Установка сантехники Wodolei
С. Гехт рассказывал, как он вместе с Ильфом и Петровым путешествовал на пароходе по строящемуся Беломорканалу: пояснения по ходу дела давал им начальник лагеря, а Ильф и Петров «мастерили веселую газету» [См.: Там же.
.
30-е гг. были в Советском Союзе бодрым и веселым временем, несмотря на все несомненные житейские тяготы этого периода.
О том, что власть внимательно следила за тем, чтобы в эту атмосферу не вторгались элементы раздумий и грусти, хорошо говорит история одного портрета Пушкина. Художник М. Чаусовский работал над этим портретом около полутора лет, с мая 1936 г. по январь 1937. В марте портрет был выставлен в Доме учителя на Мойке. Все обсуждение выставки свелось к спору о работе Чаусовского. Художник изобразил поэта так, как это не было принято в царстве соцреализма: Пушкин на портрете был грустен. Портрет был запрещен. В марте 1941 г. Чаусовского посадили в тюрьму за контрреволюционную агитацию. Формально портрет был не при чем, но художник писал в письме: «…мы оптимисты, а у меня Пушкин не улыбается. Конечно! Я испытал на себе участь многих художников, не желающих халтурить… Ежедневно, ежечасно вставал вопрос – как с семьей прожить день? …Странным и совершенно невероятным кажется, что в Советском Союзе масса художников поставлена еще в гораздо более тяжелое положение, чем был поставлен я, и именно художников, всем существом своим преданных делу и не желающих идти по линии наименьшего сопротивления. Некоторые из них погибли: Вахромеев, участник гражданской войны, впоследствии окончивший Академию художеств, – способный художник – долго наведывался в союз за помощью. Наконец получил 500 рублей от союза и в тот же день… умер от истощения… Диманд… не вынес материальных тягот – бросился в Фонтанку. Купцов… повесился…». Это письмо было написано в 1938 г. В 1942 г. Чаусовский умер в лагере на Севере См.: Тушин А. Александр Сергеевич 37-го // Московский комсомолец. 1995. 6 июня.
.
Основные факторы, придававшие жизни в тоталитарном обществе яркость и остроту, были, в общем, те же, что и в средневековом обществе. Средневековые шествия и процессии были заменены демонстрациями и митингами, посещения церкви – регулярными собраниями членов партии и беспартийных, публичные казни – столь же частыми и жестокими публичными процессами и т. д.
В средние века каждый третий день был праздником, в тоталитарном обществе праздники приходились на каждый второй день.
Постоянно разоблачались вездесущие вредители. В сельском хозяйстве, к примеру, их число доходило до трети всех работавших. Пойманные шпионы оказывались одновременно агентами двух, а то и трех разных стран. Непрерывно готовились и только случайно проваливались заговоры против вождей. Печать и радио были переполнены сообщениями о судах над вредителями, шпионами и врагами народа, о приведении в исполнение смертных приговоров им и т. п. Все это нагнетало атмосферу постоянной опасности и внушало страх.
«Самая большая проблема тех лет – люди всего очень боялись, – вспоминает дочь посла Нидерландов в СССР в начале 50-х гг. – Даже на улицах было заметно, как они скованы, как они ходят, опустив головы, стараясь не глядеть друг на друга. Мы, иностранцы, были изолированы от населения, которому строжайше запрещалось разговаривать и общаться с нами. Тем не менее мы становились свидетелями многих событий, которые власти хотели бы скрыть… Атмосфера репрессий была, я бы сказала, физически ощутима… В воздухе присутствовало нечто, мешавшее свободно дышать даже тем, кому ничего не угрожало. Куда бы вы ни пошли, везде это чувствовалось… После 1948 года советским женщинам, вышедшим замуж за иностранцев, власти запретили выезжать из страны. Но это не самое страшное, что с ними произошло. В 1948 году, насколько мне известно, насчитывалось четырнадцать браков британских подданных из числа работавших в Москве дипломатов и журналистов с советскими женщинами. Вскоре этих британцев стал преследовать злой рок – их жены, подданные СССР, начали одна за другой исчезать. В 1950 году из четырнадцати осталось всего три. Остальные сгинули так же бесследно, как и трое сотрудников нашего посольства. И тогда британский посол сказал, что эти три оставшиеся женщины должны постоянно проживать на территории британского посольства. Но и это их не уберегло… За ними, видимо, велась настоящая охота. В конце концов двоих похитили. Последняя находилась, казалось, под неусыпным наблюдением англичан. Если она и покидала изредка территорию посольства, то всегда в сопровождении мужа и еще одного-двух его соотечественников. Однажды мы встретили ее в Большом театре с неизменно сопровождавшими лицами. А наутро узнали, что как раз в тот вечер при выходе из театра неизвестные лица силой захватили и ее» Плуттшк А. Баронесса и Россия // Известия. 1996. 14 нояб.
.
Вместе с тем непрерывно выдвигались программы радикального преобразования всех сфер жизни и в первую очередь народного хозяйства. Планы регулярно перевыполнялись благодаря трудовому энтузиазму масс. В самых разных областях демонстрировались чудеса сверхвысокой, превышающей человеческие возможности производительности труда. Росли ряды добровольных парашютистов, танкистов, ворошиловских стрелков и т. д. Народ готовился к предстоящей жестокой, но победоносной войне: «Малой кровью на чужой территории…» Все лучшее в культуре и спорте постоянно оказывалось в стране, строящей самое передовое в мире общество. Дети разоблачали вражеские происки своих родителей и с удовлетворением сажали их в тюрьму. Простые люди обнаруживали неожиданную глубину души «Простой советский человек», не обремененный особыми познаниями, но интуитивно схватывавший, как ему казалось, суть всего, агрессивный в отстаивании своих взглядов, не был выдумкой советских писателей и поэтов. Он существовал реально и являлся прообразом того «нового человека», которого намеревался создать со временем коммунистический режим. «Большевики хотели, – пишет Б. Парамонов, – чтобы инвалид Гаврилыч был Бетховеном. Главная их гнусность в том, что они убедили Гаврилыча, он еще и сегодня считает себя Бетховеном и поэтому страдает в новом мире рок-музыки» (Парамонов Б. Конец стиля. М., 1997. С. 217).
. Впереди всех были члены партии во главе со своим вождем, являвшимся одновременно и любимым вождем всего народа.
Удивительно, как мало нового придумало в сравнении со средними веками тоталитарное общество для оживления жизни, придания ей ощущения динамизма, яркости и остроты. Однако старые приемы на почве индустриального общества приобретали новый размах и особую силу.
Упрощенная манера мотивации и легковерие
Коллективистическое общество заметно тяготеет к формализму, отрыву формы от содержания и абсолютизации ее. Внешнее, жесткое, формальное правило едва ли не целиком определяет жизнь и деятельность коллективистического человека, его отношение к миру и к другим людям. Формализм проистекает из ощущения предназначенности всех вещей заранее определенным целям, из очерченности всякого представления незыблемыми границами. В социальной сфере такие границы устанавливаются прежде всего господствующей идеологией, твердыми авторитетами и непререкаемой традицией.
«Как смертные, так и повседневные грехи подразделяются в соответствии с жесткими правилами, – пишет Й. Хейзинга о средневековом обществе. – Правовое чувство непоколебимо, словно стена; оно ни на мгновение не испытывает сомнения: преступника судит его преступление, как гласит старинная поговорка, выражающая принцип судопроизводства» Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 261.
. Всеобъемлющий формализм стимулирует веру в неукоснительное воздействие произнесенного слова, что в позднее средневековье проявляется в благословениях, заговорах, в языке судопроизводства. «Составленное по всей форме ходатайство содержит в себе нечто величественное, торжественно-настоятельное, вроде тех пожеланий, которые звучат в сказках» Хейзинга Й. Указ. соч. С. 263.
.
Аналогичным образом обстоит дело и в тоталитарном обществе, где жестким, чисто формальным образом расписаны права и обязанности индивидов, процедуры проведения коллективных мероприятий, прикрепления людей к трудовым коллективам, проступки и наказания за них. Правовое чувство здесь так же непоколебимо ине знает сомнений. Когда в августе 1936 г. было опубликовано обвинительное заключение по делу группы Зиновьева – Каменева, еще до суда пресса начала широкую кампанию с требованием «Смерть предателям!» На собраниях рабочих на заводах, в партийных организациях принимались резолюции, требовавшие расстрела, и их тут же перепечатывали во всех газетах. «Многие из тех, кто жил в России в эти годы, – пишет А. Бул-лок, – свидетельствуют, что огромное большинство советских граждан, не только рабочие и служащие, но и интеллигенция, верили, что арестованные и подсудимые действительно были врагами народа, готовившими заговор» Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 2. С. 77.
. Сам термин «враг народа» выступал как то заклинание, действие которого должно сказаться немедленно и неукоснительно.
С формализмом как следованием форме и правилу связан широко распространенный в коллективистическом обществе идеализм – уверенность в том, что каждый возникший вопрос должен получить идеальное решение. Для этого нужно только познать правильное соотношение между частным случаем и общими истинами, устанавливаемыми принимаемой доктриной. Само это соотношение выводится, когда к фактам прилагаются формальные правила. Вторжение общества во все сферы жизни индивида, включая его личную и интимную жизнь, рас-писанность и регламентация всех сфер человеческой деятельности, следование традициям и авторитетам позволяли всегда надеяться, что какой бы необычной ни казалась проблемная ситуация, всегда найдутся общие истины и универсальные правила, с помощью которых будет найдено ее разрешение. И оно будет не просто хорошим, а лучшим из лучших, т. е. идеальным.
Такое истолкование процедуры решения конкретных проблем так или иначе ведет к казуистике – применению к отдельным частным случаям общих догматических положений. «Так решаются не только вопросы морали и права; казуистический подход господствует помимо этого и во всех прочих областях жизни» Хейзинга Й. Указ. соч. С. 259.
. Й. Хейзинга говорит это о средних веках, но это верно и в отношении всякого коллективистического общества. Решение возникающих проблем преимущественно на основе твердо установленных правил придает коллективистической культуре важный игровой характер: коллективистическая жизнь разворачивается как универсальная, охватывающая все общество игра, слагающаяся из частных, относящихся к разным областям и относительно самостоятельных игр.
Из всеобщего формализма вытекает типичная для коллективизма донельзя упрощенная манера мотивации. «В любой ситуации, в любом случае взаимосвязи усматриваются лишь немногие черты, которые, однако, страстно преувеличиваются и ярко расцвечиваются; изображение отдельного события постоянно являет резкие и утяжеленные линии примитивной гравюры на дереве» Там же. С. 263.
. Эта простота предлагаемых объяснений, опора их не на целостный анализ ситуации, а лишь на выделение немногих, бросающихся в глаза и привычных ее черт свойственна не только средневековому обществу, но и в еще большей мере тоталитарному обществу. Для объяснения всегда бывает достаточно одного-единственного мотива, и лучше всего самого общего характера, наиболее непосредственного или самого грубого. В итоге почти всегда получается, что объяснение всякого случая готово как бы заранее, оно дается с легкостью и с готовностью принимается на веру.
«Для бургундцев мотив убийства герцога Орлеанского держится на всего лишь одной причине: король попросил герцога Бургундского отомстить за измену королевы с герцогом Орлеанским. Причина грандиозного восстания в Генте – по мнению современников, из-за формулировок послания – признается вполне достаточной» Там же.
.
В 1936 г. Бухарин в очередной раз поверил Сталину и попросил прощения у пленума Центрального комитета партии. Однако это не спасло его от яростных обвинений. Бухарин заявил: «Я лгать на себя не буду!», на что Молотов ответил: «Не будете признаваться – этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем – сознаетесь!» См.: Буллок К. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 2. С. 85.
Удивительный аргумент: если сознаешься, то шпион, если же не сознаешься, то тем более шпион. И еще один аргумент, уже «к палке»: все арестованные сознаются.
В 1927 г., когда проходил съезд партии, храбрый кавалерийский командир времен гражданской войны Д. Шмидт, в черной кавказской бурке и каракулевой папахе набекрень, встретил Сталина, когда тот выходил из Кремля, и набросился на него с ругательствами, угрожая своей саблей когда-нибудь обрезать генеральному секретарю уши. Инцидент был скоро забыт, но не Сталиным. В 1937 г. Шмидт был арестован, последовали месяцы допросов, избиений, пыток, в конце концов Шмидт сломался и согласился подписать показания. Но его показания так и не понадобились: он был расстрелян без всяких церемоний в мае 1937 г. В атмосфере чрезвычайно упрощенной мотивации иногда можно было обойтись вообще без приведения каких-либо мотивов См… Буллок К. Указ. соч. С. 89.
.
Последний показательный процесс происходил в марте 1938 г. Обвинительное заключение перечисляло весь набор преступлений против революции: от шпионажа и убийств до планов расчленения страны, свержения советской власти и восстановления капитализма. Персонально для Бухарина придумали совершенно новое, очевидно нелепое обвинение: то, что он был ближайшим соратником Ленина, послужило поводом инкриминировать ему замысел убить Ленина двадцать лет назад, а заодно Свердлова и Сталина См.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
.
30-е гг. были в Советском Союзе бодрым и веселым временем, несмотря на все несомненные житейские тяготы этого периода.
О том, что власть внимательно следила за тем, чтобы в эту атмосферу не вторгались элементы раздумий и грусти, хорошо говорит история одного портрета Пушкина. Художник М. Чаусовский работал над этим портретом около полутора лет, с мая 1936 г. по январь 1937. В марте портрет был выставлен в Доме учителя на Мойке. Все обсуждение выставки свелось к спору о работе Чаусовского. Художник изобразил поэта так, как это не было принято в царстве соцреализма: Пушкин на портрете был грустен. Портрет был запрещен. В марте 1941 г. Чаусовского посадили в тюрьму за контрреволюционную агитацию. Формально портрет был не при чем, но художник писал в письме: «…мы оптимисты, а у меня Пушкин не улыбается. Конечно! Я испытал на себе участь многих художников, не желающих халтурить… Ежедневно, ежечасно вставал вопрос – как с семьей прожить день? …Странным и совершенно невероятным кажется, что в Советском Союзе масса художников поставлена еще в гораздо более тяжелое положение, чем был поставлен я, и именно художников, всем существом своим преданных делу и не желающих идти по линии наименьшего сопротивления. Некоторые из них погибли: Вахромеев, участник гражданской войны, впоследствии окончивший Академию художеств, – способный художник – долго наведывался в союз за помощью. Наконец получил 500 рублей от союза и в тот же день… умер от истощения… Диманд… не вынес материальных тягот – бросился в Фонтанку. Купцов… повесился…». Это письмо было написано в 1938 г. В 1942 г. Чаусовский умер в лагере на Севере См.: Тушин А. Александр Сергеевич 37-го // Московский комсомолец. 1995. 6 июня.
.
Основные факторы, придававшие жизни в тоталитарном обществе яркость и остроту, были, в общем, те же, что и в средневековом обществе. Средневековые шествия и процессии были заменены демонстрациями и митингами, посещения церкви – регулярными собраниями членов партии и беспартийных, публичные казни – столь же частыми и жестокими публичными процессами и т. д.
В средние века каждый третий день был праздником, в тоталитарном обществе праздники приходились на каждый второй день.
Постоянно разоблачались вездесущие вредители. В сельском хозяйстве, к примеру, их число доходило до трети всех работавших. Пойманные шпионы оказывались одновременно агентами двух, а то и трех разных стран. Непрерывно готовились и только случайно проваливались заговоры против вождей. Печать и радио были переполнены сообщениями о судах над вредителями, шпионами и врагами народа, о приведении в исполнение смертных приговоров им и т. п. Все это нагнетало атмосферу постоянной опасности и внушало страх.
«Самая большая проблема тех лет – люди всего очень боялись, – вспоминает дочь посла Нидерландов в СССР в начале 50-х гг. – Даже на улицах было заметно, как они скованы, как они ходят, опустив головы, стараясь не глядеть друг на друга. Мы, иностранцы, были изолированы от населения, которому строжайше запрещалось разговаривать и общаться с нами. Тем не менее мы становились свидетелями многих событий, которые власти хотели бы скрыть… Атмосфера репрессий была, я бы сказала, физически ощутима… В воздухе присутствовало нечто, мешавшее свободно дышать даже тем, кому ничего не угрожало. Куда бы вы ни пошли, везде это чувствовалось… После 1948 года советским женщинам, вышедшим замуж за иностранцев, власти запретили выезжать из страны. Но это не самое страшное, что с ними произошло. В 1948 году, насколько мне известно, насчитывалось четырнадцать браков британских подданных из числа работавших в Москве дипломатов и журналистов с советскими женщинами. Вскоре этих британцев стал преследовать злой рок – их жены, подданные СССР, начали одна за другой исчезать. В 1950 году из четырнадцати осталось всего три. Остальные сгинули так же бесследно, как и трое сотрудников нашего посольства. И тогда британский посол сказал, что эти три оставшиеся женщины должны постоянно проживать на территории британского посольства. Но и это их не уберегло… За ними, видимо, велась настоящая охота. В конце концов двоих похитили. Последняя находилась, казалось, под неусыпным наблюдением англичан. Если она и покидала изредка территорию посольства, то всегда в сопровождении мужа и еще одного-двух его соотечественников. Однажды мы встретили ее в Большом театре с неизменно сопровождавшими лицами. А наутро узнали, что как раз в тот вечер при выходе из театра неизвестные лица силой захватили и ее» Плуттшк А. Баронесса и Россия // Известия. 1996. 14 нояб.
.
Вместе с тем непрерывно выдвигались программы радикального преобразования всех сфер жизни и в первую очередь народного хозяйства. Планы регулярно перевыполнялись благодаря трудовому энтузиазму масс. В самых разных областях демонстрировались чудеса сверхвысокой, превышающей человеческие возможности производительности труда. Росли ряды добровольных парашютистов, танкистов, ворошиловских стрелков и т. д. Народ готовился к предстоящей жестокой, но победоносной войне: «Малой кровью на чужой территории…» Все лучшее в культуре и спорте постоянно оказывалось в стране, строящей самое передовое в мире общество. Дети разоблачали вражеские происки своих родителей и с удовлетворением сажали их в тюрьму. Простые люди обнаруживали неожиданную глубину души «Простой советский человек», не обремененный особыми познаниями, но интуитивно схватывавший, как ему казалось, суть всего, агрессивный в отстаивании своих взглядов, не был выдумкой советских писателей и поэтов. Он существовал реально и являлся прообразом того «нового человека», которого намеревался создать со временем коммунистический режим. «Большевики хотели, – пишет Б. Парамонов, – чтобы инвалид Гаврилыч был Бетховеном. Главная их гнусность в том, что они убедили Гаврилыча, он еще и сегодня считает себя Бетховеном и поэтому страдает в новом мире рок-музыки» (Парамонов Б. Конец стиля. М., 1997. С. 217).
. Впереди всех были члены партии во главе со своим вождем, являвшимся одновременно и любимым вождем всего народа.
Удивительно, как мало нового придумало в сравнении со средними веками тоталитарное общество для оживления жизни, придания ей ощущения динамизма, яркости и остроты. Однако старые приемы на почве индустриального общества приобретали новый размах и особую силу.
Упрощенная манера мотивации и легковерие
Коллективистическое общество заметно тяготеет к формализму, отрыву формы от содержания и абсолютизации ее. Внешнее, жесткое, формальное правило едва ли не целиком определяет жизнь и деятельность коллективистического человека, его отношение к миру и к другим людям. Формализм проистекает из ощущения предназначенности всех вещей заранее определенным целям, из очерченности всякого представления незыблемыми границами. В социальной сфере такие границы устанавливаются прежде всего господствующей идеологией, твердыми авторитетами и непререкаемой традицией.
«Как смертные, так и повседневные грехи подразделяются в соответствии с жесткими правилами, – пишет Й. Хейзинга о средневековом обществе. – Правовое чувство непоколебимо, словно стена; оно ни на мгновение не испытывает сомнения: преступника судит его преступление, как гласит старинная поговорка, выражающая принцип судопроизводства» Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 261.
. Всеобъемлющий формализм стимулирует веру в неукоснительное воздействие произнесенного слова, что в позднее средневековье проявляется в благословениях, заговорах, в языке судопроизводства. «Составленное по всей форме ходатайство содержит в себе нечто величественное, торжественно-настоятельное, вроде тех пожеланий, которые звучат в сказках» Хейзинга Й. Указ. соч. С. 263.
.
Аналогичным образом обстоит дело и в тоталитарном обществе, где жестким, чисто формальным образом расписаны права и обязанности индивидов, процедуры проведения коллективных мероприятий, прикрепления людей к трудовым коллективам, проступки и наказания за них. Правовое чувство здесь так же непоколебимо ине знает сомнений. Когда в августе 1936 г. было опубликовано обвинительное заключение по делу группы Зиновьева – Каменева, еще до суда пресса начала широкую кампанию с требованием «Смерть предателям!» На собраниях рабочих на заводах, в партийных организациях принимались резолюции, требовавшие расстрела, и их тут же перепечатывали во всех газетах. «Многие из тех, кто жил в России в эти годы, – пишет А. Бул-лок, – свидетельствуют, что огромное большинство советских граждан, не только рабочие и служащие, но и интеллигенция, верили, что арестованные и подсудимые действительно были врагами народа, готовившими заговор» Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 2. С. 77.
. Сам термин «враг народа» выступал как то заклинание, действие которого должно сказаться немедленно и неукоснительно.
С формализмом как следованием форме и правилу связан широко распространенный в коллективистическом обществе идеализм – уверенность в том, что каждый возникший вопрос должен получить идеальное решение. Для этого нужно только познать правильное соотношение между частным случаем и общими истинами, устанавливаемыми принимаемой доктриной. Само это соотношение выводится, когда к фактам прилагаются формальные правила. Вторжение общества во все сферы жизни индивида, включая его личную и интимную жизнь, рас-писанность и регламентация всех сфер человеческой деятельности, следование традициям и авторитетам позволяли всегда надеяться, что какой бы необычной ни казалась проблемная ситуация, всегда найдутся общие истины и универсальные правила, с помощью которых будет найдено ее разрешение. И оно будет не просто хорошим, а лучшим из лучших, т. е. идеальным.
Такое истолкование процедуры решения конкретных проблем так или иначе ведет к казуистике – применению к отдельным частным случаям общих догматических положений. «Так решаются не только вопросы морали и права; казуистический подход господствует помимо этого и во всех прочих областях жизни» Хейзинга Й. Указ. соч. С. 259.
. Й. Хейзинга говорит это о средних веках, но это верно и в отношении всякого коллективистического общества. Решение возникающих проблем преимущественно на основе твердо установленных правил придает коллективистической культуре важный игровой характер: коллективистическая жизнь разворачивается как универсальная, охватывающая все общество игра, слагающаяся из частных, относящихся к разным областям и относительно самостоятельных игр.
Из всеобщего формализма вытекает типичная для коллективизма донельзя упрощенная манера мотивации. «В любой ситуации, в любом случае взаимосвязи усматриваются лишь немногие черты, которые, однако, страстно преувеличиваются и ярко расцвечиваются; изображение отдельного события постоянно являет резкие и утяжеленные линии примитивной гравюры на дереве» Там же. С. 263.
. Эта простота предлагаемых объяснений, опора их не на целостный анализ ситуации, а лишь на выделение немногих, бросающихся в глаза и привычных ее черт свойственна не только средневековому обществу, но и в еще большей мере тоталитарному обществу. Для объяснения всегда бывает достаточно одного-единственного мотива, и лучше всего самого общего характера, наиболее непосредственного или самого грубого. В итоге почти всегда получается, что объяснение всякого случая готово как бы заранее, оно дается с легкостью и с готовностью принимается на веру.
«Для бургундцев мотив убийства герцога Орлеанского держится на всего лишь одной причине: король попросил герцога Бургундского отомстить за измену королевы с герцогом Орлеанским. Причина грандиозного восстания в Генте – по мнению современников, из-за формулировок послания – признается вполне достаточной» Там же.
.
В 1936 г. Бухарин в очередной раз поверил Сталину и попросил прощения у пленума Центрального комитета партии. Однако это не спасло его от яростных обвинений. Бухарин заявил: «Я лгать на себя не буду!», на что Молотов ответил: «Не будете признаваться – этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем – сознаетесь!» См.: Буллок К. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 2. С. 85.
Удивительный аргумент: если сознаешься, то шпион, если же не сознаешься, то тем более шпион. И еще один аргумент, уже «к палке»: все арестованные сознаются.
В 1927 г., когда проходил съезд партии, храбрый кавалерийский командир времен гражданской войны Д. Шмидт, в черной кавказской бурке и каракулевой папахе набекрень, встретил Сталина, когда тот выходил из Кремля, и набросился на него с ругательствами, угрожая своей саблей когда-нибудь обрезать генеральному секретарю уши. Инцидент был скоро забыт, но не Сталиным. В 1937 г. Шмидт был арестован, последовали месяцы допросов, избиений, пыток, в конце концов Шмидт сломался и согласился подписать показания. Но его показания так и не понадобились: он был расстрелян без всяких церемоний в мае 1937 г. В атмосфере чрезвычайно упрощенной мотивации иногда можно было обойтись вообще без приведения каких-либо мотивов См… Буллок К. Указ. соч. С. 89.
.
Последний показательный процесс происходил в марте 1938 г. Обвинительное заключение перечисляло весь набор преступлений против революции: от шпионажа и убийств до планов расчленения страны, свержения советской власти и восстановления капитализма. Персонально для Бухарина придумали совершенно новое, очевидно нелепое обвинение: то, что он был ближайшим соратником Ленина, послужило поводом инкриминировать ему замысел убить Ленина двадцать лет назад, а заодно Свердлова и Сталина См.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105