В Москве их сердца отданы Камерному театру Таирова, где играет их дядя Ваня, носивший свою фамилию несколько измененной – Аркадии, – чтобы в театральных кругах его не путали с братом Андреем Ивановичем Аркадьевым. Помимо дяди их кумиры – Алиса Коонен и Николай Церетелли. Это был актерский театр, хотя Таиров – один из самых блистательных режиссеров двадцатого века, по признанию современников.
Что же дает будущим тренерам постоянное общение с Камерным театром? Каков след?
В последнее время принято сравнивать спорт с искусством, и это естественно.
Этическое и эстетическое влияние на умы и нравы поколения, простор для творчества – все это, присущее и спорту и искусству, позволяет решиться на такую параллель.
Спортсменов часто сравнивают с актерами. Их подчас так и называют: «актеры спортивной сцены».
Как и всякое другое, такое сравнение условно и уязвимо. Спортсмен «играет» всегда самого себя, но себя самого быстрого, ловкого, сильного; он предельно искренен, порою обнажен, в особенности же в «миг свершения».
Если рискнуть провести более конкретную параллель – да простят мне строгие ценители театра, – можно сказать, что «театр Аркадьевых» при всей блистательности режиссуры, так же как и Камерный, – актерский театр, ибо здесь все – на служении раскрытия главного действующего лица «спортивной сцены» – спортсмена. Величайшая бережность и такт в отношении природных дарований и… недостатков учеников. Никакого диктата, главное – индивидуальность спортсмена. Поэтому каждый «актер театра Аркадьевых» – личность, со своим стилем, лицом, пусть даже и под маской. «Система игры – продукт коллективного творчества игроков и тренеров, – напишет впоследствии в своей знаменитой книге „Тактика футбольной игры“ Борис Андреевич. – Обычно игроки начинают, а тренеры завершают этот процесс. Система игры – это лишь общая форма ведения игры, оставляющая простор для творческого разрешения игроками каждого момента игры и всего множества единоборств».
Виталий Андреевич придумал слово – «своизм». Так он называет невиданный ранее прием – либо сочиненный на ходу, вне всякой выучки, изобретательным талантливым спортсменом, либо взращенный тренером, обыгравшим некий глубинный недостаток ученика. Ибо такие недостатки, по мнению Виталия Андреевича, нерационально исправлять, на это уходит масса времени, да и бесполезно часто. Поэтому их следует заставить служить главному эффекту «спортивной сцены» – победе.
Например, у Виталия Андреевича тренировалась одно время фехтовальщица, которая никак не могла выучиться быстро и незаметно вытягивать руку перед уколом, как того требует фехтовальная азбука. Чем незаметней пошлешь руку – тем верней поразишь противника. Той ученице никак не давался этот азбучный «выстрел». Перед уколом рука ее непроизвольно делала какой-то корявый замах, он служил хорошим сигналом – «иду атаковать», после чего ее противнице не стоило труда контратаковать или же взять защиту.
Этот замах Виталий Андреевич довел до «абсурда», до гротеска, до коварной ловушки, то есть обыграл. Научив ученицу делать замах шире, глубже и во времени длиннее, он обратил его в синкопу, в ложный финт. Теперь уже она не «садилась» врасплох на контратаку, а вызывала ее, вызвав же, парировала клинок соперницы и наносила туше. Короче, из корявой, нелепой замарашки превратилась в «хозяйку дорожки» с самыми современными манерами.
Что же касается духа новаторства, который братья буквально впитывали в Камерном театре – это был один из ярчайших театров-новаторов, – то тому в их тренерстве примеров много. Вот один.
«Прославленный левый крайний нападения ЦДКА Григорий Федотов (с 1940 года, он перешел в центр) в игре вдруг начинал перемещаться на правый край и не спешил вернуться на положенное место, – вспоминал Виталий Андреевич. – Это вносило сумбур в защиту противника, ломало систему персональной обороны, ибо „держащий“ Федотова должен был следовать за ним. А ведь возникали ситуации, когда следовать за далеко ушедшим нападающим было невыгодно. – Словом, один из моментов „организованного хаоса на сцене Бориса“».
В 1924 году братья были демобилизованы из армии и приглашены преподавателями физподготовки в Академию имени Фрунзе. Помимо занятий по физподготовке они ведут в академии секции спортивных игр и фехтования, продолжают сами фехтовать, играть в футбол, хоккей, а также набирают детские группы по трем этим своим излюбленным видам спорта. Их уроки занимательны и неординарны, более всего молодым преподавателям претит шаблон. Они не боятся отступлений от правил и с каждым учеником готовы общаться «в порядке исключения». Ибо каждый для них – это не единица группы, а личность, богатая, оригинальная и всегда интересная. Ибо ни один человек, убеждены они, не похож на другого.
Вот пример одного из «исключений» Виталия Аркадьева.
На водной станции Академии имени Фрунзе офицеры первого курса сдавали зачет по прыжкам в воду (вниз головой с пятиметровой вышки).
Занятия подходили к концу, когда Виталий Андреевич и начальник курса заметили, что лейтенант В., получивший недавно Золотую Звезду Героя Советского Союза за проявленную доблесть у озера Хасан, все плавает у борта станции, словно забыв о прыжке.
– А вы что же мешкаете? – обратился к нему начальник курса. – Все ждут только вас. Покажите же нам свое сальто-мортале и – пора на обед.
– Товарищ начальник, признаюсь, я с такой высоты никогда в жизни не прыгал, мне бы потренироваться с одного метра…
– Что? А я думал, герой везде герой!
Лейтенант быстро поднялся на пятиметровую вышку, подошел к краю площадки и, посмотрев вниз… отступил.
– Вы подводите весь курс, – холодно сказал начальник курса.
Лейтенант молчал. Тогда Виталий Андреевич стал терпеливо объяснять ему, как легче всего спрыгнуть вниз, говорил, что надо делать, чтобы быстрее всплыть. Он уверял, что в его присутствии лейтенант ни за что не утонет.
– Вам страшно, – говорил он, – и это естественно, не может не быть страха у человека, который никогда не прыгал с вышки, но это надо преодолеть…
– Я готов, товарищ инструктор. – Лейтенант, не отрывая глаз от воды, шатнулся вперед, взмахнул для равновесия руками и… отошел от края. Весь курс молча на него смотрел. Ледяное молчание. Наконец начальник курса, решив обыграть военный рефлекс подчинения команде, внезапно скомандовал: «Смирно! Шагом марш!»
Лейтенант вытянулся «смирно», четко шагнул вперед и… вновь отступил.
«Нужно было научить его прыгать с вышки. – Виталий Андреевич с удовольствием вспоминает эту историю. – Но так как сделать это при всех, так сказать при свете дня, оказалось невозможно, я решил дать ему урок прыжков в воду „под покровом ночи“. Он с радостью согласился и поведал мне историю своего страха. Оказывается, он в детстве тонул и с тех пор хотя и плавал кое-как, но никогда не погружался с головой в воду, так как мучительно боялся, что, нырнув, не разберет, где верх, а где низ, и поплывет в конце концов ко дну».
…Ровно в 23.00 они встретились на водной станции. Ночь была теплая, но вода чернела неприветливо, зловеще. Чтобы рассеять тревожную сосредоточенность лейтенанта, преподаватель разделся и с гиканьем ринулся головой в эту черноту. «Как в бездну, – вспоминает Виталий Андреевич, – но не прыгнуть было нельзя».
Затем, опоясав лейтенанта длинной веревкой и держа ее за свободный конец – получилась лонжа, – предложил прыгнуть ему с бортика любым способом. Тренировка удалась – он прыгнул и с бортика и с трехметровой вышки. Но перед прыжком с пяти метров вновь возникло затруднение: с этой высоты не видно было поверхности воды. Тогда Виталию Андреевичу вновь пришлось нырнуть в бездну, теперь уже с вышки, предварительно разбросав под ней охапку желтых листьев – освещенный луной, тусклый узор определял теперь границу воды.
Виталий Андреевич стоял на нижней площадке, крепко держа свою лонжу. Прошли бесконечные секунды, и он услышал: «Лечу». Мимо него пронеслось тело: оно полуплашмя, спиной шлепнулось в воду, разорвав, разбрызгав призрачный узор…
На следующее утро, когда слушатели всех курсов купались после утренней зарядки на водной станции, начальник первого курса отыскал лейтенанта В. и громко спросил его:
– Когда же сальто-мортале?
– Когда прикажете, товарищ начальник!
– Сейчас!
– Слушаюсь, товарищ начальник! – и В. направился к вышке.
Он летел вниз головой, старательно сведя вытянутые к воде руки, и все замерли от удивления. Это была тишина, но совсем не та, что накануне.
– Зачет! – пожалуй, слишком громко и слишком радостно для преподавателя крикнул Виталий Андреевич. И, не удержавшись, добавил: – Хотя вы, товарищ лейтенант, как опытный прыгун в воду, могли бы сдать норматив и получше…
Первый начальник академии, которого застали братья, был сам Михаил Васильевич Фрунзе. Он проявлял неподдельный интерес к занятиям по физподготовке, считая их мощным средством воспитания стойкого, бойцовского характера, и часто посещал их уроки…
«В те годы у нас занимались многие будущие маршалы Советского Союза, – вспоминает Борис Андреевич. – Будущий военный министр Гречко был самым разносторонним, самым сильным спортсменом среди слушателей академии и неизменно выигрывал все устраиваемые нами состязания по многоборью. Это и преодоление полосы препятствий, и элементы снарядовой гимнастики, спортивных игр…»
Поистине, служба в академии была насыщена обилием знаменательных встреч.
Об одной такой встрече, обернувшейся вдруг поединком, рассказал мне Виталий Андреевич, когда мы работали над книгой «Диалог о поединке».
«Помню, спортивный зал полон фехтовальщиков. Идет обычная тренировка. Я в маске и нагруднике даю урок. И вдруг замечаю, что все как-то всполошились. А некоторые даже встали по стойке „смирно“. Повернувшись к двери, я увидел, что в зал вошла группа командиров во главе с легендарным Буденным.
Через несколько мгновений Семен Михайлович, держа в руке эспадрон и выгибая его в три погибели, говорил мне: „Проходил по коридору, услыхал лязг оружия и не мог не войти. Вот держу я этот металлический прутик и думаю: хлипковата что-то ваша саблюшка, такой и пуговицу с мундира не срубишь“. Мы посмеялись, и я отвечал, что мы к этому и не стремимся, что мы развиваем боевую ловкость, смекалку, решительность. А что-либо сгубить не входит в наши планы. Коснулся – значит, противник сражен. Семен Михайлович снова рассмеялся: „Все это так, по нельзя разве сабли сделать потяжелее, чтобы они были более похожи на настоящие, боевые? А впрочем, дайте-ка я попробую по-вашему“.
Мы скрестили клинки, и все бросили свои занятия, с интересом наблюдая поединок. Когда я нанес свой первый удар по боку в виде легкого щелчка и получил вслед за этим сильный удар клинком по груди, Семен Михайлович сбросил маску и торжественно спросил: „Ну! Что скажете?“ „Ваш удар запоздал, – ответил я. – Мой был раньше, и судья присудил бы его вам“. „Как? – возмутился он. – Но я его даже не почувствовал! Так, щекотнуло что-то в боку! Мой же мощный развалил бы вас на две части, будь у меня в руке настоящая сабля!“
Я ничего не ответил, просто представил себе, как бы это было, если бы у Семена Михайловича в руках была настоящая сабля.
Мы снова надели маски, скрестили клинки, и каждый опять делал свое дело. Буденный лихо, добротно, сплеча „разваливал меня на две части“, я же, легко касаясь, все время старался опередить и опережал.
Снимая маску и нагрудник, еще тяжело дыша, Семен Михайлович говорил: „Я понимаю, сильно утяжелять фехтовальное оружие не следует, так как спорт – занятие любительское, развлекательное, что ли. Но во всем же нужна мера! Ведь почти невесомое ваше оружие исключает необходимость в силе, в мощности руки. Такое владение саблей становится какой-то цирковой эквилибристикой. Да и все эти ваши опережения, простите меня, так микроскопичны…“
Я молча выслушал его слова, стараясь понять мысли и чувства воина, мощная длань которого еще не забыла исторических сеч гражданской войны…»
Вообще, в те годы фехтовальщиков, равно как и прочих спортсменов, резко критиковали. Отношение к спорту было крайне неустойчивым: то его поднимали на щит, то безжалостно клеймили, откровенно призывая: «Долой спорт! Долой рекорды!» То он виделся спасением от всех бед, то вдруг подвергался жесточайшим и вздорнейшим коррективам. Одна из популярнейших теорий тех времен, пришедшая из страны – устроительницы Олимпийских игр 1912 года, Швеции, заключалась в том, что все виды спорта должны иметь «воздействие симметрическое», если угодно, «двурукое». К примеру, все легкоатлетические метания – и так было и на Играх в Стокгольме – должны выполняться попеременно обеими руками. Те же требования предъявлялись к теннису и фехтованию.
Вообразите фехтовальщика, в момент поединка перекладывающего рапиру из одной руки в другую. Этого времени как раз хватит, чтобы проиграть.
Но игра, самая ее суть, психология не заботили пылких реформаторов. Они твердили примерно следующее: любой вид спорта должен быть таким, чтобы, занимаясь им одним, человек мог симметрично развивать все мускулы тела и, наконец, в столь бурное и переменчивое время можно ли оставить в том числе и спорт без перемен? На страницах журналов и газет шли нескончаемые яростные дискуссии.
«Что необходимо привлечь к спорту пролетарские массы – об этом никто спорить не станет, – писал в 1924 году в журнале „Спорт“ известный деятель физической культуры Г. Дюперрон, – нет, сейчас вопрос находится в совершенно иной плоскости: дело идет не более и не менее как о том, чтобы изменить прежние „буржуазные“ формы спорта и сделать его „пролетарским“ по форме.
Для чего это нужно?
Если только для того, чтобы было не так, как было, то это несерьезно.
Кажется, именно „Вестнику физической культуры“ принадлежит честь и заслуга постановки точки над упраздненным i: „Пролетарский спорт должен иметь целью исправление профессиональных недостатков, вызываемых определенной (однобокой) работой“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28