невесомые, как клубочки пуха, они ласкали мои уши. Ее полное, тяжеловатое тело тяготело к земле, а вот в звуках, излетавших из ее горла, слышался чистый звон колокольчиков.
У меня не было более причин для колебаний относительно ее профессии. Созданная, как говорится, для этого, она, тем не менее, не производила впечатления прирожденной шлюхи. Я не сомневался, что она ляжет со мной в постель и запросит за это деньги; однако не это делает женщину шлюхой.
Она легонько коснулась меня рукой, и тут же, подобно дрессированному тюленю, мое мужское естество воспрянуло, воодушевленное ее ласковым поощрением.
— Имейте терпение, — пробормотала она, — преждевременно возбуждаться вредно.
— Пошли отсюда, — сказал я, подавая знак официанту.
— Да, — отозвалась она, — пойдемте куда-нибудь, где можно поговорить спокойно.
Чем меньше разговоров, тем лучше, думал я про себя, собирая свои покупки и следом за ней, продвигаясь к выходу. Бывают же на белом свете такие, подивился я, глядя, как она выплывает наружу через вращающиеся двери. Я уже видел, как она трепещет на кончике моего члена, этакий сгусток цветущей, дурманящей плоти, нуждающейся в удовлетворении и укрощении.
Ей несказанно повезло встретить такого человека, как я, невозмутимо заметила она, переходя улицу. Ведь она страшно одинока, у нее ни души знакомой в Париже. Не соглашусь ли я поводить ее по городу, показать парижские достопримечательности? Разве не забавно, что город, да что там — столицу твоей собственной страны — тебе показывает иностранец? А бывал ли я когда-нибудь в Амбуазе, в Блуа, в Type? Как насчет того, чтобы как-нибудь отправиться туда вместе? — Cа vous plairait?
Болтая о том, о сем, мы поравнялись с каким-то отелем, который, судя по всему, был ей хорошо знаком. — Здесь чисто и уютно, — сказала она. — А станет холодновато — в постели согреемся. — И нежно взяла меня за локоть.
В номере было уютно, как в гнездышке. Я подождал, пока принесут мыло и полотенца, выдал горничной чаевые и запер дверь на ключ. Она сняла шляпу и меховой жакет и остановилась у окна, готовясь заключить меня в объятия. Что за дивное создание, источающее тепло и негу, точно дерево в цвету! Казалось, стоит чуть прикоснуться к ней, и из нее тут же выпадут семена. Пару секунд спустя мы начали раздеваться. Я присел на край кровати расшнуровать ботинки. Она стоя стягивала с себя одну вещь за другой. Когда я поднял глаза, она стояла в одних чулках. Стояла, не двигаясь, давая мне возможность разглядеть себя во всех деталях. Я встал и снова обнял ее, с наслаждением проводя руками по мягким складкам ее плоти. Она вынырнула из моих рук и, слегка отодвинувшись, с оттенком робости спросила, не слишком ли я разочарован.
— Разочарован? — повторил я, не веря своим ушам. — Что ты хочешь сказать?
— Я не чересчур толста? — спросила она, опустив глаза и стыдливо воззрившись на свой пупок.
— Чересчур толста? Что за чушь, ты бесподобна. Ты вся как из Ренуара. Она покраснела.
— Откуда — откуда? — переспросила она неуверенно, похоже, впервые в жизни слыша это имя. — Ты меня разыгрываешь?
— Ладно, оставим это. Иди сюда, дай мне погладить твою шерстку.
— Подожди, сначала мне надо подмыться. — И, присев над биде, добавила: — А ты ложись. Ты ведь уже готов, не так ли?
Я быстро разделся, из вежливости вымыл свой член и нырнул в простыни. Биде стояло совсем рядом с кроватью. Покончив с омовением, она принялась вытираться тонким, стареньким полотенцем. Перегнувшись, я сгреб в горсть копну взъерошенных, еще чуть влажных волос, за которыми пряталось ее лоно. Она втолкнула меня обратно и, наклонив голову, на лету поймала мой член своим красным горячим ртом. Желая разогреть ее, я просунул палец в ее влагалище. Затем, водрузив ее на себя, дал волю главному предмету своей гордости. У нее было одно из тех влагалищ, что облегают как перчатка. Понуждаемый энергичными сокращениями ее мышц, скоро я задышал как паровоз. При этом она не переставала лизать мою шею, подмышки, мочки ушей. Обеими руками я то приподнимал, то опускал ее, помогая безостановочному движению ее таза. Наконец, издав подавленный стон, она обрушилась на меня всем корпусом; тогда я опрокинул ее на спину, закинул ее ноги себе на плечи и вторгся в ее лоно как одержимый. Мое мужское естество исторгало из себя жидкость как из шланга; я думал, этому не будет конца. В завершение всего, вытащив его наружу, я убедился, что пребываю в состоянии еще большей эрекции, чем вначале.
— Cа c'est quelque chose, — сказала она, зажав в пальцах и оценивающе щупая мой член. — Ты умеешь это делать, не так ли?
Мы встали, подмылись и забрались обратно в постель. Опершись на локоть, я провел другой рукой вверх и вниз по ее телу. Когда она в полном изнеможении, широко раскинув ноги, повернулась на спину, глаза ее поблескивали как тлеющие угли, а от каждой клеточки кожи отскакивали искорки. На протяжении бесконечно долгого времени мы не произнесли ни слова. Чиркнув спичкой, я закурил сигарету, вложил ей в рот и откинулся на спину, удовлетворенно уставившись в потолок.
— Мы еще увидимся? — решился я нарушить молчание.
— Это от тебя будет зависеть, — отозвалась она, делая глубокую затяжку. Перевернувшись отложить сигарету, а затем придвинувшись ко мне вплотную и пристально глядя мне в глаза, она вновь заговорила — с улыбкой, но серьезным тоном — своим низким, грудным голосом:
— Слушай, мне надо поговорить с тобой о важном деле. Хочу попросить тебя о большом одолжении… У меня неприятности, крупные неприятности. Ты бы согласился помочь мне, если я попрошу?
— Само собой, — отозвался я, — но как?
— Деньгами, — ответила она тихо и просто. — Мне нужны деньги… Много. И дозарезу. Не хочу рассказывать на что. Ты уж поверь мне на слово, хорошо?
Я протянул руку и взял со стула свои брюки. Извлек из них бумажные купюры и всю мелочь, какая была в карманах, и вложил ей в ладонь.
— Вот все, что у меня есть, — сказал я. — Это все, что я могу для тебя сделать.
Не глядя она положила деньги на ночной столик и, наклонившись, поцеловала меня в лоб. — Ты гигант, — сказала она. Не разгибаясь, она смотрела мне в глаза взглядом, полным какой-то молчаливой, застенчивой признательности, затем поцеловала в губы — не страстно, но медленно, нежно, как бы стремясь вложить в поцелуй то, чего не умела выразить в словах и не решалась доверить немому языку своего тела.
— Не хочется сейчас об этом говорить, — сказала она, вновь откидываясь на подушку. — Je suis emue, c'est tout. — И, чуть помедлив, добавила: — Странно, насколько иностранцы добрее соотечественников. Вы, американцы, так добры, так великодушны. Нам нужно многому у вас поучиться.
Старая история; я испытывал чуть ли не стыд за то, что волею случая еще раз оказался в роли щедрого американца. Произошла чистая случайность, пояснил я ей; если бы не эта случайность, у меня не было бы в карманах столько денег. Она ответила лишь, что это придает моему поступку, моему благородному жесту еще большую ценность.
— Француз все равно так не поступил бы, — продолжала она. — Француз бы припрятал их. Француз никогда бы не отдал все свои деньги первой встречной девушке лишь потому, что она в беде. Да он просто-напросто и не поверил бы ей. Сказал бы: “Je connais la chanson” .
Я ничего не ответил. Это было правдой и неправдой. В конце концов, мир состоит из противоположностей, и из того, что ко времени, о котором идет речь, мне еще не довелось встретить ни одного неприжимистого француза, не следовало, что их вовсе не существует. Попробуй я рассказать ей, сколь мелочными бывали подчас мои друзья, мои собственные соотечественники, — она мне не поверит, только и всего. А добавь я к этому, что и мною самим двигало не великодушие, а что-то вроде самолюбования (ибо кто, скажите, может быть ко мне великодушнее, нежели я сам?), она, чего доброго, заключит, что я и впрямь того.
Я приник лицом к ее груди. Затем скользнул вниз и прижался губами к ее пупку. Затем спустился еще ниже, зарывшись в густую поросль ее волос. Она медленно подняла мою голову вверх и, побуждая меня занять испытанную позицию, проникла языком мне в рот. Мой член отреагировал автоматически: он вошел в нее так же легко и беспрепятственно, как трогается с места автомобиль, когда нажимаешь на стартер. У меня возникла одна из тех долгих, нескончаемых эрекций, какие сводят женщин с ума. Я обладал ею как хотел — сверху, снизу, сбоку, с намеренной, дразнящей неспешностью буравя своим инструментом содрогающиеся стенки ее штолен, безжалостно попирая его жестким концом их колышащиеся входы. А в завершение — шутливо обрисовал им полушария ее грудей. Ее глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит
— Ты кончил? — спросила она.
— Ну нет, — отвечал я. — Сейчас самое время попробовать еще кое-что. — И, вытащив ее из постели, водрузил на пол в позицию, наиболее удобную, чтобы, заткнув пробоину в корпусе, ликвидировать течь. Просунув руку снизу и не переставая зазывно вилять бедрами, она направила мое естество в требуемое русло. Крепко держа ее за талию, я вогнал его туда до самого основания. — Ах, ах, чудно, восхитительно, — бормотала она, вращая тазом в немыслимо ускорившемся темпе. Стремясь продлить удовольствие, я вновь извлек его на свежий воздух, игриво покалывая им ее атласные ягодицы. — Нет, нет, перестань, — взмолилась она. — Вставь его туда, вставь весь, до конца… Я больше не могу. — Снова, выгнувшись колесом и выставив зад вверх, будто вознамерившись ухватить им люстру, она просунула снизу руку и завладела моим членом. Откуда-то из середины позвоночного столба до меня донесся финальный сигнал; чуть согнув колени, я продвинул его вперед еще на четверть или полдюйма. И вдруг — хлоп! — он взорвался взмывающей в небо ракетой.
Когда мы расстались на улице возле писсуара, было уже совсем темно. Я не назначал ей свидания, не поинтересовался даже, где она живет; В случае чего, заключил я, найти ее можно будет в кафе. Когда мы уже разошлись в разные стороны, мне вдруг пришло в голову, что я так и не спросил, как ее зовут. Окликнув ее на ходу, я громко задал свой запоздалый вопрос.
— Н-И-С, — отозвалась она, выводя имя по буквам. — Нис — как город. — Я двинулся в путь, вновь и вновь повторяя его про себя. Никогда еще не случалось мне слышать, чтобы так звали девушку. Нис… Это имя отсвечивало безупречностью граней драгоценного камня.
Поравнявшись с Плас Клиши, я внезапно ощутил, что зверски проголодался. Остановился у дверей рыбного ресторана на авеню Клиши, дегустируя вывешенное у входа меню. Мысленно я уже поглощал крабов, устриц, омаров, жареную голубую рыбу, омлет с помидорами, молодую спаржу, ломтики чеддера с хлебом, инжир и орехи, запивая все это прозрачным холодным вином. Пошарив в карманах (так я всегда делаю, входя в ресторан), я наткнулся на единственное жалкое су. — Черт, — выругался я про себя, — уж несколько-то франков она могла мне оставить.
Быстрым шагом я направился домой, надеясь, что смогу отыскать что-нибудь на кухне. От этого места до нашего обиталища в Клиши добрых полчаса ходу. Карл, судя по всему, уже отужинал, но не исключено, что после его трапезы на столе остались кусочки хлеба и полстакана вина. Я шел быстрее и быстрее, и с каждым шагом голод мой усиливался.
Влетев в квартиру, я с первого же взгляда понял, что Карл дома не ужинал. Проинспектировал все что мог, но нигде не обнаружил ни крошки съестного. Не было и пустых бутылок, которые всегда можно сдать. Я выскочил на улицу, вознамерившись воззвать о кредите в маленьком ресторанчике неподалеку от Плас Клиши, где часто бывал. Но только дошел до его дверей, как всю мою решимость будто рукой сняло. Так и не сунув носа внутрь, я машинально двинулся дальше, не имея в голове никакого плана действий, удерживаемый на ногах лишь нелепой надеждой, что чудом набреду на кого-либо — из своих знакомых. Без толку прослонявшись по улицам еще час, я почувствовал такую усталость, что решил вернуться домой и отправиться на боковую. На обратном пути мне вспомнилось, что в этих краях, на внешнем бульварном кольце, обитает мой приятель, эмигрант из России. Уже вечность, как мы с ним не виделись. Что, спрашивается, он подумает, если я ни с того ни с сего свалюсь ему на голову и попрошу о подаянии? Затем мне на ум пришла великолепная идея: заскочить домой, сунуть под мышку пластинки и преподнести их ему в виде подарка. Так будет легче, после вводных околичностей, напроситься на сэндвич или ломтик бисквита. Воодушевившись этой мыслью, я прибавил шагу, хотя и вымотался как собака в своих вечерних пробежках по городу.
Дома я обнаружил, что до полуночи осталось не больше четверти часа. Это открытие окончательно подкосило меня. Выбираться наружу за пропитанием уже не имело никакого смысла; все, что мне оставалось, — это лечь спать в надежде, что наутро судьба окажется благосклоннее. Пока я раздевался, меня осенила еще одна идея — не столь уж великолепная, но все же… Выйдя на кухню, я открыл дверцу в небольшой чуланчик, в котором стоял бачок для мусора. Снял с него крышку и заглянул внутрь. На дне лежали несколько костей и засохшая хлебная горбушка. Не без труда выудил я оттуда последнюю, тщательно, стараясь, чтобы ни одна крошка не пропала втуне, соскоблил зеленый налет с подернутой плесенью корки и подставил под сильную водную струю. Затем не спеша, вживаясь во вкус каждого разбухшего волоконца, откусил. По мере того, как я уминал горбушку во рту, по моему лицу все шире расплывалась улыбка. Решено: утром первым делом отправлюсь в тот же магазин и попробую всучить ям книги обратно — за половину, треть, пусть даже четверть цены. Потом в точности то же проделаю с пластинками. Обе операции принесут мне как минимум десять франков. Этого вполне хватит, чтобы плотно позавтракать, а потом… Потом что-нибудь да подвернется. Утро вечера мудренее… В предвкушении будущей сытной трапезы в голове у меня основательно просветлело. Я начинал видеть юмористическую сторону своего положения. А это сучка Нис: уж она-то, наверное, набила себе живот до отвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9