написать их на косяках и на воротах своих домов, и (Втор. 31, 12) собирать народ, мужей, жен и детей, чтобы они слушали.
Ничто не является законом, когда законодатель неизвестен. Да и недостаточно того, чтобы законы были написаны и опубликованы. Необходимо еще, чтобы при этом были явные признаки того, что они исходят из воли суверена. Ибо частные лица, имеющие или воображающие, что имеют достаточно сил, чтобы обеспечить свои несправедливые намерения и осуществить свои честолюбивые замыслы, могут опубликовать в качестве законов, что им угодно, без разрешения на то законодательной власти. Вот почему кроме объявления закона требуются еще достаточные указания на его автора и его правовую силу. Во всяком государстве предполагается очевидным, кто автор, или законодатель, ибо им является суверен, который был установлен с согласия каждого и поэтому предполагается каждому достаточно известным. Невежество и беззаботность людей, правда, в большинстве случаев таковы, что, когда стерлось воспоминание о первом установлении их государства, они уже больше не думают о том, чья власть обеспечивает им защиту против врагов, покровительствует их промышленности и восстанавливает их в правах, когда они кем-либо нарушены. Однако поскольку стоит кому-нибудь лишь подумать, чтобы для него это перестало быть вопросом, незнание того, где находится верховная власть, ни для кого не может служить оправданием. И предписанием естественного разума, а следовательно, очевидным естественным законом является то, что никто не должен ослаблять этой власти, защиту которой против других он сам призывал или сознательно принял. Поэтому (что бы ни внушали дурные люди) человек лишь по своей собственной вине может не знать того, кто является сувереном. Трудность состоит в установлении факта, что данный закон исходит от суверена. Трудность эта устраняется знанием государственных кодексов, советов, служителей и печатей, при помощи которых законы в достаточной степени удостоверяются.
Различия между удостоверением и правомочностью. Я говорю, удостоверяются, но не получают свою правовую силу, ибо удостоверение есть лишь свидетельство и запись. Правовая же сила закона состоит только в том, что он является приказанием суверена.
Закон удостоверяется лишь специальным судьей. Поэтому если у человека возникает вопрос о правонарушении, имеющем отношение к естественному закону, т. е. к общему праву справедливости, то достаточным удостоверением в этом отдельном случае является решение судьи, уполномоченного решать такого рода случаи. Ибо хотя совет человека, занятого изучением права, полезен для избежания споров, однако это лишь совет. Судья же, выслушав дело, должен сказать людям, что является законом.
Государственными кодексами. Но если возникает вопрос о правонарушении, или преступлении, имеющем отношение к писаному праву, всякий человек, прежде чем совершить такое правонарушение или преступление, может, если желает, справившись в кодексах сам или через других, быть достаточно информирован о том, является ли это правонарушением или нет. Мало того, всякий человек в подобных случаях обязан сделать это, ибо, когда он сомневается в законности или противозаконности поступка, который он наморен совершить, и может при желании узнать об этом, то совершение поступка является противозаконным. Подобным же образом если человек считает себя обиженным в случае, который писаным правом уже определен, с которым он может сам или через других ознакомиться, чтобы принять его к руководству, и если этот человек подает жалобу, не наведя справки в кодексе, то он поступает неправильно и обнаруживает скорее желание досаждать другим людям, чем добиваться правоты.
Письменными грамотами и государственной печатью. Если у кого-либо возникает сомнение насчет своей обязанности повиноваться какому-нибудь должностному лицу, то для удостоверения его полномочий достаточно, если сомневающийся видел его грамоту, снабженную государственной печатью, и она была прочитана ему, или если сомневающийся при желании мог бы другим путем быть информирован насчет возникшего у него вопроса. Ибо любой человек обязан употребить всякие усилия, чтобы ознакомиться с теми писаными законами, которые могут касаться его будущих действий.
Толкование закона зависит от верховной власти. Когда законодатель известен и законы доведены до всеобщего сведения или письменно, или внушением естественного разума, то все же требуется еще одно существенное условие, чтобы сделать эти законы обязательными. Природа закона состоит не в его букве, а в его значении, или смысле, т. е. в его достоверном толковании (долженствующем выявить мысль законодателя). Поэтому толкование всех законов зависит от верховной власти, и толковать закон могут только те, кого назначит для этого суверен (которому одному подданный обязан повиновением). Ибо иначе ловкий толкователь мог бы придать закону смысл, противоположный вложенному в закон сувереном, и, таким образом, законодателем оказался бы толкователь.
Все законы нуждаются в толковании. Все законы, писаные и неписаные, нуждаются в толковании. Ибо хотя неписаный естественный закон легко доступен пониманию тех, кто беспрестанно пользуется своим естественным разумом, и потому этот закон не допускает никакого оправдания для его нарушителей, однако так как имеется очень мало людей или, может быть, даже нет никого, кто в некоторых случаях но был бы ослеплен себялюбием или другой страстью, то естественный закон стал теперь самым темным из всех законов и потому больше всего нуждается в способных толкователях. Писаные законы в случае их краткости легко могут быть ошибочно поняты из-за различного значения одного или двух слов; если же они пространны, они тем более темны из-за различного значения многих слов. Таким образом, писаные законы, сформулированы ли они в немногих или в многих словах, не могут быть поняты без совершенного знания конечных причин, ради которых законы составлены, каковое знание имеет законодатель. Для законодателя поэтому не существует неразрешимых затруднений в законе. Ибо он эти затруднения разрешает или путем нахождения цели закона или же просто устанавливает в качестве этой цели свою волю (подобно Александру, который своим мечом разрубил гордиев узел 19), чего никакой другой толкователь делать не может.
Достоверное толкование закона не может быть почерпнуто у различных писателей. Толкование естественных законов в государстве не может быть почерпнуто из книг по моральной философии. Авторитет писателей, не имеющих полномочий государства, не делает их мнения законами, как бы правильны эти мнения ни были. То, что я писал в этом трактате о моральных качествах и об их необходимости для водворения и поддержания мира, не потому является в настоящее время законом, что это представляет собой очевидную истину, а потому, что это во всех государствах является частью гражданского права. Хотя это основано на естественном разуме, однако законом становится в силу постановления верховной власти. В противном случае было бы большим заблуждением называть естественные законы неписаными законами. И такими заблуждениями изобилуют многие опубликованные книги, в которых авторы так часто противоречат друг другу и самим себе.
Толкователем закона является судья, произносящий приговор viva voce в каждом отдельном случае. Толкованием естественного закона является приговор судьи, назначенного верховной властью для разбора и решения споров, которые должны решаться на основе этого закона, и толкование это состоит в применении указанного закона к данному случаю. В самом деле, в акте правосудия судья лишь соображает, соответствует ли требование истца естественному разуму и справедливости, и его постановление есть поэтому толкование естественного закона. Это толкование достоверно не потому, что оно частное решение судьи, а потому, что это решение выносится им на основании полномочий, данных ему сувереном, в силу чего оно становится решением суверена, которое для данного момента является законом для тяжущихся сторон.
Приговор судьи не вынуждает того или другого судью выносить такой же приговор в подобном случае впоследствии. Но так как нет ни подчиненного судьи, ни суверена, которые не могли бы ошибиться в своих суждениях о справедливости, то, если судья позже в другом подобном случае найдет более соответствующим справедливости вынести противоположное решение, он обязан это сделать. Ибо ошибка человека не становится для него законом и не обязывает его упорствовать в ней. Такая ошибка (на тех же основаниях) не является законом также для других судей, хотя бы они под присягой обязались следовать ей. Ибо хотя в отношении законов, которые могут быть изменены, неправильное решение, вынесенное на основании полномочий суверена и с его ведома и одобрения, становится новым законом для тех случаев, которые во всех своих деталях совпадают со случаем, по поводу которого вынесено указанное решение, однако в отношении неизменных законов, каковыми являются естественные, такие неправильные решения не становятся законами на все последующее время ни для того же самого, ни для других судей. Государи сменяют друг друга, и один судья уходит, а другой приходит; мало того, небо и земля могут исчезнуть, но ни один пункт естественного закона не исчезнет, ибо это вечный божественный закон. Поэтому все решения предыдущих судей, какие когда-либо были, не могут стать законом, если они противоречат естественному праву, и никакие судебные прецеденты не могут делать законным неразумное решение или освободить данного судью от заботы найти то, что справедливо (в подлежащем его решению случае), исходя из принципов собственного естественного разума. Например, естественному закону противоречит наказывать невиновного. А невиновным является тот, кто оправдан судом и признан судьей невиновным. И вот представим себе такой случай: человек обвинен в уголовном преступлении, и, зная, что у него есть влиятельный и злобный враг и что судьи часто бывают подкуплены и пристрастны, он скрывается от суда из боязни исхода судебного процесса; через некоторое время человека этого арестовывают и предают суду. На суде он убедительно доказывает, что не виновен в преступлении, и получает оправдание, но тем не менее присуждается к конфискации имущества. В этом случае мы имеем перед собой осуждение заведомо невиновного человека. Поэтому я говорю, что нет такого места на свете, где бы такое решение могло считаться толкованием естественного закона или могло бы получить силу закона вследствие того, что такие прецеденты имели место в прошлом. Ибо тот, кто судил так впервые, судил неправильно, и никакое несправедливое решение не может служить образцом для решения последующих судей. Писаный закон может запретить невиновным людям скрываться от суда, а они могут быть наказаны за уклонение от суда. Но делать предположение о виновности на основании бегства из боязни незаконного осуждения, после того как суд оправдал человека, противоречит природе презумпции20, которой нет места после вынесенного судебного решения. Однако такую презумпцию допускает один великий знаток английского обычного права. «Если невиновный человек,– говорит он,– обвинен в каком-нибудь тяжком преступлении и из боязни осуждения скрывается, то хотя бы он был судом оправдан в возведенном на него обвинении, однако, если будет установлено, что он бежал вследствие этого обвинения, он, несмотря на свою невиновность, должен быть приговорен к конфискации всего его движимого и недвижимого имущества и к лишению имущественных прав и должностей. Ибо в отношении конфискации закон не допускает никакого доказательства против юридической презумпции, основанной на его бегстве». Вы видите здесь, что невиновный человек, оправданный судом, несмотря на свою невиновность (если писаный закон не запретил ему бежать), установленную судебным решением, приговаривается к лишению всего его имущества на основании юридической презумпции. Если закон основывает на его бегстве презумпцию совершения им уголовного преступления, то приговор должен был бы соответствовать природе преступления. Если же презумпция не касается факта совершения преступления, то за что же человек должен лишаться своего состояния? Поэтому такое положение не является законом Англии и такой приговор основан не на презумпции закона, а на презумпции судей. И не соответствует также закону утверждение, будто не допускается доказательств против юридической презумпции. Напротив, отказ каких бы то ни было судей, верховных и подчиненных, выслушивать доказательства есть отказ в правосудии. Ибо хотя приговор таких судей и может оказаться справедливым, однако судьи, которые осуждают, не выслушивая представленных доказательств, являются несправедливыми судьями, и их презумпция есть лишь предубеждение, с которым ни один судья не должен приступать к решению дела, сколько бы ни было прецедентов и примеров, на которые он мог бы ссылаться. Можно было бы привести много других подобных примеров, где люди судят превратно из-за доверия к прецедентам. Однако уже достаточно показано, что, хотя приговор судьи есть закон для тяжущейся стороны, он не является законом для судьи, который сменит его в этой должности.
Точно так же, когда встает вопрос о смысле писаного закона, толкователем закона является не тот, кто пишет комментарии к нему, ибо комментарии еще более подвержены лжетолкованиям, чем текст, и нуждаются в других комментариях, так что им не будет конца. И поэтому если нет толкователя, который уполномочен на то сувереном и от толкований которого подчиненные судьи не имеют права отступить, то толкователями могут быть лишь обычные судьи, кем они и являются в случаях неписаного закона, и их приговоры суть законы для тяжущихся сторон, но эти приговоры не обязывают других судей выносить подобные приговоры в подобных случаях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77