Он понял, что о лучшем не мог и мечтать: сойтись не с человеком, но черт-те с кем. Готовый кузов для груздя. Шершавый борт, обугленные доски, столбнячные занозы, мышиный помет.
- Мечтаешь отыскать Грааль? - спросил он, чтобы что-нибудь спросить.
- У меня уже есть, - хохотнула Ши и допила чашку до дна. - Свой собственный. Жгучая темная субстанция, которая густеет, затвердевает в хитиновую оболочку. Выпрастываются клешни, гуляют усы... ам! Рак - вот мой Грааль.
- Ты что - обследовалась, что так говоришь?
- Не надо мне никаких обследований, я и без них знаю. Разве по мне не видно?
- Ну... - Брон неуверенно поерзал на стуле. Он не стремился успокоить и разубедить собеседницу, еще чего - он говорил, как думал. - Может, у тебя просто конституция такая, или гастрит. Мало ешь, много куришь...
Вместо ответа Ши набрала в плоскую грудь воздуха, закашлялась, склонилась над опустевшей чашкой. Приоткрыв рот, слила по бурой от кофейной гущи стенке алую слюну.
- Грааль, - проскрипела она удушливым скрипом, будто наглаживала воздушный шарик - до судорог, зуда и тошноты. Потом поболтала чашкой и проглотила черную смесь.
- Я тебя обманула, - сказала Ши. - Человеком я тоже не хочу быть. Я никем не хочу. Возможно, чем. Скажем, каким-нибудь процессом... или содержанием.
Она лукаво посмотрела на Познобшина.
Брон почувствовал сладостный и жуткий спазм в животе.
- Давай все-таки выпьем, - предложил он снова. - Кажется, мне сегодня повезло.
И ему снова померещилось, что за него разговаривает кто-то другой.
- Клеишь меня? - равнодушно осведомилась Ши.
- Пока не знаю.
- Но это человеческое занятие, не находишь?
- Нахожу. Но теперь начинаю верить, что не всегда.
- То есть?
- Ты же дочка инопланетян. Не каждому человеку захочется клеить.
- Ну, конечно! - рассмеялась Ши. - Плохо ты знаешь людей. Им, бывает, хочется такого... А за кадром - будни. Копни где хочешь, и штык лопаты рано или поздно звякнет, напоровшись на ларец. Откроешь, а там... засохшая роза и пачка гондонов. Ничего высокого. Великая любовь Ромео и Джульетты продолжалась шесть дней. Максимум семь, не помню. Ты об этом знаешь?
Брон отрицательно покачал головой.
- Вот знай. А до нее была другая, столь же пылкая, но Ромео угораздило стать с подветренной стороны, он нюхнул, и - помчался, забыв, что было... А Гамлет был тучен. Боров со шпагой, обиженный на мир жиртрест. Детская злоба, разрядившаяся в пух и прах. А Тристан... В комментариях к Мэлори говорится, что имя его происходит вовсе не от triste. Никакого он не "горестного рождения". Оно произошла от Drostan, так звали пиктских "царьков". Дростан и Изольда - так-то вернее, да?
- Ты говоришь, словно в чем-то меня разубеждаешь, - сказал Брон. - Это лишнее. Мне нет дела до Тристана и Гамлета. Они люди, да еще придуманные. И на хрен мне твои гадости. Плевать я хотел и на гадости, и на радости. Мне хочется другого - понимаешь?
- Еще как. Но гадость засасывает, согласен? Если ты заблудился, то рано или поздно тебя вместе с прочим дерьмом прибьет... куда надо.
- Ну, все может быть. Но я надеюсь на везенье. Как повезло Робинзону Крузо. Необитаемые острова еще встречаются.
Ши достала из нагрудного кармана болгарскую отраву, щелкнула зажигалкой.
- Придется поискать, - заметила она, выпуская дым и довершая сходство с тлеющей головней. - Если не раздумал, возьми чего-нибудь.
- Ага, - кивнул Брон. - Почему ты - Ши? Прозвище?
- Ши - это английское местоимение. И всякое прочее. Шейла, Шарлотта, Ширли. Шигелла, шизофрения, шит, шимпанзе. Нечто вроде определения.
- А на самом деле?
- Я не знаю никакого на самом деле. Это самое дело может означать все, что угодно, в том числе и Ши. По-моему, ты увлекся и кое о чем забыл.
- Типа?
- Ведешь себя, как человек.
- Веду. Я и есть человек. За неимением гербовой пишем на простой.
Ши зашлась в приступе кашля. Лоб сморщился, брови сошлись, из глубины зрачков будто вытолкнулось ближе к свету что-то еще более темное. Сквозь скулы проступило пламя.
- У нас есть немного времени в запасе, - сообщила она, отдышавшись и разглядывая ладонь. Вулкан плевался кипящей кровью. - Месяца два. Куда мы пойдем?
6
Город
"... Многие, многие возможности. До великой блудницы не дотянули, просто даем.
Шурин, я надеюсь, что не увижу тебя никогда. Кабель, по которому к тебе поступает мое питательное воображение, перерезан. Теперь, хранимый диким людом, ты одичаешь бесповоротно. Ты будешь шастать по лесу, все более уверенно петляя и путая след, будешь метить территорию едкими струями. Скоро ты подцепишь сап или ящур и станешь, поправившись, еще здоровее. Впереди у тебя - освежающий бруцеллез, паразиты под шкурой, зимняя спячка, тревожная луна.
...Возвращаюсь, предвкушая коллективное творчество. Мой вклад ничтожен. Необитаемые острова потому и пустынны, что суть фантазии одиноких романтиков. А здесь владычествует слово, повторенное на многие лады. Шепотом, в голос, спьяну, сдуру, во славу, в погибель, с печалью, с восторгом, сквозь зубы, сквозь пальцы и вскользь. Лягушачий хор, кошачий концерт, я подтягиваю. Музыка и слова народные, мне остается ри-мейк. Гимн, обязательный к исполнению, навязанный мотив.
Мотаем версты, облегченно сбрасывая балласт: другие версты с их пустынными полями, ловчими кафе и автозаправочными станциями. Общее дыхание будто учащается в преддверии Колпино и Тосно, но воздуха не хватает. Тонкий бензин распылен в вечерней атмосфере. В небе проступает звездная сыпь, зреет бледный лунный волдырь. Ненавязчивая разбавленная Луна как условие существования, горные цепи - как грязь на немытом лице.
Я закрываю глаза. Можно не смотреть, сознаться в лунатизме и бродить по улицам, додумывая всякую всячину - ничто не изменится, никто не заметит. Слабый дымок подозрительных благовоний. Можно отдыхать, а то и вовсе испаряться. В городе водятся серьезные фантазеры. Они сообщают совместному блюду особенный пикантный аромат. Определить, из какого сортира надерганы специи, можно только разжевав до кашицы. А так, в разогретом виде, имеем нечто вроде шавермы: ввел в рацион, заплатил, сожрал, покачал головой и отправился, насытившись, дальше. Вообще, он чернеет, любимый город. Спит не спокойно, вообще не спит: контролирует. Не бреется, зарос, как шимпанзе, наел цветастое брюшко. Я не исключаю, что ему просто надоело быть городом, он осторожно пробует что-то еще.
...Героические врата, интуристы, витрины. Въезжая, помни о подвиге. Вот и первый неизвестный солдат: ленточки, ограждения. Прогуливается бронежилет, летняя форма одежды. Размахивает полосатой палкой. Боец, одетый в толстый пиджак, лежит головой на поребрике. Рубиновая лужа. Солипсисты столпились, смотрят, что получилось. Получился вездеход в пробоинах. Там, в ГВН-е разъезжая, был бы цел.
Шурин ведет себя так, будто ему известна некая альтернатива.
Шмыгая носом, подчищает благодать хлебушком.
На самом деле все не так. Просто не востребовано сознание. Оно ведь у него национальное, предлагает лесную дремучую дурь, а здесь всем надоело, все потихоньку тренируются, разминаются, готовясь к большому скачку.
Интеграл, функция от функции. Когда-то - да, когда-то глянешь за фасад - и пусто. Шпиль, зеленая вода, крестьянские кости, вьюжная манка. Теперь не так явно: за фасадом - тот самый туберкулезный фасад, пусть сырой и гнилой, но худо-бедно реальный. Пустота вытесняется, уходит вглубь. Возможно, ее уже нет, все переполнено и скоро поползет через край.
В каналах плодятся тайны. Блаженствуют странные личинки, взаимодействуют вещества. Вечерами грохочут петарды, соблазняя авторитетный тротил, который нет-нет, да вмешается и скажет свое веское слово. Рабочий лунатизм. Люди, питаясь живым солнечным светом, не могут, однако, смотреть на Солнце. Их светило - Луна. На нее смотреть не больно. Лунатизм органичен и свойсвинен от природы, а нынче дела обернулись к тому: что он остался в одиночестве и начал расти. Сомнамбулы практикуют определенное поведение, как выражаются бихевиористы-протестанты. Интересно, сколько поколений назад надо отсчитать, чтобы добраться до солнечного зайчика? Как бы не до нуля. Во время оно что-то вынули, подменили Грааль, наклали джема или хуже. Интересно - просыпаюсь я или засыпаю глубже? Что в моих грезах - вторжение дня или ночь заглубляет колодец, как кессон?
Им, к примеру, нравятся белые ночи. Ну, правильно, что нравятся, потому что красиво. Поведение оправдано. Солнце с Луной добазарились: трахнули "балтики", светят на паях. Плеск волн, чью свежесть можно признать лишь с тем, чтоб отвязались восторженные апологеты. В глубинах вод плывут татуированные туши; им снятся сны про бронзу и медь. Суровый Свинкс. Пролет моста - будто кит, поднявшийся на дыбы. Холодные "фонари по-британски" распространяют лунный свет. Много зеленых утопленников на постаментах. Блев, серпантин, пластиковые стаканы, легкие короткие юбочки. Ветерок подсушивает прокладки. Казино, играя пальцами, переливаются огнями. Дутые перстни, вольное мочилово. Толстый цыган, обнюхивая позлащенные ручки, отдыхает от трудов. Высокий ангел тоже позлащен проказой. Меж пьяными проходит незнакомка - знакомься, коли жизнь не дорога.
Мчится катер: апофеоз. В нем нечто сексуальное: вот эту, эту позу еще попробуем, этот ракурс, вот этак полюбуемся, вот где будут у нас панорамы и силуэты. Для пресыщенных импотентов - карета с кучером, подмалеванная лошадка, деликатный навоз.
То и дело воют сирены, словно сами по себе. Зачем - не понятно. Проехать - проезжай, места много; пугнуть кого, кто бьет ногами - так только что пугнете, убежит, не догоните. К ним подключается частная охранная сигнализация. Мерседесы и джипы начинают подпрыгивать, испуская непристойные звуки, будто захваченные врасплох острым кишечным заболеванием. Беря пример со своих владельцев, они не смущаются. Такое дело, брат - мы тут раскорячились. Проходи, не порти ландшафт. Кронштадт не виден, но вспоминается на ура - солипсисты вправе испытывать гордость. Другие солипсисты - те, что живут и творят на этом воображаемом острове - знать не знают, что ими гордятся. Недавно Боря Питон и Вова Типун сказали: "мы из Кронштадта" и попытались продать колумбийским наркобаронам подводную лодку. Виват!..
Шаг влево, шаг вправо - ГВН, однако.
Лишь проторенные дорожки сравнительно безопасны.
НЛО над крышами: в них тычут пальцами, скалятся и хлопают женщин по кожзаменителю.
Йети машет из Крестов снежной рукой, приветствует.
Джек-пот, большая-маленькая.
Стенька Разин, чудотворец, воскрес и явился, пересел на колеса. Усмехается в бороду, прикидываясь слабоалкогольным напитком. Гонит волну за волной, волны набегают, пенятся.
С частной квартиры удрала змея.
Ползет через двор, осваивается. Черная кошка, выгнув спину и прижав уши, шипит на встревоженную рептилию:
"Шшш-шшшшиии!.."
7
- Очень приятно, - Вавилосов кивнул, приглашая в дом. Вишневый сад после вчерашнего дождя... Ши подтолкнула Брона, и тот вошел, не успев подумать про сад.
- У меня есть замечательный фильм, - ворковал Вавилосов. - Останетесь довольны. Триллер. Больной СПИДом заблудился в лесу штата Мэн, а там на него напал медведь. Они подрались, медведь его задрал и заразился. И стал людоедствовать, заразный, всех кусал...
- Тьфу, видиот, - сплюнул Познобшин. - Ну где, где ты это нашел?
Ши сбросила ему на руки плащ цвета зрелой сыроежки.
- Не ругайся, - сказала она строго. - Должно быть, хороший фильм.
Вавилосов тем временем метался, изображая нечто невозможное. Он плескал руками, прикладывал руку ко лбу - как бы в полупорыве, с отведенной ногой, хватался за обидчивую панаму, возводил очи горе. Метнувшись в дальнюю комнату, завел старинный патефон, и вскоре сквозь трескучее небытие прорвался сладкий тенор. Бурые тени с уютной солидностью разлеглись по углам. Телевизор вспыхнул и погас, Вавилосов забулькал напитками.
Ши стояла в прихожей, осматриваясь. Коснулась пальцем отсыревшей рейки, провела, осторожно лизнула. Брон, который в загородном доме Вавилосова чувствовал себя уверенно и спокойно, сейчас переминался с ноги на ногу. Никакое поведение не шло на ум - ни приличное, ни безумное. Вакуум, досада, унылые мечты, озноб.
За три дня они впервые покинули его квартиру. Брон плохо помнил подробности, все обернулось едким невесомым паром, растекшимся в полутьме. И рак засел. Оказалось, что это короткое слово на самом деле отражает некую цепкость, жадность до ассоциаций. Главный прототип, однако, почти не представлялся; Познобшина не волновали клешни и усы, он лишь по-рачьи таращил глаза, когда трудился над распростертой Ши - работал исступленно, всухую, будто кто-то высыпал ему в задницу полный совок раскаленных угольев. Из-за частых толчков рот Ши время от времени переполнялся кровью, и ее ровное хриплое дыхание прерывалось щелкающим глотком. Брон обливался потом; он доказывал себе, что сделал правильный выбор. В происходящем было что-то нечеловеческое - как ужасное, так и прекрасное. С одной стороны, он делал противоестественную вещь, сливаясь с человеком, который готов покинуть островок безопасности и уже занес над могилой ногу. Этим Брон наверняка себе вредил, поскольку добровольно пропитывался чистейшей смертью: примесей и консервантов нет, рекомендуется употребить до наступления даты на упаковке. Всматриваясь в шершавую упаковку, Брон читал, что продукту осталось немного. С другой стороны, свершался противоположный процесс: силы Брона, воплощенные в вещественном семени, таяли с каждым часом, сгорая в бездонной топке Ши. Он помогал ей, делился с ней, прибавлял к гарантийному сроку секунды и минуты, и в этом была мрачная красота. В те мгновения, когда его сознание прояснялось, Познобшин тщился угадать, сколь много в такой красоте внечеловеческого, несвойственного смертным. Странные мысли, мешаясь со странными чувствами, дарили надежду. Ши переворачивалась, и наступил момент, когда Брон, захваченный этим раком в квадрате, почувствовал, что сам он тоже рак, но не тот, которого варят и трескают с пивом, хотя параллели возможны и здесь, а голая болезнь, бестелесный процесс, пожирающий Ши:
1 2 3 4 5 6 7 8 9