие. Не его ли больное воображение стало причиной всего этого? А перед каким же выбором он теперь стоит?
– Думаю, что вы выпишете ордер на арест и обыск грузовика, возьмете свою команду и внезапно схватите этих сукиных сынов, которые ведут грузовик, а потом натравите ваше начальство на владельцев грузовика, на охранников фабрики по обогащению плутония, да заодно и на всех, кто замешан в этом вонючем дерьмовом деле.
– Очень интересная фраза. Это что, американская идиома?
– Да. Давайте держаться вместе, и вы выучите множество идиом.
– Как «вонючее дерьмо»? Что ж, неплохая идея. Надеюсь применять их в жизни.
– Если не будете, мы всегда станем напоминать вам, Серго, что вы должны это делать, – сказал Мартин, а потом, подумав немного, добавил:
– Шаткость нашего положения, Серго, в том, что мы сейчас работаем тайно. Я знаю, к чему вас готовили, у меня же такой школы нет, да и не люблю я эту работу. А ведь, может, именно потому, что я не специалист, я лучше вижу слабость нашего положения. А оно, повторяю, весьма шаткое. Мы боимся пошевелиться, потому что если пошевелимся, кто-то засечет нас, и нам не жить. Но единственной причиной того, почему они захотят убить нас, как раз и является то обстоятельство, что никто больше не знает, что происходит. Мы дошли до предела секретности, Серго, и этот предел и есть наша слабость. Если бы мы предстали сейчас перед Господом Богом и нам сказали бы: «Ну посмотрите же вы, глухие тетери, вот ведь что происходит», что мы лопотали бы в ответ? Посмотрите, что случилось с братом Алины, Юрием. Посмотрите, что случилось с Хатчем. Их убили тайно. На глазах других и все же тайно. Если бы сейчас кто-нибудь встал и объявил, что творится, мы оказались бы в безопасности. Никто не смел бы тронуть нас. Убивает тайна, поймите это, Серго!
– Доводилось ли вам когда-либо читать работы Георгия Микадзе?
– Нет. Слышать слышал, а читать не читал.
– Опубликованного у него немного – надо сказать спасибо моей «конторе». Одна из наших главных забот – литературная критика. Он печатался главным образом в грузинских изданиях, а потом как-то раз издал во Франции «Книгу мертвого человека» и получил за нее десять лет тюремного заключения. И в этой книге, за которую его посадили, он сказал, Бен, те же самые слова: убивает тайна. Когда мы позволяем засекречивать свои действия, сказал он, мы тем самым играем на руку палачам. Вероятно, вы и правы, Бен. Может, мы уже слишком засекретились. Ну что ж, хорошо, давайте разработаем план. Куда мы направим свои усилия, начиная с этого момента?
– А туда, где труднее. Я ничего не понимаю в следственном деле.
– Даже если бы понимали, все равно мало чем помогли бы. Ну да ладно, может, вы и правы – нам нужно немало потрудиться, чтобы рассекретить все происходящее. Давайте всполошим всю стаю одним махом.
– 50 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
10 часов утра,
Фрунзенская набережная
Чантурия, одетый в гражданское, стоял около телефонной будки у стены касс «Аэрофлота» на берегу Москвы-реки напротив парка имени Горького. К кассам тянулась длинная очередь; нужно провести в ней немало часов, чтобы улететь: сначала постоять, чтобы заказать билет, затем купить его, потом стоять в аэропорту в ожидании посадки, наконец, ждать в самолете взлета. Нередко вылет задерживается на день-два. Социализму присуще терпеливое ожидание. Его за один день не построить.
Серго тоже терпеливо стоял в очереди, чтобы позвонить по телефону. Телефон был нужен многим, поэтому к нему всегда тянулся длинный хвост – каждый хотел позвонить домой и предупредить, что задерживается и опоздает к обеду, ужину… Чантурия, опустив в щель двухкопеечную монету, слушал длинные гудки в ожидании, когда на том конце провода снимут трубку. Стоящая за ним усталая толстая как бочка тетка с покачивающимися полными авоськами в каждой руке безучастно смотрела на него ничего не выражающим пустым взглядом.
Длинные гудки – другой, третий… Он хорошо запомнил номер телефона – номер был московский, сам проверял, ошибиться не мог. Тетка сердито поджала губы – верный признак, что он слишком долго занимает автомат.
Но вот наконец кто-то ответил: «Да»– и все. Чантурия демонстративно отвернулся от женщины, выражающей недовольство.
– Я звоню старому Тамазу, – сказал Серго по-грузински.
– А кто это такой? – спросили тоже по-грузински.
– Мой друг из Тбилиси.
– Его здесь нет.
– Он желает поговорить со мной. Меня зовут Серго. Пару месяцев назад я ужинал у него дома. Я думал о нашем интересном разговоре. Передайте ему, что я звонил и должен переговорить с ним лично. Здесь, в автомате, я ждать не могу, но через час он сможет перезвонить мне по телефону 243-57-40.
Это был номер его домашнего телефона. Возможно, подслушивать его не будут, а если и будут, то теперь это уже не имеет значения. Надо всполошить всю стаю разом.
Дома в ожидании звонка он просматривал старую рукопись одной из работ Георгия, не читал ее, а лишь разглядывал. Это был оригинал, написанный на грузинском языке и напечатанный на тонкой папиросной бумаге, легкой как дым, которую используют машинистки самиздата, делая по восемь копий за одну закладку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Наконец матрос вылез из-под грузовика и завернул прибор обратно в тот же сверток вместе с остатками завтрака. Спустя несколько минут паром стал замедлять ход, шофера возвратились к своим машинам и начали рассаживаться по кабинам. Матрос кинул несколько слов водителям, приехавшим на грузовике 4198 КГК:
– Хорошо на реке в такой ранний час.
– А еще лучше на дороге, – ответил водитель.
По обличью он был похож на мусульманина – худощавое, темное лицо, но в профиль нелепо сплюснутое, по-русски он говорил без акцента. Другой был типичным русским.
– Куда направляетесь? – поинтересовался матрос. – В Москву?
– А куда же еще! А потом еще дальше, – ответил русский. – Путь держим через всю страну.
– Даже так? Куда же?
Но напарник не дал ответить.
– Пошли, пошли, Ванька, – сказал он.
– Да, Москва, – задумчиво произнес матрос. – Вот уж где никогда не бывал. Какая она?
– Клоака, – коротко бросил мусульманин.
– Прекрасный город, – сказал русский по имени Ванька. – Там есть все что угодно. Вообразить даже нельзя.
– Гостиницы там разные, – продолжал матрос. – Где вы останавливаетесь? В каких-нибудь больших шикарных отелях?
– Все они вонючие дыры, – ответил мусульманин. – Кроме тех, где живут иностранцы.
– Да так во всем, – заметил русский. – Всегда самое лучшее для наших «иностранных гостей». А они уже избаловались. Мы же их и приучили, а сами – как-нибудь.
– Да, плохо дело, – промолвил матрос.
– Нет, не так уж и плохо. Мы обычно живем вместе с иностранцами. В гостинице «Украина». Если тебе когда-нибудь доведется приехать в Москву, постарайся попасть туда. Там полно немок из ГДР, они с ума сходят по русским мужикам.
Последний грузовик сошел с борта парома, и палубный матрос потопал по грузовому трапу на берег, держа в руках сверток. Сзади него клубилось облако вонючего дыма от дизелей парома. Он прошел по дороге с полкилометра. Часы показывали начало шестого утра.
В одном из переулков в Сорочьих Горах стояла бежевая «Волга». Матрос открыл дверь машины и сел за руль. Через час езды по направлению к Казани он нагнал длинную колонну грузовиков с парома и стал медленно обходить ее. Обгоняя грузовик номер 4198 КГК матрос поглубже нахлобучил на лоб фуражку, чтобы его не узнали.
В шесть тридцать бежевая «Волга» подъехала к Институту физических проблем. Матрос, с небольшим кожаным саквояжем в руках, вошел в проходную института. Вахтер доложил, что доктор Бернштейн уже на месте.
Доктор Бернштейн вошел в проходную, матрос протянул ему саквояж.
– Он все еще работает? – поинтересовался доктор.
– Да, и очень хорошо. Не могу ли я позвонить от вас?
– Разумеется, можете. Входите.
Они прошли в рабочее помещение, откуда дверь вела в большую лабораторию, заставленную научной аппаратурой. Вопросов друг другу они не задавали. Матрос вошел в кабинет шефа и плотно прикрыл за собой дверь.
Связь у института была отлажена. Через несколько минут отозвалась Москва.
– Сема, – сказал палубный матрос.
– Это ты, Миша? Как все прошло?
– Все в порядке. Я встретил твоих друзей. Они с грузом, как ты и предполагал. Он у них под сиденьем, может, внутри кабины, может, снаружи – где точно, не знаю. Сегодня же утром они направились в Москву. Остановятся, скорее всего, в гостинице «Украина».
Как хорошо, что тот русский сказал про гостиницу.
– Они те самые, которых я знаю?
– Один русский, зовут его Ванька. Он напарник того мусульманина.
– Я о них позабочусь. Спасибо тебе. – Да не за что.
Уходя из института, матрос помахал на прощанье доктору Бернштейну. Больше они не сказали друг другу ни слова.
– 48 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
7 часов утра,
Москва
Белкин позвонил Чантурия домой перед самым его уходом на работу.
– Наши друзья в пути-дороге. Вполне возможно, они остановятся в Москве, вероятнее всего в гостинице «Украина'.
– А насчет даты еще не известно? – поинтересовался Чантурия.
– Нет.
– Ну ладно. Когда выясним побольше, может, сформируем группу. Нужно обговорить этот вопрос.
По пути на службу он из автомата позвонил Мартину в посольство. Об этом они договорились заранее. Он пробормотал какую-то абракадабру и повесил трубку. Бормотание не обмануло бы специальный аппарат, распознающий голоса, но Серго надеялся, что такая аппаратура не установлена. Если же и установлена, то скорее со стороны его «конторы», а не с американской, а это для него чревато неприятностями.
– 49 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
9 часов утра,
Квартира Алины
– Теперь мы должны выбирать, – сказал Чантурия. – После Волги не найдется такого места, где мы наверняка могли бы обнаружить двигающийся грузовик.
– А я почему-то думал, что КГБ держит всю страну под колпаком, – подковырнул Мартин.
– Если заняться расследованием официально, то Комитет без затруднений проследит маршрут любого грузовика. Если нужно, дорожно-патрульной службе будет дана команда фиксировать его движение через каждые несколько километров. Но для этого необходимо получить официальный приказ, а значит, все объяснять и разъяснять. Но любые разъяснения угрожают моему здоровью. Они также могут послужить предостережением для тех, за кем наблюдают. А вот если таких мер не принимать, то одинокий грузовик легко может затеряться на бескрайних просторах России.
– А что, если они перенесут свой секретный груз на другой грузовик? – задал вопрос Мартин. – Если они прибегнут к своему старому приему, то встретят в Москве какой-то румынский грузовик и кого-то, кто будет и водителем, и одновременно охранником. Разве не могут они перегрузить контейнер на румынский грузовик или еще на какой-нибудь другой, и пусть он себе едет один-одинешенек! Тяжело ли перенести всего несколько килограммов плутония? Сколько всего плутония они везут? В каком контейнере? Конечно, контейнер должен быть обложен свинцом для защиты от излучения, но тогда его с места не сдвинуть.
– У меня нет ответа ни на один ваш вопрос, – сказал Серго. – Лучше не задавайте вопросов, хотя бы сейчас.
– Хорошо, но вот еще один. Если мы задержим один грузовик, то сорвем поставку одной партии плутония, но Юрий говорил, что их несколько. Можем ли мы помешать мафии отправить другие партии или вообще предотвратить кражу плутония, если не в состоянии ликвидировать всю шайку?
– Я не знаю ответов и на эти вопросы. Мартин тяжело вздохнул:
– А может, лучше просто схватить этих двух парней, благо, есть такая возможность, а потом, если сумеем, то и остальных? Не настало ли время рискнуть вашим здоровьем, Серго?
– Вам-то легко говорить.
– Ладно, подумайте, что поставлено на карту. Вспомните, откуда везут этот материал – из советской мусульманской республики. А куда везут? В Ирак. Для чего? Смысл имеет лишь один ответ – для создания собственной атомной бомбы. Может быть, плутоний прямиком переправят в Ирак для ее изготовления на месте, а может, ее будут делать в Румынии – я не знаю. Чаушеску совсем помешался на сотрудничестве в этом деле с иракцами, воображая, что они помогут ему создать собственное ядерное оружие. А кому нравится идея создания мусульманской бомбы? Да вашим казахам, вашим узбекам, вашим таджикам и другим мусульманам-суннитам – таким же, как и иракцы… А есть еще и ваши азербайджанцы – они мусульмане-шииты, их территория некогда была частью Ирана, и они не прочь воссоединиться с ним вновь… Сколько нужно ядерного оружия, чтобы оторвать весь советский юг от Советского Союза? Сколько людей погибнет в этом случае? Секретности есть предел, Серго, и мне кажется, мы уже подошли к нему.
Чантурия с поникшим видом опустил голову.
– Меня никогда не просили стать героем, – только и промолвил он.
– Ну что ж, пока вы им не стали.
– Надеюсь, что никогда не стану. А если стану, то уж наверняка посмертно. Ну да ладно. Что, по-вашему, нам следует делать?
«Что мне теперь делать? Должна ли я что-то делать?» – эти слова бедной старой Марьи Павловны вдруг зазвучали у Мартина в голове, да так явственно, что он даже оглянулся в недоумении. Что же они в самом деле делают? Это какое-то безумие. Не его ли больное воображение стало причиной всего этого? А перед каким же выбором он теперь стоит?
– Думаю, что вы выпишете ордер на арест и обыск грузовика, возьмете свою команду и внезапно схватите этих сукиных сынов, которые ведут грузовик, а потом натравите ваше начальство на владельцев грузовика, на охранников фабрики по обогащению плутония, да заодно и на всех, кто замешан в этом вонючем дерьмовом деле.
– Очень интересная фраза. Это что, американская идиома?
– Да. Давайте держаться вместе, и вы выучите множество идиом.
– Как «вонючее дерьмо»? Что ж, неплохая идея. Надеюсь применять их в жизни.
– Если не будете, мы всегда станем напоминать вам, Серго, что вы должны это делать, – сказал Мартин, а потом, подумав немного, добавил:
– Шаткость нашего положения, Серго, в том, что мы сейчас работаем тайно. Я знаю, к чему вас готовили, у меня же такой школы нет, да и не люблю я эту работу. А ведь, может, именно потому, что я не специалист, я лучше вижу слабость нашего положения. А оно, повторяю, весьма шаткое. Мы боимся пошевелиться, потому что если пошевелимся, кто-то засечет нас, и нам не жить. Но единственной причиной того, почему они захотят убить нас, как раз и является то обстоятельство, что никто больше не знает, что происходит. Мы дошли до предела секретности, Серго, и этот предел и есть наша слабость. Если бы мы предстали сейчас перед Господом Богом и нам сказали бы: «Ну посмотрите же вы, глухие тетери, вот ведь что происходит», что мы лопотали бы в ответ? Посмотрите, что случилось с братом Алины, Юрием. Посмотрите, что случилось с Хатчем. Их убили тайно. На глазах других и все же тайно. Если бы сейчас кто-нибудь встал и объявил, что творится, мы оказались бы в безопасности. Никто не смел бы тронуть нас. Убивает тайна, поймите это, Серго!
– Доводилось ли вам когда-либо читать работы Георгия Микадзе?
– Нет. Слышать слышал, а читать не читал.
– Опубликованного у него немного – надо сказать спасибо моей «конторе». Одна из наших главных забот – литературная критика. Он печатался главным образом в грузинских изданиях, а потом как-то раз издал во Франции «Книгу мертвого человека» и получил за нее десять лет тюремного заключения. И в этой книге, за которую его посадили, он сказал, Бен, те же самые слова: убивает тайна. Когда мы позволяем засекречивать свои действия, сказал он, мы тем самым играем на руку палачам. Вероятно, вы и правы, Бен. Может, мы уже слишком засекретились. Ну что ж, хорошо, давайте разработаем план. Куда мы направим свои усилия, начиная с этого момента?
– А туда, где труднее. Я ничего не понимаю в следственном деле.
– Даже если бы понимали, все равно мало чем помогли бы. Ну да ладно, может, вы и правы – нам нужно немало потрудиться, чтобы рассекретить все происходящее. Давайте всполошим всю стаю одним махом.
– 50 –
Пятница, 9 июня 1989 года,
10 часов утра,
Фрунзенская набережная
Чантурия, одетый в гражданское, стоял около телефонной будки у стены касс «Аэрофлота» на берегу Москвы-реки напротив парка имени Горького. К кассам тянулась длинная очередь; нужно провести в ней немало часов, чтобы улететь: сначала постоять, чтобы заказать билет, затем купить его, потом стоять в аэропорту в ожидании посадки, наконец, ждать в самолете взлета. Нередко вылет задерживается на день-два. Социализму присуще терпеливое ожидание. Его за один день не построить.
Серго тоже терпеливо стоял в очереди, чтобы позвонить по телефону. Телефон был нужен многим, поэтому к нему всегда тянулся длинный хвост – каждый хотел позвонить домой и предупредить, что задерживается и опоздает к обеду, ужину… Чантурия, опустив в щель двухкопеечную монету, слушал длинные гудки в ожидании, когда на том конце провода снимут трубку. Стоящая за ним усталая толстая как бочка тетка с покачивающимися полными авоськами в каждой руке безучастно смотрела на него ничего не выражающим пустым взглядом.
Длинные гудки – другой, третий… Он хорошо запомнил номер телефона – номер был московский, сам проверял, ошибиться не мог. Тетка сердито поджала губы – верный признак, что он слишком долго занимает автомат.
Но вот наконец кто-то ответил: «Да»– и все. Чантурия демонстративно отвернулся от женщины, выражающей недовольство.
– Я звоню старому Тамазу, – сказал Серго по-грузински.
– А кто это такой? – спросили тоже по-грузински.
– Мой друг из Тбилиси.
– Его здесь нет.
– Он желает поговорить со мной. Меня зовут Серго. Пару месяцев назад я ужинал у него дома. Я думал о нашем интересном разговоре. Передайте ему, что я звонил и должен переговорить с ним лично. Здесь, в автомате, я ждать не могу, но через час он сможет перезвонить мне по телефону 243-57-40.
Это был номер его домашнего телефона. Возможно, подслушивать его не будут, а если и будут, то теперь это уже не имеет значения. Надо всполошить всю стаю разом.
Дома в ожидании звонка он просматривал старую рукопись одной из работ Георгия, не читал ее, а лишь разглядывал. Это был оригинал, написанный на грузинском языке и напечатанный на тонкой папиросной бумаге, легкой как дым, которую используют машинистки самиздата, делая по восемь копий за одну закладку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47