А если обучается, то ей не следует еще и выходить замуж за военного вождя, так как она может передать ему свое знание как и любая женщина, которая спит с мужчиной.
Что скажут эти болтуны, если узнают, что Сейганко обучается у самого Добанпу? Воин понимал, что тогда еще труднее будет избегать дуэлей насмерть или яда, подсыпанного в кашу.
Сейганко сидел в пещере с Добанпу и Эмвайей. На всех троих были головные украшения из перьев и крокодильих зубов и амулеты из огненных камней. Огненные камни пульсировали, как бьющиеся сердца, накапливая силу, в то время как Добанпу и Эмвайя пением загоняли в них духов.
Все трое не были ничем покрыты, кроме слоя ароматного масла. По мнению Сейганко, такая «одежда» больше всего шла Эмвайе. В ее возрасте она могла бы родить, по крайней мере двух детей и, без сомнения, родит много прекрасных сыновей, когда она и воин Сейганко наконец поженятся. Сейчас, однако, талия ее оставалась гибкой, грудь высокой, а длинные ноги с хорошо развитыми мышцами имели силу, чтобы обвиться вокруг мужчины...
Сейганко подумал: «Время ли сейчас для этого?»
В этой мысли было скорее лукавство, чем гнев. Даже если бы Сейганко и не видел улыбки на лице Эмвайи, он бы догадался, от кого пришла эта мысль.
Он ответил так, как уже умел, — не шевеля губами, лишь улыбнувшись: «Уже прошло много Времени».
«Сохраняйте достоинство перед духами!»
Никто не мог сомневаться в источнике этой мысли, хотя лицо Добанпу имело выражение резной маски. Двое влюбленных тут же выпрямили спины, сделали серьезные лица и стали слушать пение Добанпу, которое становище громче.
Пение уже отдавалось эхом в темных уголках пещеры, но, там, куда не достигает свет лампы, когда Добанпу дал знак своей дочери, щелкнув пальцами. Гибкая как лань, она быстро подбежала к нише за спиной отца и принесла корзину с глиняными горшочками. Корзина была сплетена из тростника, пропитанного соком каликантуса, чтобы запах его отгонял насекомых от трав, сушеных плодов и масел в горшочках. Сейганко не сомневался в действии сока, он и сам чуть не сбежал от костра.
Ему пришлось призвать на помощь храбрость воина, чтобы сидеть скрестив ноги и смотреть, как Эмвайя вынимает горшочки, в том числе и один пустой. Смешав щепотки трав, плодов и несколько капель масла, она приготовила зелье и передала его отцу. Он обмакнул палец и облизал его, в точности как сестра-пиво-варка, пробующая свое пиво. Эмвайя улыбнулась, и на этот раз, не сбивая ритма песни, Добанпу улыбнулся в ответ.
Дли остальных членов племени Ичирибу Добанпу был фигурой, внушающей благоговейный страх, даже ужас. Но дочь знала своего отца слишком хорошо, чтобы так бояться, — и он знал об этом. Это было одной из многих причин, почему Сейганко благодарил судьбу за то, что она назначила ему и Эмвайе соединиться. Ему необходимо не испытывать страха перед отцом жены.
Вот Добанпу встал и широко развел руки, затем высоко поднял их над головой. Из горшка начал течь дым, зловонный и полный пляшущих кошмарных образов, едва различимых для Сейганко. Эмвайя подняла горшочек, и воин чуть не вскрикнул, когда эти образы, казалось, окружили ее, словно колючие кусты, огораживающие загон для скота. На какое-то мгновение она вообще пропала из виду, и Сейганко показалось, что даже лицо ее отца напряглось.
Сейганко повторял про себя, что самые зловещие духи не имеют видимой формы, что это лишь мелкие духи лесов и вод, которых вызвал Добанпу, чтобы достичь сознания пленных. Он знал, что даже сможет поверить в это, но только после того, как увидит Эмвайю целой и невредимой.
В следующее мгновение она вырвалась из дыма и опустилась на колени рядом с отцом. Грудь ее начала вздыматься от участившегося дыхания, когда она схватилась за плечо Добанпу, чтобы присоединить всю свою силу к силе отца. Образы покинули дым, теперь они плясали в воздухе над распростертым на черном камне, пленным Кваньи.
Этот пленный был слишком близок к смерти, чтобы говорить, но другой захваченный воин, не так тяжело раненный, уже сказал, что служит Посвященным богу и что те узнали нечто повергшее в страх даже их слуг.
Многое из этого он рассказал не совсем добровольно, но у Ичирибу были мужчины и женщины, умеющие убедить человека. Силы Добанпу и его дочери можно поберечь и для более важных обстоятельств.
В пещере раздался гром. Дым смело порывом ветра. До этого дым, окутывавший Сейганко, был таким густым, что воин едва сдерживал порыв схватиться за него. Сейганко задержал дыхание, чтобы не побеспокоить духов кашлем, и у него свело грудь.
Дым исчез до того, как Сейганко должен был снова сделать вдох. Исчезли и образы. Воин видел, как они заползают в пленного Кваньи. Затем Сейганко плотно сцепил руки, чтобы не сделать охранительный жест, когда умирающий пленник сел и начал говорить.
Так как своим голосом он уже не мог пользоваться, говорил он на языке духов, который Сейганко еще не понимал. Что бы духи там ни говорили, но лицо Добанпу исказилось от ужаса, несмотря на все его усилия сохранить самообладание. Глаза Эмвайи широко раскрылись и рука, лежавшая на плече отца, сжалась так сильно, что ногти впились в кожу Добанпу и пальцы побелели.
Снова раздался гром, на этот раз отдаленным раскатом. Сейганко поднял глаза к потолку пещеры, не мог больше смотреть на пленника. Он видел, сверху упала капля воды и подняла столбик пыли на полу пещеры. Последовала другая капля, затем еще несколько, затем целый поток.
К этому грому духи не имели отношения. Сейчас не сезон дождей, но редко проходило более двух или ночей на Озере смерти без того, чтобы не шел дождь.
Сейганко подавил порыв вскочить и встать под поток, льющийся сквозь дымовое отверстие.
А вполне бы мог. Работа Добанпу еще не была закончена. Действительно, Сейганко мог бы выследить и убить дикую свинью за то время, пока Говорящий с духами не закончит с пленником.
Воин понял, однако, что конец наступил. Пленник медленно повернулся к Добанпу, сделал один нетвердый шаг вперед, затем два более уверенных шага и бросился на Добанпу, как леопард на жертву.
Он не закончил прыжка. Добанпу стоял как столб хижины, но Эмвайя бросилась к отцу. Она двигалась так быстро, что Сейганко едва успел подняться на ноги, как она и умирающий пленник, движимый местью, сцепились.
Это была короткая схватка, несмотря на то что в жизни воин Кваньи в полтора раза превосходил Эмвайю размерами и силой. Боли он не чувствовал, но его можно было сбить на землю. Эмвайя повалила его и захватила руку. Он протянул другую, стараясь уцепиться за волосы, но встретил лишь головное украшение.
Он все еще шарил рукой, когда Сейганко опустил свою дубинку на его разбитую голову. Остатки данной духами жизни улетучились, а за ними и духи. Гром снова прогремел, когда они выпрыгнули из тела и умчались сквозь дымовое отверстие, не обращая внимания на дождь.
Сейганко разглядел нечто, что вполне могло быть птицей с четырьмя крыльями и головой змеи или чем-либо еще более сверхъестественным. Затем он увидел, как Эмвайя обернулась, глаза ее расширились, и она едва успела подхватить своего отца, который падал и на вид был столь же безжизненным, как и Кваньи.
Они положили Добанпу на тростниковый матрас, приподнятая часть пола не давала прибывающей дождевой воде замочить его. Эмвайя накрыла отца сплетенным из коры одеялом и знаком дала Сейганко понять, что он должен их оставить.
Сейганко очень хотелось спросить почему, но ответ он тут же нашел сам. В воина Кваньи было вложено не обычное колдовство. Теперь же лишь искусство, каким Сейганко еще не владел, могло исцелить Добанпу и сохранить его знание для народа. Обязанностью же Сейганко было находиться с воинами, руководить ими, если будет необходимость, или, по крайней мере, держать их в спокойствии, пока Добанпу снова не заговорит.
Сейганко направился к выходу, но затем обернулся, чтобы убедиться, что воин Кваньи мертв, либо перевязать его, если жизнь еще осталась в нем, но тут же начал бороться с желанием сделать охранительный жест или даже бежать без оглядки на свежий воздух.
Воина Кваньи нигде не было. Остался лишь отпечаток его тела в мокрой пыли. Никакие следы не говорили о том, что он ушел, будто он и сам превратился в пыль.
Сейганко посмотрел на Эмвайю, но та, оторван взгляд от отца, пожала плечами. «Когда узнаю, скажу», — заключалось в этом жесте. «Приду, когда буду нужен», — ответил Сейганко.
Ему показалось, что она улыбнулась, когда он уходил из пещеры. Он предпочел бы остаться. Оставить Эмвайю наедине с тем, что унесло тело Кваньи, было тяжелее, чем оставить ее перед голодным леопардом.
Сейганко понимал, что воину, ухаживающему за дочерью Говорящего с духами, следует больше, чем другим научиться искусству сохранять мир со своей женщиной.
* * *
Конан проснулся оттого, что острый корень впился в ребро. Он решил, что, вероятно, перекатился во сне.
Но когда сон развеялся полностью, он понял, что корень теплый и не такой острый, как ему показалось. Он повернулся и посмотрел на сильную красивую щиколотку рядом с ним, на стройную ногу, на округлые бедра под рубашкой, служащей набедренной повязкой, — словом, на Валерию.
Она перестала пинать его босой ногой и, казалось, собиралась улыбнуться. Затем пожала плечами:
— Если ты думаешь, что я разбудила тебя дли того, чтобы...
Конана подмывало дернуть за щиколотку и посмотреть, переживет ли набедренная повязка падение на землю. Он оставил это желание: Валерия надела поверх одежды пояс с мечом и кинжалами и была готова, как всегда, ответить на грубую шутку сталью.
Сейчас и еще несколько дней Конану больше нужен надежный товарищ за спиной, чем женщина на руках.
— Ты разбудила меня, потому что уже рассвет и пора отправляться в путь. Правильно?
Движение головы вполне могло быть кивком.
— Какие-нибудь посетители?
— Никаких, с которыми я не могла бы разделаться самa, киммериец.
— А, значит, ты не убила семерых воинов. Ты просто истощила их силы своей женской...
Нога с силой пнула в ребра, и Конан уже был готов откатиться от удара меча. Но вот рука выпустила рукоять, губы дернулись — Валерия усмехнулась и расхохоталась. Она села и стала вычесывать из волос листья и обломки мелких веток.
— Я убивала людей и за более мелкие шутки, Конан. Запомни об этом.
— О, обещаю. Но если ты убиваешь людей и за более мне шутки, то почему бы не умереть за теленка так же , как и за быка?
Она состроила ему рожу и стала дальше расчесывать волосы. Еще через несколько мгновений она сделала все, что только возможно, не имея гребня и не срезая волосы под корень.
— Как ты и сказал, нам лучше отправиться в путь. — Она облизала губы: — Однако я бы не отказалась от глотка воды...
— Мы остановимся у первого же чистого ручья и вдоволь напьемся. Если найдем тыквы, их можно вычистить изнутри и наполнить водой. А сейчас нам лучше убраться отсюда.
— Думаешь, нас преследуют?
— Точно не знаю, но зачем превращать себя в легкую добычу? Джунгли во многом похожи на море — живет дольше тот, кто никогда не находится там, где враги ждут его.
— Такой опытный в военных делах, киммериец?
Конан уже готов был дать грубый ответ, когда вдруг понял, что в голосе Валерии меньше издевки, чем обычно. Он посмотрел на нее, а она покраснела до самых грудей и начала бормотать проклятия в адрес изнеженных недоумков из Ксухотла, которые держали у себя обилие украшений и драгоценностей, но не имели ни одной порядочной фляги для воды.
Глава III
— Ге-ква!
Сейганко выкрикнул ритуальное слово Ичирибу, означающее смерть, и кинул трезубец. Трезубец рассек утренний воздух, а затем вонзился в сине-зеленые воды Озера смерти.
Веревка, сплетенная из лиан и прикрепляющая оружие к поясу Сейганко, размоталась на два человеческих роста, и трезубец вонзился в рыбу-льва прямо под каноэ, после чего на поверхности, покрытой рябью, появилась кровь и пузыри.
Рыба-лев поднялась из воды, длинная и толстая как каноэ, с челюстями, которые могли проглотить ребенка. Поток крови и жидкости цвета старого золота бил из раны, в которой торчал трезубец.
Массивные челюсти по-прежнему лязгали, и зубы, длиной с палец, издавали звук, подобный удару копья о деревянный щит. Жаберные крышки — похожие на львиную гриву, что и дало рыбе ее название, — хлопали.
Сейганко подождал, пока в рыбе не пробудится инстинкт нападать на первый попавшийся предмет. Этим предметом оказалось каноэ, и длинные зубы вонзились в твердое дерево долбленки. Они так глубоко вошли, что воин понял — каноэ придется латать после сегодняшней рыбалки.
Яростно бьющаяся рыба дергала за веревку, и рукоять трезубца моталась вокруг. Сейганко, не думая о возможных ушибах, взял дубинку, перехватил обеими и с силой ударил между двух чешуйчатых пластин левым глазом рыбы.
— Ге-ква!
Слово оказалось правдой. Удар в самую уязвимую точку означал для рыбы-льва смерть. Дрожь пробежала по ней от зубов до хвоста, и зубы выпустили каноэ. Будь Сейганко настолько глуп, что пожелал бы выдернуть трезубец, рыба погрузилась бы в озеро навсегда.
А так у него будет прекрасный трофей, и десяток Ичирибу попируют. Рыба-лев такого размера — не особый деликатес, но она враг людей; поедание ее передает людям часть силы этой рыбы и является местью за убитых ею.
Сейганко веревкой от трезубца привязал рыбу за кормой, сел и начал грести к берегу. Даже его силы не хватит, чтобы затащить этот улов на борт, но там, где мелко, другие рыбы-львы не набросятся на его добычу и не растерзают ее, так что он успеет позвать себе помощников.
Сейганко греб прямо к берегу, хотя это означало, что он причалит он недалеко от пещеры Добанпу. Он уже три дня ничего не слышал о Говорящем с духами, кроме того, что тот жив и что духи, посланные Посвященными богу, могут по-прежнему представлять для него опасность. Вследствие этих причин — а также, Сейганко знал, из гордости — Эмвайя ухаживала за ним сама, а любопытных отсылала заниматься своими делами.
То, что она не желала говорить любопытным, решил Сейганко, она может сказать своему будущему мужу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30