И таких здесь – куча. Этот интеллигент паршивый, тот – ворюга, последний сухарь сопрет, третий – сволочь, тебя раненого бросит, четвертый крови боится и по ночам в постель писает… Все это знают, и всем наплевать! Потому что временно. На два года. А если временно, то зачем напрягаться, зачем служить? Есть нормальные ребята, но и они в этом вонючем дерьме тонут!
– Ты чего разорался! – обиженный последними словами экс – аспиранта про дерьмо, Вадим свесился вниз со своего яруса и одернул вошедшего в раж Щербакова, – Не у себя на кухне диссидентствуешь. Я, например, тонуть в дерьме не хочу и не буду. Остынь. Пойдем лучше пойдем на воздух, покурим…
– «Не буду!» И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Щербаков, – Сейчас у нас девиз жизни простой: «Больше пули не дадут, дальше Кушки не пошлют». Тем более, что мы с тобой в Афгане – уже дальше Кушки. И пули нам вскорости светят. Так что не клади в штаны, если тебе действительно интересно меня слушать. Впрочем… Пойдем подымим.
Вокруг палатки простиралась кромешная мгла. Только в нескольких местах на территории полка тускло мерцали точки света. Луна еще не взошла, и на черном покрывале неба переливались лишь мириады звезд, среди которых по – королевски вольготно раскинулся Млечный Путь.
Где-то, в темноте и тишине ночи отчетливо раздавались глухие удары.
– Стреляют, – шепотом проговорил Щербаков, – Артиллерия.
– Ага, – так же вполголоса откликнулся Вадим.
Но он говорил тихо не потому, что в темноте и неизвестности далеко ли, рядом ли была война и она заставляла подчинять себе эмоции и проявления чувств. Мягкость южной ночи заворожила Варегова.
Неподвижный воздух, настоянный на незнакомых дурманящих ароматах цветения, будоражил кровь. И заставлял вспомнить то, о чем за полгода службы старались забыть – о великих тайнах любви. Именно в такие ночи Шахерезада могла рассказывать свои сказки.
Вадим впитывал в себя эту ночь, забыв про незажженную сигарету в пальцах.
Вдруг где-то сбоку, за колючим забором части, глухо хлопнуло. Ночное небо свечой перечеркнула ракета. Рассыпая вокруг себя искры, она косо прошла над головами, и исчезла на противоположной стороне лагеря.
Вслед за ней ударил одиночный выстрел. Пророкотала очередь, запустив в ночь светящиеся мотыльки трассирующих пуль.
Щербаков и Варегов, не сговариваясь, присели.
Простучала еще одна очередь, руша ночную сказку.
– Нападение! – встрепенулся Дмитрий, – Надо…
Что он собирался предложить, Щербаков не договорил.
– Чего блажишь, молодой?! – из темноты до молодых солдат донесся спокойный голос, – Сходи лучше штаны вытряси. Никакое это не нападение: на постах шакалов пугают, чтобы близко не подходили. Ну и «духов» заодно.
У палатки выросли две фигуры. Застиранные и выгоревшие до белизны хэбэ этой парочки выделялись светлыми пятнами даже в черноте южной ночи. Однако сами очертания тел были нечеткими, поэтому визитеры смахивали на приведения.
Один из незнакомцев приблизился к Вадиму и на поверку оказался худощавым парнем примерно одного с ним роста. Он дернул молодого солдата за рукав:
– Молодой, сухпай остался?
И, не дожидаясь ответа, напористо продолжил:
– Тащи сюда. Мы завтра в горы уходим, надо подкрепиться. Вам он все равно ни к чему – гречкой на ужине животы набили. Набили ведь, верно?
Не успел Вадим открыть рот, как парень продолжил в своей энергичной манере – видимо, в диалоге ему вовсе не нужен был собеседник:
– Ого! «Эксперименталка» – то у этого молодого совсем новая. Боец, тебе новое обмундирование не положено по сроку службы. А мне надо. Так что твое как раз подойдет. Сейчас махнемся не глядя. А кореш твой за сухпаем пока сбегает.
Щербаков молчал, как будто его здесь не было.
– Чего притухли, бойцы? – не умолкал худощавый.
– Сухпай мы по дороге слопали, – ответил Вадим, чувствуя, как горячая волна безрассудной ярости окатывает кипятком затылок. В такие моменты о последствиях ему не думалось. Сощуренными глазами он оценивающе рассматривал фигуру противника, намечая, как лучше сбить его с ног, – И «афганку» не получишь!
Худощавый каким-то седьмым чувством понял состояние молодого солдата. Драку затевать ему не хотелось. Да и черт знает этого «душару» – еще стуканет замполиту…
– Ишь ты, с характером чувачок, – обратился Худощавый в темноту к своему спутнику, умудрившемуся, подобно Щербакову, не проронить не слова, – Ну, ладно, не будем сейчас маленьких обижать, потом поговорим…
Худощавый на прощанье дернул Вадима за поясной ремень и скрылся в темноте со своим молчаливым приятелем.
– Вот тебе и боевое товарищество – со своих форму снимать, – заметил Щербаков после того, как они ушли, – Везде один и тот же бардак!
– Слушай, Щербатый! – зло обернулся Вадим, – Что-то ты поздновато разговорился! Скажи, если бы эти двое с меня «афганку» стали снимать, ты бы мне помог?
Щербаков растерянно молчал.
– Ни хрена ты мне бы не помог! – ожесточенно заключил Варегов, – Говоришь ты, конечно, правильно и красиво, да вот на деле ты – полное говно! Привыкли: «Главное меня не трогают и – ладно. Моя хата с краю, ничего не знаю». Поэтому и херачат нас всякие чурбаны и мудаки! По одиночке. Вот тебе и все боевое товарищество…
В палатку вернулись порознь.
6.
… – Рота, подъем!
Первое афганское утро встретило Варегова сверкающим солнцем и свежим, еще не раскалившимся воздухом. Воздухом гор, в котором звуки отчетливы и резки.
Но пока рота молодого пополнения топтала пыльный плац утренней зарядкой и плескалась около умывальников, сделанных из артиллерийских гильз, безмятежность зарождающегося нового дня стала стремительно исчезать.
Вспугнутая ревом БМП у контрольно – пропускного пункта, топотом взвода увешанных снаряжением солдат, криками команд, – как птица, она метнулась в сторону гор, чтобы больше не приближаться к суматошному лагерю чужеземцев. По крайней мере, до следующего рассвета.
Лейтенант Капустин, новый командир роты, прибежал озабоченным.
– Позавтракали? – спросил он у прапорщика.
– Нет еще, – ответил тот, – Значится, только собираемся.
– Веди быстро роту на завтрак, – распорядился лейтенант, – После него – сразу построение. Понял? Сразу!
– Чего случилось – то? – Бубенцов встревоженно уставился на лейтенанта.
Капустин взял прапорщика под локоть, отвел от строя в сторону и произнес несколько фраз. Прапорщик в ответ помрачнел.
– Куда ее, молодежь необстрелянную… – донеслись до Вадима его слова, адресованные лейтенанту.
В ответ Капустин энергично задвигал губами. Вадим понял, что их новый ротный матерится. Прапорщик дернул плечами, нахлобучил кепи на самые глаза и побежал обратно к строю.
– Рота, направо! Направляющие левое плечо вперед… – бросил он привычно, – … марш!
И молодое пополнение, успевшее озаботиться грядущими переменами в своей судьбе, потопало на завтрак.
После завтрака, состоящего из той же гречки с тушенкой (после кислой капусты с порошковой картошкой – дальневосточного рациона, солдаты поглощали ее с удовольствием), роту построили перед ее палаткой.
Прошло десять минут томительного ожидания. Бойцы напряженно всматривались то в нахмуренного лейтенанта Капустина, прохаживающегося перед строем, то в спешно выстраивающуюся за воротами части колонну из десятка БТРов и нескольких танков. Поглядывали на снующих в поднятой пыли, копоти выхлопных газов и офицерских матюгах озабоченных солдат в бронежилетах, касках, с автоматами под правой рукой.
Вот колонна, как чудовищный механический хор, слаженно взревела моторами и тронулась с места. Почти сразу из облака пыли, окутавшей ее, вынырнул человек. Вытирая лицо грязным носовым платком, он подошел к томящемуся строю солдат.
Вновь зазвучали команды:
– Равняйсь… Смирно!!!…
Варегов автоматически вытягивался, крутил головой, подчиняясь голосу лейтенанта, не переставая при этом напряженно думать: «Что-то случилось! Сейчас – в бой!» В груди отчаянно колотилось сердце и Вадим, усилием воли стараясь смирить его, заранее приучая себя к неизбежности схватки.
В том, что схватка состоится, он не сомневался.
Вадим был уверен, что нырнет ее в любом случае: чтобы избавиться от виноватого по – собачьи взгляда Щербатого, ловившего его глаза все утро. Чтобы избежать встречи с тем вчерашним Худощавым, который наверняка заявится к ужину в сопровождении десятка «стариков», чтобы проучить строптивого «молодого».
По опыту службы Варегов знал повадки «дедов», которые ради сохранения своей власти будут из раза в раз бить гордеца, чтобы другим неповадно было. И чем это могло закончиться, Вадим не хотел думать. Он знал лишь, что будет сопротивляться до конца, не давая растереть человеческое достоинство. Хотя при любом раскладе в победителях ему ходить не удастся.
Вадим ждал боя как избавления, шанса заявить о себе, поставить себя на равных со старослужащими. Храбрость уважают все. А уж он будет храбр: просто ничего другого ему не остается делать.
… – Я – командир первой роты капитан Булгаков, – донеслись до Варегова слова запыленного человека, – Сегодня утром на нашу колонну было совершено нападение, противник одновременно атакует несколько блок – постов. Второй час там идет бой. Для усиления застав, прикрывающих расположение части, требуется взять десять человек из вашей роты молодого пополнения. У нас нет правил посылать в самое пекло необстрелянных и необученных для ведения горной войны солдат. Поэтому мне сейчас нужны добровольцы, только добровольцы! Ну, что, хлопцы…
Варегов шагнул первым. За ним, преодолев секундное колебание – все остальные.
БМП, надсадно урча и переваливаясь на камнях, словно лодка во время бури, шла по дну ущелья.
На поворотах, в которых это ущелье не испытывало недостатка, гусеницы боевой машины пехоты разбрызгивали в разные стороны воду горной речушки. Очередной вираж подбрасывал сидящих на броне пехотинцев. Ветер забирался под куртку «казээса», придавленную бронежилетом, щекотал горевшую под солнцем шею.
Вадим сидел на ребристой броне, изо всех сил уцепившись за ствол мелкокалиберной автоматической пушки. АК-74 повесил на грудь. Автомат, казавшийся благодаря «бронику» чуть не под подбородком, тыкал под ложечку.
Варегов героически терпел: чтобы передвинуть его на бок, нужно было отцепиться от спасительного ствола. Но он не мог решиться на этот подвиг, боясь при очередном толчке свалиться с брони.
Терпел, рассматривая громоздящиеся со всех сторон красные скалы ущелья. Заодно он следил за маневрами «бээмпешки», шедшей перед их машиной – чтобы вовремя крепче обхватить пушку при очередном зигзаге.
– Эй, молодой! – кто-то дернул Вадима за капюшон.
Он обернулся и увидел сморщившуюся от ветра физиономию солдата, устроившегося на башне. «Мухин», – вспомнил его фамилию.
Это был тот самый Мухин, который вчера намеревался снять с Вадима новую «афганку». Пути Господни неисповедимы: Варегову и во сне не могло присниться, что, отправляясь в бой ради отсрочки неприятной встречи со «стариками», он окажется в одном отделении со своим главным обидчиком.
Когда капитан Булгаков определил новичка во взвод, отправляющийся на «точку» в Красном ущелье, глаза Мухина при виде Вадима стали похожи на два пятака. Впрочем, у Варегова они были не меньше.
… – Вот вам доброволец, – подтолкнул ротный Вадима к чернявому лейтенанту, распоряжавшемуся среди бойцов раздачей дополнительных боекомплектов.
Лейтенант невозмутимо посмотрел на Варегова, словно всю жизнь в Афганистане занимался оприходыванием добровольцев, и кивнул: «Лады».
Худощавый солдат, стоявший поодаль с раскрытой «эрдэшкой», из которой выглядывали пачки патронов, оказался менее выдержанным:
– Доброволец? Ну-ка покажите мне этого диковинного зверя…
Он отпихнул солдата, мешавшего разглядеть как следует редкий по афганским меркам экземпляр, и застыл с раскрытым ртом.
– Ба… – только и сумел вымолвить Худощавый.
Клоунаду Мухи, как звали шустрого остряка во взводе все, не исключая лейтенанта, прервал взводный:
– Кончай паясничать, ефрейтор! Лучше помоги молодому получить необходимое!
Муха схватил Варегова за руку и потащил к каптерке. По дороге он прошептал:
– Ох, и «повезло» тебе, салага… Ты у меня службы отведаешь…"
Вадим в этом нисколько не сомневался. Приготовившись к отпору, он молча вырвал рукав из цепкой пятерни Мухина. В ответ тот только недобро усмехнулся.
… – Сними автомат, зубы себе выбьешь! – кричал сейчас Вадиму Мухин.
Варегова удивила такая заботливость «черпака», но он решил последовать его совету. Под испытывающим взглядом Мухи, Вадим с внутренним трепетом отпустил ствол орудия, снял автомат и упер АК прикладом в торчащее под правой ногой звено трака.
– Молодой! – не унимался Муха, – Видишь расщелину? Из нее нас на прошлой неделе из ДШК «духи» обстреляли. А это видишь?
Вадим посмотрел по направлению мухинской руки. Успел заметить какие-то блестящие осколки.
– Это наши вертолетчики потом по ущелью нурсами лупили! – прокричал Муха, стараясь перебороть рев мотора и шум ветра, – «Духи» тогда уже смылись, зато «крылышки» по нашей заставе чуть не попали! Вот уроды, а?!
Вадим смотрел туда скорее, чтобы не обидеть невниманием Мухина (который на поверку оказывался не такой сволочью, как показалось сначала), чем из любопытства.
Уже гораздо позже слова и понятия, которые «потерянное поколение» вынесет из своего пребывания на Афганской войне, намертво свяжутся в сознании в безобидными и неуловимыми, на первый взгляд, предметами, запахами и звуками. Свяжутся с потом войны и ее кровью. Они вопьются в основу жизни этого поколения, станут неотъемлемой частью. И тогда на всю оставшуюся жизнь этих людей – длинную ли, короткую ли – обыкновенное слово из трех букв – «дух», станет сероватой чалмой и черной бородой лопатой, зеленой солдатской курткой, надетой на длинную рубаху до колен, китайским АК в руках и жестким прищуром голубых глаз…
Сейчас «духом» для Вадима был всего лишь солдат первого полугодия службы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31