– Она вилась ужом подо мной. – Ох, Вэл, никогда не отпускай меня больше… Крепче, крепче… держи меня. А черт, кончаю… Вот так… держи меня.
Я подождал, чтобы утихли ее судороги.
– А ты не кончил? – спросила она. – Не кончай пока, подержи его там… Только не двигайся…
Я послушно не двигался, я был так крепко сжат, что чувствовал, как трепещет шелковый флажок у нее внутри. Словно пойманная птичка.
– Подожди минуточку, подожди…
Она собирала силы для нового взрыва. Расширившиеся влажные зрачки, можно даже сказать, успокоившиеся глаза. Но когда подступил оргазм, глаза сузились, зрачки метнулись из угла в угол, словно искали, на чем остановиться.
– Давай, теперь давай, – прохрипела она. – Дай мне его, иди, иди туда.
Рот ее снова искривился дикой гримасой, такой непристойной, что она куда быстрее, чем резкие толчки телом, вызывает мужской оргазм. И как только я пальнул в нее горячей спермой, она забилась в конвульсиях. Выгибалась, раскачивалась, словно цирковая гимнастка, и, как обычно, оргазм следовал за оргазмом, целой серией. Я чуть было по щекам не начал ее хлопать, чтобы привести в чувство.
Следующим блюдом, как водится, была сигарета. Она прикрылась простыней и, лежа на спине, курила, глубоко затягиваясь, будто воздушным насосом работала.
– Я иногда боюсь, что сердце не выдержит… Так и умру в самом разгаре… – Она вытянулась с грацией пантеры, широко раздвинула ноги, чтобы сперма вытекла из нее. – Ох ты, – сказала она, исследовав себя рукой. – Все еще течет. Дай-ка полотенце, слышишь?
Наклонившись над ней с полотенцем, я запустил пальцы в ее дыру: я любил пощупать ее сразу же после употребления. Этакая щепотка-щекотка.
– Не надо так, – произнесла она слабым голосом. – А то у меня снова начнется. – Говоря это, она похотливо вильнула тазом. – Не слишком сильно, Вэл. Я очень чувствительна. Вот так…
Она взяла меня за запястье и мягким нажимом стала регулировать мои движения. В конце концов я выдернул руку и приклеился губами к ее расщелине.
– Чудесно, – вздохнула она.
Мы лежали на боку, ее ноги закинуты мне на плечи. Вскоре я ощутил прикосновение ее губ к моему дыроколу. А я обеими руками развел в стороны ее половинки и впился взглядом в крохотную коричневую пуговку под влагалищем. «Вот это и есть ее задняя дырка», – сказал я самому себе. Выглядела она приятно. Такая маленькая, такая сморщенная, словно только черные овечьи орешки и могут проскочить сквозь нее.
Сытые по горло, мы дремали на простынях, когда раздался решительный стук в дверь. Это была Ребекка. Не закончили ли мы уже? Она приготовила чай и звала нас присоединиться к ним.
Я крикнул через дверь, что мы спим и не знаем, когда поднимемся.
– Могу я войти на минуту?
С этими словами она довольно сердито распахнула дверь.
– Конечно, входите, – запоздало пригласил я, искоса глядя на нее.
– Бог ты мой, вы совсем как два голубка в гнездышке, – сказала она, хохотнув своим низким голоском. – И как у вас только сил хватает? Вас было слышно на другой стороне холла. Я вся извелась от зависти.
Она стояла совсем рядом и разглядывала нас. Мона положила руку на моего петушка в инстинктивной попытке защитить свою собственность. Ребекка туда и уставилась.
– Бога ради, перестаньте играть этой штукой, когда я разговариваю с вами!
– А что вы не даете нам побыть вдвоем? – возразила Мона. – Мы же к вам в спальню не входим, не так ли? Имеем мы право на личную жизнь или нет?
Ребекка снова засмеялась:
– В нашей спальне нет ничего заманчивого. Не то что у вас. Вы весь дом взбудоражили.
– Мы скоро освободим ваш дом от нашего присутствия, – сказала Мона. – Мне хочется жить в своем собственном доме. А здесь для меня слишком грязно. У вас даже менструации не могут пройти без того, чтобы все в доме не знали об этом.
Я поспешил вмешаться, чтобы как-то смягчить положение. Если бы Ребекка разошлась, она навязала бы узлов из Моны.
– Мы поженимся на будущей неделе, – сказал я. – Возможно, переедем в Бруклин, в какое-нибудь тихое, спокойное место. Здесь все-таки немного шумно.
– Понятно, – сказала Ребекка. – Но, между прочим, вы могли пожениться сразу же, как переехали сюда. Или мы вам мешали? – Она явно разозлилась.
Еще несколько слов, и она ушла. Мы тотчас же снова заснули и проснулись поздно, голодные как волки. Вышли на улицу, схватили такси и отправились в тот самый франко-итальянский ресторан в бакалейном магазине.
К десяти часам там уже поднабралось народу. По одну сторону от нас сидел лейтенант полиции, по другую – детектив в штатском. Прямо передо мной на гвозде, вбитом в стену, висела кобура с пистолетом. Слева через открытую дверь кухни был виден хозяйничающий там толстяк, брат владельца заведения. Это был сущий медведь, косноязычная громадина, постоянно исходящая жиром и потом. И всегда в подпитии. После того, как мы заканчивали есть, он обычно приглашал нас выпить с ним ликеру. Брат его, подававший к столу и ведающий кассой, был совершенно другого типа. Красивый, учтивый, обходительный, он к тому же прекрасно говорил по-английски. Когда клиентов становилось поменьше, он любил подсесть к нам и поболтать. Любимой темой разговора была Европа – как отличается тамошняя жизнь от нашей, насколько она «цивилизованнее» и радостнее для человека. Чаще всего он заводил разговор о женщинах северной Италии, поскольку сам был родом оттуда. Он скрупулезно перечислял их достоинства: цвет глаз, волос, качество их кожи, особенно ему нравились их чувственные белозубые рты и то, как грациозно они раскачивают бедрами при ходьбе, и так далее и тому подобное. Таких женщин он не встречал в Америке. Вообще он говорил об американских женщинах, пренебрежительно кривя губы.
– Не понимаю, чего вы здесь остаетесь, мистер Миллер, – мог он сказать мне. – Ваша жена так красива… Почему бы вам не поехать в Италию? Хотя бы на несколько месяцев. Уверен, вам не захочется возвращаться оттуда.
Потом он обычно заказывал для нас еще что-нибудь выпить и просил посидеть подольше. Может быть, подойдет его друг, певец из «Метрополитен-опера».
В этот раз мы завязали разговор с парой, сидящей напротив. Они уже были в приподнятом настроении и перешли к кофе с ликером. По их репликам я заключил, что оба из театрального мира.
Довольно трудно вести непринужденную беседу, когда по обе стороны от тебя торчат два набычившихся типа. Видимо, они считали, что им просто в душу плюют, и все из-за того, что мы говорили о вещах, находившихся за гранью их понимания. Лейтенант что-то проворчал себе под нос об «актеришках», а детектив, который уже хорошо набрался, заметно стал свирепеть. Наконец, не зная, что же еще им делать, они начали цепляться к нам. Я подозвал хозяина.
– Пересадите нас в другую комнату. Там найдется столик для нас?
– Что случилось, мистер Миллер? – забеспокоился хозяин. – Что-нибудь не так?
– Нет, – сказал я, – не нравится нам здесь, вот и все.
– Хочешь сказать, мы не нравимся? – прорычал детектив заплетающимся языком.
– Так оно и есть, – ответил я ему в тон.
– Не подходим тебе, так, что ли? А кто ты есть, что так много на себя берешь?
– Я – президент Мак-Кинли . А вы, простите, кто?
– Хорош гусь, а? – Он повернулся к хозяину. – Скажи, ктой-то тут объявился? Он что, за придурка меня держит?
– Заткнись! – рявкнул хозяин. – Ты напился.
– Напился! Кто сказал, что я напился? – Он попробовал встать, но тут же шмякнулся обратно на стул.
– Тебе лучше убраться отсюда, – сказал хозяин. – Ты шуметь начинаешь, а мне не надо, чтобы у меня шумели. Понял?
– Чего ты разорался? Чего я такого сделал… – Теперь он начал смахивать на обиженного ребенка.
– Не хочу, чтобы ты разогнал мне гостей.
– Кто твоих гостей разгоняет? У нас свободная страна. Я имею право говорить, когда пж-желаю. И чё я такого сказал? Ничего обидного. Я могу быть джентльменом, когда пж-ж-желаю…
– Джентльмен из тебя никудышный, – сказал хозяин. – Собирай манатки и вали отсюда. Держи курс домой и отоспись.
Он многозначительно посмотрел на лейтенанта: ваше, мол, дело выпроводить его отсюда.
Потом хозяин подхватил нас под руки и повел в другой зальчик. Пара, сидевшая напротив, последовала за нами.
– Одну минуту, и я избавлюсь от этих типов, мистер Миллер. Это все из-за чертова сухого закона. В Италии такого быть не может. Там не суют нос в чужие дела. Что бы вы хотели выпить? Подождите, я сейчас что-то особенное принесу.
В комнате, куда он нас привел, собрались на банкет актеры. Правда, они были разбавлены и музыкантами, и скульпторами, и художниками. Один из них подошел к нам, представился, позвал своих товарищей и пригласил нас за их стол. Встретили нас радушно, и вскоре мы пировали за большим столом, уставленным графинами с вином, бутылками воды, сырами, мясом, кофейными чашками и прочей всячиной.
Вернувшийся хозяин просиял при виде этого праздника.
– Ну как, здесь лучше? – В руках у него были две бутылки ликера. Он подсел к столу и сразу предложил: – А почему бы нам немного не послушать музыку? Артуро, возьми-ка гитару и сыграй что-нибудь. А может, леди и споет для нас?
Вскоре все мы пели итальянские, немецкие, французские, русские песни. Появился слабоумный братец, шеф-повар, неся в руках блюдо с холодным мясом, фруктами и орешками. Он двигался по комнате вразвалку, как медведь под хмельком, урча, повизгивая, посмеиваясь себе под нос. У него в черепке не было ни единой унции серого вещества, но повар он был отменный. Не думаю, чтобы хоть когда-нибудь он выползал на прогулку. Всю свою жизнь он провел на кухне. И держался он только за провизию, никак не за деньги. А на что они, деньги? Еды из них не приготовишь. Деньги – это работа братишки, он крутится с деньгами. А его работа – чтобы люди ели и пили, не важно, сколько усилий прикладывает его брат для этого. «Вкусно?» – вот все, что ему нужно было знать. А о плате за еду и питье он имел самое приблизительное представление. Ничего не стоило угоститься у него на дармовщину, если б вам пришло в голову так поступить. Да и делать ничего особенного для этого не надо было. Просто сказать: «Знаешь, я сегодня не при деньгах. Давай заплачу в следующий раз?»
«В следующий раз, само собой, – следовал неизменный ответ, – вы уж в следующий раз и приятеля своего приводите. Идет?».
После этого он хлопал вас по спине мохнатой лапищей, такую колотушку вбивал, что все кости трещали. И вот у такого громилы в женах была худенькая, хрупкая штучка с открытым доверчивым взглядом. Существо совершенно безмолвное, она говорила и слушала, казалось, своими огромными печальными глазами.
Его звали Луи, имя, которое ему отлично подходило. Толстый Луи! А брата звали Джо, Джо Саббатини. Он обращался с братом, как обращается конюх с лошадью-фаворитом: ласково поглаживал его, когда требовалось наколдовать какое-нибудь сногсшибательное блюдо для нужного клиента. И Луи отвечал фырканьем или негромким ржанием, довольный, как бывает довольна чуткая кобылка, когда вы проводите рукой по ее шелковистой холке. Он даже слегка кокетничал, словно прикосновение руки брата обнаруживало в нем глубоко запрятанный женский инстинкт. Несмотря на всю его медвежью могучесть, никому в голову, однако, не приходило подумать о его сексуальных наклонностях. У него и член был, вероятнее всего, лишь для отвода сточных вод. А еще он мог бы, раз уж подперло, пожертвовать им ради изготовления какого-нибудь экстра-блюда типа сосисок. Да, он готов был пойти скорее на такое членовредительство, чем оставить вас без мясной закуски.
– Ах, какая в Италии еда, не в пример здешней, – рассказывал Джо нам с Моной. – Мясо лучше, овощи лучше, фрукты лучше. В Италии все время светит солнце. А музыка какая! Все поют. А здесь все выглядят жутко уныло. Не понимаю: денег полно, работы хватает, а все глядят уныло. Нет, эта страна не годится, чтобы в ней жить, она только для того, чтобы делать деньги. Еще два-три года – и я обратно в Италию. Возьму с собой Луи, и мы откроем там ресторанчик. Не для денег… просто чтобы что-то делать. В Италии никто не делает деньги. Все бедняки. Но черт побери, прошу прощения, миссис Миллер, до чего же хорошо мы там живем! Полно красивых женщин, полным-полно! Вы счастливчик, мистер Миллер, у вас такая красавица жена. Ей обязательно понравится Италия. Итальянцы очень славный народ. Все открытые, честные, любой делается сразу же вашим другом.
И той ночью в постели мы начали говорить о Европе.
– Нам надо съездить в Европу, – сказала Мона.
– Угу, но как?
– Не знаю, Вэл, но надо постараться.
– А ты представляешь, сколько денег понадобится на Европу?
– Дело не в этом. Если захотим поехать, найдем где-нибудь деньги. Мы лежали навзничь, закинув руки за головы, глядя в темноту, и метались по всему миру как одержимые. Я сел на Восточный экспресс до Багдада. Это был знакомый маршрут, мысленно я уже проехал по нему однажды, читая о нем в какой-то из книг Дос Пассоса. Вена, Будапешт, София, Белград, Афины, Константинополь… А может быть, если мы разохотимся, махнем и в Тимбукту? Тимбукту я тоже знал отлично, и тоже из книг. И не забудь о Таормине! И о том кладбище в Константинополе, описанном Пьером Лота . И Иерусалим…
– О чем ты сейчас думаешь? – слегка толкнул я Мону в бок.
– Я гощу у своих в Румынии.
– В Румынии? А где точно в Румынии?
– Не знаю точно, где-то в Карпатах.
– У меня был когда-то посыльный, чокнутый голландец, который потом присылал мне длинные письма с Карпат. Он останавливался во дворце королевы…
– А тебе не хотелось бы в Африку тоже – Марокко, Алжир, Египет?
– Как раз об этом я только что размечтался.
– Всегда хотела побродить по пустыне… пропасть там.
– Как ни странно, и я тоже. Я просто с ума сходил по пустыне. Тишина. Пропасть в пустыне…
Кто-то разговаривает со мной. Разговор долгий. Только уже не в пустыне, а под эстакадой надземки на Шестой авеню. Мой друг Ульрик кладет руку мне на плечо, ободряюще улыбается. Он повторяет то, о чем только что говорил: о том, как я буду счастлив в Европе. Он рассказывает о горе Этна, о виноградниках, о блаженной праздности, чувстве свободы, вкусной жратве и горячем солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76