Дисциплина и политика - вот что теперь главное.
- Ну какие мы политики? Наше дело - семена да поле...
- Ах, не скажи! Ты совсем отстала от жизни. Даже у нас в библиотеке успеваемость на политзанятиях по краткому курсу есть основной показатель зрелости масс.
- Ну, ты у нас всегда была зрелой, а я отсталой, - раздражается Муся. Мне этого не понять.
- Ну чего ты сердишься, глупенькая? Я тебе дело говорю: поезжай на новое место, приступай к работе. А с Васей разберутся... Невинного держать не станут...
- Да не могу я спокойно работать, когда он сидит! Я должна все сделать, чтобы вытянуть его...
- Феня ты упрямая! Делай, как знаешь.
Прокуратура СССР. Приемная. Сидит на стульях очередь. Муся в черном костюме, черной шляпке на переднем стуле. Секретарь за столом. Ждут.
Раскрывается дверь, выходит очередной посетитель.
- Следующий! - говорит секретарь, отрываясь от своих бумаг.
Муся входит в кабинет.
Ее встречает солидный, строго одетый человек. Он очень учтив, но непреклонен.
- Садитесь, пожалуйста, - говорит начальник, указывая на стул.
Муся, не успев присесть, порывисто произносит:
- Як вам по делу Василия Никаноровича Силантьева... Я подавала жалобу три недели назад...
- Ваша жалоба направлена по инстанции. Дело разбирается, ждем ответа.
- Но, понимаете... Это исключительный случай... Мой муж обыкновенный научный работник.
- В нашем деле каждый случай исключительный. У нас повторений не бывает, - перебил ее начальник. - Разберемся... Вам сообщат, будьте терпеливы.
- Но я хотела узнать подробности дела!
- К сожалению, пока ничего определенного сказать не можем. Разберемся... Сообщим. До свидания...
Муся выходит из приемной.
- Следующий! - вызывает секретарь.
Приемная Верховного Совета. Очередь. Муся сидит все в том же черном костюме и черной шляпке.
- Твердохлебова! - выкрикивает секретарь.
- Да! - привстает Муся.
- На вашу жалобу еще нет ответа.
- Но я подавала ее месяц назад.
- Значит, разбирается...
- Когда же мне прийти?
- Мы вас известим.
- До свидания! - Муся уходит.
Она идет по летней Москве мимо ограды Александровского сада. На одной из скамеек сидит одинокая старушка. Муся присаживается с краю, задумалась. Над ней похрипывала и булькала воронка громкоговорителя, из которой вдруг как гаркнет во все железное горло:
Здравствуй, страна ученых,
Страна мечтателей, страна героев!..
Муся вздрогнула и быстро пошла прочь. А вослед ей громыхало:
Нам не страшны
Ни бури, ни моря.
Твердой стеной стоим...
Анна Михайловна встретила Мусю вся в слезах.
- Представляешь, он не виновен! - сказала она.
- Как? Известили? Откуда?! - с радостью спросила Муся.
- Да, да... Но какой ужас! Он умер от воспаления легких! - Анна Михайловна всхлипнула и закрылась платочком.
Муся прошла к столу. Там лежало извещение, - коротенькая бумажка со штампом:
"Обвинения, выдвинутые против Вашего мужа, Силантьева Василия Никаноровича, не подтвердились. К сожалению, он умер от крупозного воспаления легких.
Справка выдана на предмет..."
Далее слова расплылись, исчезли. Муся судорожно скомкала справку и только простонала, как выдохнула, да так и застыла, глядя в пустоту.
Подошел Володя, положил ей руку на плечо:
- Мамочка, мама... Выдержим. Мы тебе помогать будем...
Таежная река Турга. На берегу ее опытная станция: несколько бревенчатых домов, вертлюги на метеоплощадках, поля. Ранняя осень. На станции пустынно, лишь на завалинке одного из домов сидят два мальчугана, болтают босыми ногами и упоительно тоненькими голосами поют:
Накинув плащ, с гитарой под полою,
Я здесь стою в безмолвии ночной.
Не разбужу я песней удалою
Роскошный сон красавицы мо-ей!
Мария Ивановна тяжелой походкой, с небольшим саквояжем подходит к дому:
- Ребятки, где здесь контора станции?
- А вон там, в крайнем доме.
Мария Ивановна пошла к тому крайнему дому, а ребятишки опять запели:
Не разбужу я песней удалою
Роскошный сон красавицы мо-ей!
Мария Ивановна поднялась на крыльцо, открыла дверь и чуть не вскрикнула от удивления - за столом сидел Макарьев.
- Миша? Ты? - Она заплакала.
- Что с тобой?
- Васю вспомнила...
Макарьев встал, скорбно склонил голову. Помолчали.
- Крепись, Маша.
Она вытерла слезы и сказала:
- Извини... Все еще не привыкну...
Макарьев подошел к ней, дотронулся до волос, она отвернулась и спросила иным тоном:
- А что ты здесь делаешь?
- Тебя встречаю. Я уже второй год как в Верхнетургинске. Главный областной агроном, прошу любить и жаловать.
- А здесь чего сидишь?
- Говорю - тебя встречаю. Директора станции перевели в совхоз. Маркович, как ты знаешь, ушел на фронт. А здесь придется тебе властвовать. И селекционером будешь, и начальником. Без сибирского хлеба не выиграем войну. Так что принимай дела.
Муся оглядела стеллажи, приборы, каталоги и сказала:
- Внушительно!
- Маркович был работник серьезный... Он начинал еще у твоего отца. Гляди. - Макарьев открыл один шкаф, другой, третий... И все завалено образцами - маленькие пакетики семян с надписями. - Более трех тысяч. Вот каталоги, - Макарьев указал на папки с каталогами. - Это элитные растения. Здесь самоопылители... Это перекрестники. У дядюшки Якова товару всякого выбирай на вкус.
- Да, скучать не придется, - сказала Муся.
- Еще бы!.. Я тут почти неделю проторчал. Богатый материал. Честно говоря, завидую твоей работе.
- Садись рядом.
- Да где мне! У меня и пальцы не гнутся. Какой я селекционер! Между прочим, я тут вычитал, - он указал на каталоги, - один сорт пшеницы, "таежную-девятнадцать", Маркович особо выделял. Обрати внимание! - Он вынул из шкафа небольшой снопик и передал Мусе. - Ведет себя не как самоопылитель, а как перекрестник. Странно?
Муся поглядела на колос, на чуть красноватое зернышко.
- Гибрид... сложный. Пока ничего примечательного незаметно.
- Ну, Маркович не станет зря откладывать на видное место.
- Поживем - увидим, - сказала Муся.
- Само собой... Да, а где твои вещи?
- Я пока налегке, - ответила Муся. - Кое-что в Верхнетургинске оставила. Вот обоснуюсь, ребят вызову, тогда и вещи привезу. А ты где живешь? Не женился еще?..
- Я, Маша, бобыль. Один как перст.
- Отчего ж не женишься?
- В экспедиции всю пору. Всю жизнь пеший. - И сказал иным тоном: Надеюсь, ты мне позволишь помочь тебе...
- Я справлюсь, Миша. Спасибо!
И опять вороха семян на столе, и сортирующие их ловкие женские руки, и пакетики с образцами, и записи в каталогах, и высевание в плошки... и зеленя, зеленя.
Только помогают ей другие люди, и лицо ее теперь другое: скорбное, с резкой складкой меж бровей, как надруб. И Мусей ее уж не назовешь - Мария Ивановна.
От зеленей в плошках сначала через окно, потом с высоты птичьего полета мы видим просторную весеннюю сибирскую землю - всю в зеленеющих березовых колках, в черных пахотных косогорах и в рыжих от прошлогодней стари низинах с блюдцами просыхающих болот.
По полевой дороге катит черная избитая и старая "эмка". Вот она въезжает на усадьбу опытной станции и останавливается у крыльца конторы. Из автомобиля вышел хотя и пожилой, но прямой человек в суконной гимнастерке и быстро пошел в контору.
В кабинете директора сидела машинистка и стучала на машинке.
- А где Твердохлебова? - спросил вошедший.
- В лабораторном цехе, - ответила машинистка.
Приезжий прошел в лабораторный цех и несколько оторопел - за длинным столом сидели шесть женщин и перебирали целый ворох семян. Среди них была и Мария Ивановна.
- Мне нужна товарищ Твердохлебова!
- Я Твердохлебова.
- Поговорить надо.
- Пожалуйста, говорите, - ответила Мария Ивановна, не вставая.
- Разговор служебный. Я Титов, председатель райисполкома. - Он как бы с обидой поглядел в сторону, подчеркивая всем корпусом своим неудовольствие. - Вопрос ответственный. Мы должны оказать вам поддержку.
- Хорошо, пройдемте.
Мария Ивановна встала и провела его в кабинет.
- Я вас слушаю, - сказала она, присаживаясь и приглашая присесть гостя.
- Что же это получается, товарищ Твердохлебова? Вы представитель науки, наша опора - и подводите весь район? - начал весело Титов.
- Чем же я вас подвожу?
- Ну как это! Вся округа сеет, а вы все еще тянете. - Титов как бы приглашал ее на обмен взаимной шуткой или хотя бы любезностью. - Чего ждете? Милости божьей?
- Погоды... Рано еще, - сухо ответила Мария Ивановна.
- Погода для всех одинаковая. Вон в Карагожском районе уже вовсю сеют, а он севернее нас. - Титов все еще улыбался.
- Ну и что? Мало ли бывает в жизни нелепостей!
- Какие нелепости? С нас план посевной спрашивают. План! А вы нелепости! - Он опять обиженно отвернулся.
- Подойдет время - и вы посеете, выполните свой план.
Он аж привстал и чуть ли не руками всплеснул:
- Да вы что, с неба свалились? Соцсоревнование идет: кто раньше отсеется - получит Красное знамя. На доску Почета заносятся! В области...
- Кто раньше начнет зерно кидать в землю - это игра в глупость.
- А вы слыхали, что район принял соцобязательство - закончить весеннюю посевную раньше, чем в прошлом году? - Титов все более накалялся, и землистого цвета лицо его покрылось багровыми пятнами.
- Не понимаю, зачем вам нужно отсеяться непременно раньше? Вы отсейтесь в сроки, которые природа устанавливает.
- Не природа нам, а мы ей диктуем условия. Взять от природы все, что можно, - вот наша задача.
- Но поймите же, сроки сева - это не прихоть, а научная закономерность. Здесь ранний сев вреден. Земля холодная, сорняки еще спят. Надо дождаться, пока они пойдут в рост... Спровоцировать их надо, а потом заломать и посеять...
- Не знаю, как насчет провокации сорняков, но от речей ваших отдает провокацией сева.
- Да куда вы гоните? Микрофлора здесь пробуждается только в июне.
- Какая микрофлора? Саботаж - вот что это такое.
- Извините, в таком тоне я не привыкла разговаривать.
- А вы не извиняйтесь! Вы нарушаете сроки сева, утвержденные областью.
- За свою станцию отвечаю я. И за свой сев.
- Вы не на огороде сеете. У вас десятки гектаров нашей районной земли. По вас равняются колхозы и совхозы. Глядя на вас и они артачатся. Вы подаете дурной пример. Это вы учитываете?
- Очень хорошо! Могу только порадоваться за районы, где есть разумные хозяева.
- Вот как! В таком случае, я вас предупредил: если до пятнадцатого мая не отсеетесь, вызовем на бюро райкома.
- Собирайте бюро в июне... Потому что во время посевной я просто никуда не поеду.
- Поглядим!
Председатель, не прощаясь, вышел.
Районный сибирский городок. Зеленый сквер перед двухэтажным зданием райкома. Лето. На огромной расцвеченной доске Почета крупные фотокарточки передовиков весенней посевной и крупно, белым по красному, названия колхозов: "Рассвет", "Путь Ильича", "Заветы Ленина", "Красный пахарь". Рядом с доской Почета пониже и поменьше черная доска. На ее поле надпись: "Тургинская опытная станция закончила сев только 3 июня. Позор отстающим!" И еще ниже белым по черному: "Директор станции - М.И.Твердохлебова".
Мария Ивановна стоит возле доски, читает. Подходит Макарьев.
- Ай-я-яй! Чем это вы любуетесь, товарищ Твердохлебова? Чем гордитесь?
Мария Ивановна обернулась:
- Миша! И ты здесь?
Они поздоровались.
- А как же! Представитель области. Явился на пленум к вам - разбирать итоги посевной. Наградить передовиков, наказать отстающих. - Он озорно подмигнул.
- Раньше говорили: цыплят по осени считают, - усмехнулась Мария Ивановна.
- То раньше! А теперь у нас боевая задача на каждый период; вот кончилась посевная - намечай новые рубежи, нацеливай на уборочную. А если вас не нацелишь, вы, пожалуй, и убирать хлеба не станете.
- Значит, вразумлять будете? Но кого же?
- А это военная тайна. Что у тебя за конфликт приключился? - спросил Макарьев. - Мне уж звонили, жаловались на твою заносчивость!
- Приезжал председатель РИКа. Это командир в фуражке. И набросился на меня: "Сей незамедлительно!" Чуть ли не кулаком стучал. Ну, я его и выставила за порог.
- Нехорошо! Он же показатель гонит.
- Я не понимаю, чего они всполошились с этим севом? - спросила Мария Ивановна. - Да, идет война! Иные хозяйства ослабли. Так пусть сеют пораньше. Но есть еще крепкие колхозы. Зачем их подгонять? Зачем стричь всех под одну гребенку?
- Председатель РИКа не виноват, Маша... Это наш Лясота кинул сверху лозунг насчет раннего сева. Вот все и стараются.
- И откуда они только берутся?
- Кто? Филипп, что ли?
- Да я про этих начальников вроде председателя РИКа...
- Эх, Маша, был бы святой, а угодники найдутся.
- Да, пожалуй, ты прав. Ну что ж, пошли на пленум!
- Нет, Маша... Я приехал проститься с тобой.
- Как?
- Еду на фронт.
Макарьев и Твердохлебова идут по скверику. В пустынном уголке возле скамейки они остановились, Макарьев, как-то полуотвернувшись, глядя на свои ботинки, проговорил:
- Я хочу тебе что-то сказать, Маша. Может, присядем?
Она молча села. Макарьев продолжал стоять, глядя все так же косо и вниз.
- Я сегодня же уеду... Завтра буду в военкомате, а там - на фронт. И я больше не могу молчать... Я тебя люблю, Маша...
- Не надо об этом, Миша, не надо...
Он опустился на скамью и положил голову ей на грудь. Она как бы машинально гладила его волосы и смотрела прямо перед собой невидящими глазами.
С таким же отсутствующим взглядом она провожала его на перроне и смотрела куда-то вдаль, поверх его головы.
- Маша! - кричал он с подножки вагона. - Я буду писать тебе - ты мне отвечай, слышишь?
- Да, да... Хорошо! - Она кивала, прощально махала рукой. А взгляд оставался все таким же - невидящим.
Осень. На окнах первый налет морозного рисунка. Входит со двора Володя, вносит несколько кружков мороженого молока, потирает руки, говорит радостно:
- Ну, мама, дорожка промерзла, уф! Как по асфальту покатим.
Мария Ивановна укладывает в рюкзаки продукты на недельный срок Володе и Наташе. Двумя стопками разложено мороженое молоко - шесть кружков Наташе, шесть Володе. Потом картофельные лепешки. Тоже на две стопки.
- Наташа, картофельные лепешки уже посолены - только разогреть надо. А молоко оттаивай на медленном огне. Не то пригорать будет, - наставляет Мария Ивановна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13