Видели бы вы мой первый день в университете! Если бы Софи не обнаружила меня сидящей на полу у дверей аудитории и не подбодрила по-дружески, я бы никогда не решилась переступить порог.
И странное дело, это всегда застает меня врасплох. Каждый раз случается неожиданно. Страх, что кто-то из незнакомых мужчин окажется прежним клиентом. Что кто-то из женщин бросал четвертак в мою грязную горсть, когда я попрошайничала на тротуаре. Что они видели меня притулившейся в подъезде, трясущейся от ломки, или шатающейся по улице после гремучей смеси спиртного и таблеточек.
И вот я поворачиваюсь и налетаю на единственного человека, которому здесь так же неуютно, как и мне. На Джорди.
Позвольте описать вам Джорди Риделла в то время: сплошные руки-ноги, высокий и тощий, с длинными-длинными каштановыми волосами, добрыми карими глазами и раной внутри, так же глубоко запрятанной от мира, как моя, хотя в то время я ничегошеньки о ней не знала. А может, и знала: может, я узнала родственную душу за внешней неприглаженностью, такой же, как у меня, только узнавание происходит на клеточном, бессознательном уровне. На нем синие расклешенные джинсы с обтреханными краями, хлопковая индейская рубаха без ворота и шерстяная безрукавка, а на армейских ботинках – белые следы, оставленные уличной слякотью.
Понятно, я и сама не модная картинка. Я всегда была жердь жердью, хоть и малого роста, и мешковатая одежда – мой стиль. Сегодня на мне трикотажные брючки с завязками у щиколоток, а под ними, для тепла, колготки. Шерстяная водолазка и бесформенный свитер, достающий почти до коленей. И черные матерчатые тапочки, хотя на улицу я надеваю сапоги, и теперь они стоят в моем шкафчике под коричневым шерстяным пальто.
Мы напоминаем мешочников – не хватает только огромных сумок.
У меня свои причины уродовать фигуру. Что касается Джорди – ну, это ведь начало семидесятых, так что он одет более или менее в духе времени. Когда говорят «шестидесятые», обычно имеют в виду годы с 1966-го по 1974-й. В начале шестидесятых были битники, но в остальном народ одевался и причесывался гладенько.
Одно надо сказать: как бы небрежно мы ни одевались, одежда на нас чистая, и сами мы чистые. Я столько лет прожила с серой кожей и в хрустящей от грязи одежде, что обещала себе никогда больше так не жить. Теперь, если мне нечем заплатить за прачечную, стираю прямо в общей ванне и вешаю белье сушиться на спинках стульев и на чем попало. Понятно, без краски на руках, да и на волосах тоже, мне не обойтись, но, по крайней мере, это чистая краска.
Так вот, я налетаю на него, и мы размахиваем руками, пытаясь сохранить равновесие, но оба слишком вежливы, чтобы ухватиться за другого. Нам удается удержаться на ногах, хотя мой бутерброд в оберточной бумаге все-таки летит на пол. Неизменно галантный Джорди поднимает его и протягивает мне.
– Спасибо, – говорю я.
И ловлю себя на том, что разглядываю его. Теперь, когда я учусь на художницу и начала рисовать и писать красками по-настоящему, я все рассматриваю с точки зрения художественной выразительности: как падает свет, как передать характер через линии и тени. У Джорди лицо скорее сильное, чем красивое, но, на мой вкус, это лучше, чем миловидность церковного певчего. И еще я вижу в его лице застенчивость. Позже, познакомившись с его братом Кристи, я понимаю, что это фамильная черта, или, по крайней мере, общая у этих двоих братьев, хотя у Кристи она проявляется скорее в дистанции, которую он устанавливает между собой и всеми остальными.
Но сочетание застенчивости и доброго сердца Джорди притягивает к нему людей. Бьюсь об заклад, потому он и делает такие хорошие сборы на улице. Люди чувствуют это в музыке, останавливаются послушать и видят это в его глазах. Его футляр для скрипки редко пустует.
Ничего этого я пока не знаю. Знаю только, что с ним надежно. Меня притягивает доброта, которую я чувствую сразу. И как-то само собой получается, что я спрашиваю, как его зовут, а потом мы вместе идем пить кофе.
В конце концов мы становимся почти неразлучны – в обеденный перерыв само собой, но и после работы тоже. Он становится почетным членом нашего с Венди и Софи женского коллектива – «сыном полка», как за глаза называет его Венди.
Наверное, люди считают нас парочкой, но на самом деле ничего такого. Мы никогда не целуемся и даже за руки не держимся. Мы просто всюду бываем вместе и говорим без конца – обо всех и обо всем. Теперь я понимаю, что он просто стеснялся сделать первый шаг, – у обоих Риделлов с этим делом трудности, вернее, были трудности тогда. Но мне это вполне подходит, потому что мне нужен не любовник, а друг.
Для меня это внове. Я хочу сказать, проводить время с парнем, который мне в самом деле нравится. С ним мне спокойно, никто ни на кого не давит, и не надо волноваться, не зайдет ли дело слишком далеко, не будет ли сложностей или еще чего. Так все развивается до того самого дня, когда мы одалживаем у Кристи колымагу, некогда называвшуюся «шевроле», и отправляемся в Тисон.
Джорди знает о моем прошлом – как и я о его – в общих чертах, без подробностей. Конечно, у нас все было по-разному, но его детство тоже никак не назовешь счастливым. Единственное, что он получил от семьи, – это старая чешская скрипка его отца и та напряженная близость с братом, которой оба они так дорожат.
Скрипка принадлежала их деду, а отец, как только заметил, что Джорди ею интересуется, тут же запер ее в ящик с инструментами в подвале – просто из вредности. Джорди учился играть на скрипке, купленной за шестьдесят пять долларов, которые заработал беготней по поручениям соседей. Навсегда уходя из дому, он взломал ящик с инструментами и прихватил с собой дедову скрипку. Тогда ему было пятнадцать, и до встречи со мной он много лет прожил на улице. Теперь у него квартирка на Ли-стрит, но он по-прежнему больше времени тратит на игру для прохожих, чем на какую-либо иную работу.
Что до их отношений с братом Кристи, тут какие-то непонятные мне сложности. Они любят друг друга, это каждому видно, но притом вечно друг к другу цепляются. Джорди больше всего бесит, что брат сбегает в сказки, точно так же, как он сам – в музыку. Кристи коллекционирует необычные и непонятные происшествия, о которых слышит на улице, и вплетает их в свои истории – иногда анекдотические, а иногда содержащие также черты фольклора и народной сказки. Теперь он занимается этим не ради денег, хотя местная газетка в Кроуси время от времени печатает его рассказики, и тогда он с гордостью показывает всем и каждому очередной выпуск.
Я, естественно, в восторге от его историй, и сам он мне тоже нравится. Наши странные взгляды на мир во многом совпадают. Зато Джорди это раздражает до чертиков. Не то, что Кристи пишет свои рассказы, а то, что он в них верит. Целиком и полностью.
Я, конечно, тоже верю, хотя пока это скорее надежда на веру. Только через шесть лет я найду в Старом городе каменный барабан и наверняка узнаю, что магия существует. Но мне нравится дразнить Джорди разговорами о волшебстве, духах и эльфах, которые таятся там, где их можно заметить только уголком глаза. Почему-то на меня он не так злится, как на брата. Может быть, потому, что я не цепляюсь к другим вещам.
Вот на какой стадии наши отношения, когда он заезжает за мной в то утро, и старик «шеви» кашляет, отплевываясь синим дымом выхлопов, пока мы выводим его с парковки. До Тисона полдня езды по шоссе, но нам придется держаться окольных дорог, потому что «шеви», не разгоняющийся и до сорока миль, с выбитой фарой и без заднего бампера, просто напрашивается на то, чтоб его задержал первый попавшийся полицейский. На проселках спокойнее, если, конечно, нам удастся выбраться из города.
Удается.
Вскоре мы пыхтим по проселку в тучах пыли, громыхая задним крылом, ощущая всем телом каждый ухаб и клацая зубами на отрезках дороги, напоминающих стиральную доску. Два часа такой езды – и наш старичок, одолев подъем, хрипит, кашляет и помирает. Тишина приносит некоторое облегчение. Джорди вылезает наружу, откидывает капот, и мы с ним тупо пялимся на покрытый слоем пыли, залитый маслом мотор.
– Ты что-нибудь понимаешь в моторах? – спрашиваю я.
Джорди качает головой:
– Ничего. А ты?
– Я даже водить не умею.
Кристи, когда мы просили одолжить машину, предупреждал, что она может развалиться на ходу.
– Если сдохнет под вами, – сказал он, – снимите номера, а остальное бросайте.
Но это слишком уж дико. К тому же мы потерпели крушение практически в пустыне. Последняя ферма осталась далеко позади, а перед нами – горы Кикаха, причем та их часть, что занята резервацией. Никакого жилья, если не считать Тисона и ферм вокруг него, но это далеко на востоке. А дорога, на которой мы стоим, ведет прямо на север.
Джорди пытается подергать проводки, прочищает контакты аккумулятора, протирает крышку распределителя – все впустую.
– Похоже, придется пешком, – говорит он.
Я подмигиваю ему:
– Хорошо, что вещей не много.
Мы собирались по меньшей мере одну ночь провести в Тисоне, так что каждый прихватил рюкзачок со сменой одежды и туалетными мелочами. В моем еще блокнот для набросков, карандаши и краски. У Джорди с собой скрипка. Но есть нечего, кроме пакетика чипсов и пары плиток шоколада. Из питья – полбутылки апельсинового сока.
Джорди, одолжив у меня перочинный ножик, откручивает винты, на которых держатся номера, и снимает их. Таблички отправляются к нему в рюкзак – и мы готовы. Можно двигать. Еще раз заглядываем в машину и в багажник. Там обнаруживается драное одеяльце, которое я сворачиваю и сую под мышку. Джорди хлопает машину по капоту, и мы шагаем вперед, держась обочины.
– Даже приятно, – замечаю я. – Чудесный день.
Так оно и есть. Небо синее, июньское солнце сияет. Время, когда весна уже кончилась, а лето еще полностью не расцвело, – свежая зелень пробивается сквозь бурую прошлогоднюю траву и бурьян, а стайки одуванчиков и других полевых цветов добавляют цветовых пятен. Воздух на вкус, после городского, – чистый кислород, и все пахнет свежестью, как в сладкое воскресное утро, перефразируя строчку из репертуара группы Джорди. Тепло, но не жарко, и даже мошкара не надоедает. Ее сезон, по счастью, как раз закончился, а для лосиных мух еще слишком рано. Конечно, если мы проболтаемся до вечера, комарья будет более чем достаточно.
Но, оказывается, комары не самое неприятное, что нас ожидает.
К тому времени, когда покинутый бедолага «шеви» остается за двумя холмами позади и совсем скрывается из виду, наша решительная ходьба замедляется и нависает угроза привала. В такой чудный денек ужасно хочется побездельничать. Лечь бы на спину на травку у дороги и смотреть в синеву. Можно порисовать немножко, а Джорди сыграет что-нибудь. Неплохо бы изобразить Джорди играющим на скрипке.
Я предлагаю заняться этим, когда доберемся до следующего гребня. Джорди пожимает плечами. Думается, он рассудил, что вся поездка – моя затея, так что мне и устанавливать распорядок. Он же просто водитель. Был им, пока было что водить.
Я смотрю вперед. Дорога перед нами ныряет в лощину, а дальше снова начинает карабкаться вверх. Лес здесь ближе, и поле поросло деревцами – передовым отрядом наступающей с каждым годом чащи. Я догадываюсь, что мы миновали старые пастбища и пересекли границу резервации. Несколько лет назад индейцы открыли кампанию против фермеров, пасущих скот на их землях, и теперь на южных границах резервации повсюду видишь зарастающие поля.
– Как ты думаешь, еще далеко? – спрашивает Джорди.
– Докуда? – отзываюсь я. – До Тисона?
Он улыбается:
– Понятное дело. Хотя меня больше интересует ресторан, где можно перехватить что-нибудь. А потом хорошо бы найти мотель. Мы не так снаряжены, чтобы ночевать под открытым небом.
Я знаю, что он вырос в сельской местности, но сейчас рассуждает как горожанин, и я говорю ему об этом.
– Да понимаю я, что, если надо будет, перетерпим, – начинает он, – но я предпочитаю спать в постели, а не на травке и есть в ресторане, а не выкапывать съедобные коренья и… – Он обрывает фразу.
Я оглядываюсь, не понимая, что его отвлекло, и замечаю клубы пыли на следующем холме. Прищурившись, различаю в пыли красный грузовичок-пикап. Джорди тоже присматривается.
– Слушай, может, они нас подкинут, – говорит он. – Правда, едут не в ту сторону, но если будут возвращаться той же дорогой, можно…
Но я уже схватила его за руку и тащу к кювету. Несколько шагов он проходит не сопротивляясь, но потом останавливается.
– Джилли… – начинает он, но я перебиваю его:
– Идем! – Я дергаю его за руку. – Не надо, чтоб нас видели на дороге, пока мы не разберемся, кто это.
Я не знаю, успели нас заметить из пикапа или нет, знаю только, что не хочу подпускать их близко. Джорди не бывал в этих местах, но я-то здесь выросла. И слышала достаточно. Парням вроде моего старшего братца нет лучшей забавы, чем кататься по краю резервации, высматривая одинокого индейца. А если не попадется индеец, можно поиздеваться и над парочкой хиппи.
Конечно, не исключено, что в том пикапе едет старый фермер или индеец, свернувший на проселок, чтобы сократить дорогу. Но с тем же успехом он может оказаться набит «белой швалью», которой вздумается позабавиться с нами на свой манер. Волосатика вроде Джорди просто поколотят. Меня… меня, пожалуй, бить не будут. Во всяком случае, не сразу. В первую очередь у них на уме будет другое.
Я могу и ошибаться. Бывало, ошибалась. Но я не так доверчива, как кажется моим знакомым. Правда, я вижу в людях лучшее, но это не значит, что жду от всех только хорошего.
– Надо уходить, – настаиваю я и тяну его за руку с такой силой, что он вынужден сделать несколько шагов, чтобы не упасть.
Я слышу, как мотор пикапа набирает обороты. Может, просто на подъеме, но скорее они заметили нас.
– Бежим! – кричу я Джорди.
Я скатываюсь в канаву и вылетаю на другую сторону. Перебрасываю рюкзачок через изгородь и протискиваюсь между рядами колючей проволоки. Джорди еще мгновение медлит в недоумении, но, почувствовав, что я не шучу, подчиняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67